— Вы же сами сказали, что поглощения других — это закономерно, — сказал Бурцев.
— Да, это закон космоса, иначе не было бы движения, а без него нет жизни. Вы думаете, эта трава, — Ноха ткнул палкой в пожухлый куст, — не пытается захватить территорию вокруг себя? Дудки, если она перестанет бороться за своё место под солнцем, она погибнет.
— Выходит, чтобы жить, нужна чья-то смерть? Вот вы и оправдываете эту войну.
— Нет, не оправдываю. Есть много методов бороться за сферы своего влияния. Где и когда находился ваш поэт Лермонтов, а я его читаю, люблю. Следовательно, вы, русские, повлияли на меня. Торговля, культура, и я уже ваш, я мыслю как русский, я уже живу в вашем обществе. Мне надо покупать ваши книги, ходить на концерты ваших музыкантов, покупать ваши товары. Я невольно становлюсь членом вашего общества, но и не теряю своего достоинства и самобытности. В этом духе я буду воспитывать и своего ребёнка. А убиванием людей занимается примитивный ум.
Стемнело. С гор потянуло прохладой. Водитель поворачивал лежащие на камнях шашлыки. Бараний жир капал на угли, и тянущий с гор воздух наполнялся ароматом и разливался вокруг.
В бане зашумели. Открылась дверь и в дверном проёме показалась фигура Данилова. Он подошёл к Нохе и взял его за плечо.
— Э, философ, ты чего сидишь, иди одевайся, сейчас за стол сядем.
Следом за Даниловым сразу же вышел Лужин. Он хохотал.
— Вася, сейчас Игнатченко про Брежнева и Индиру Ганди анекдот рассказал. У Гены голос, ну копия Лёнин, ещё и почмокивает, как Брежнев.
— Вот видите, — поднимаясь, сказал Ноха, — когда народ не может влиять на свою власть, он про неё сочиняет анекдоты, чтобы хоть как-то её пронять.
— Шашлыки готовы? — спросил Лужин.
Бурцев поднял шампур и подал его Лужину.
— Командиру по уставу положено пробу снимать, — пошутил Бурцев. Лужин положил кусок в рот.
— Ребята, вкус бесподобный.
— Зухур умеет шашлыки делать, — сказал Данилов. Затем с шумом потянул ноздрями воздух. — А аромат, какой. Это саксаул дает такой приятный запах.
— Ну, что же, тогда к столу, — громко провозгласил Лужин. — Сегодня никто никуда не поедет. Ночевать будете в полку, я распорядился, постели всем приготовлены. Завтра вместе и уедем — я в аэропорт, а вы по домам.
Все потянулись в помещение. У самой двери Данилов остановился и взял Бурцева за плечо.
— Как тебе, Вася, мой философ, не уморил? Как тебе его идеология?
— Нормальная идеология, правильный человек. Родину свою любит. Вот только одного не пойму. Как он, с таким мировоззрением и в вашей фирме?
— А чего тут не понять. Лучше так, чем идейный дурак. Профессионал он хороший и честный. Я уверен, что предательства не будет. А потом, я же туда, наверх не докладываю, о чём он мыслит. Иначе пришлют, Бог знает кого.
— Рассказывал мне, как Тараки убили.
— Ты думаешь, идеология сработала? — сказал Данилов. — Идеология, только не их. Деньги всё сделали, деньги. Америка богаче нас, вот и дала Амину больше бабок, чем мы Тараки. И сейчас бьют друг друга далеко не по идейным соображениям. Вот только вчера завезли главарю банды мешок афгани. Подкупили, чтобы он другую банду уничтожил. А завтра другому дадим, чтоб этого уничтожил. Хорошо, что афгани в Перми печатают, а то где их столько взять.
— Говорит Ноха, что все равно мы уйдём отсюда.
— Да, Вася, он прав, безусловно, уйдем, и при том не солоно хлебавши. А если не уйдем, то обречены на вечную войну. Страна не выдержит такой нагрузки. Мы то уйдём, а с ними что будет? Раздрай, — они же кровники, из-за денег друг друга мочат. Кровная месть долго будет после нашего ухода гулять.
В это время из бани вышел Ноха.
— Где ты там запропастился, — сказал Данилов, — все за столом, мы тебя ждём.
— Я ещё душ принимал.
Данилов повернулся к Бурцеву.
— Ты гитару взял?
— Там лежит.
— Споешь нам сегодня свои песни?
— Вы и песни сочиняете? — обратился к Бурцеву Ноха.
— О… знаешь, какие у него классные песни, — ответил за Бурцева Данилов.
— А чего же вы мне сразу не сказали, что вы поэт, я же фанатик поэзии и сам немного пишу.
— Поэт — это громко сказано, — засмеялся Бурцев.
Прошёл месяц, как уехал Лужин. Никольцев привыкал к новой обстановке.
Он объехал все блокпосты в зоне ответственности своего полка. Один раз побывал с батальоном Васина в бою. Стал полностью ориентироваться. Единственное, к чему не мог привыкнуть, так это к жаре. Стояла как раз середина лета. В это время в Афганистане особенно несносной становилась жара.
В штабе армии, размещённой в бывшем дворце Амина, шёл военный совет, были приглашены все командиры полков сороковой армии. По одному из вопросов заслушивался и Никольцев. Речь шла о выполнении полками задач в зоне ответственности. В зале заседания было духотище. Никольцев вспомнил свой объезд блокпостов. На дорогах, где дежурили солдаты его полка, часовые были в бронежилетах, падали от жары. К Военному Совету Вадим Степанович полностью владел обстановкой. Докладывал чётко, без запинки в течение трех минут. Увидя такую компетентность, командующий и члены Военного Совета вопросов ему не задавали. Зато других, выражаясь армейским языком, «драли».
Только сейчас Никольцев узнал, что не взирая на боевую обстановку на блокпостах, солдаты занимались «неуставнухой». Старики избивали своих сослуживцев, не давали им кушать. Некоторые солдаты были не более сорока килограммов весу. Командующий показывал фотографии солдат одного из полков. Это были форменные узники Бухенвальда. Доведённых до дистрофии солдат отправляли в госпиталь. На одном из блокпостов солдат не выдержал издевательств, расстрелял сослуживцев.
— Всё-таки молодец Лужин, — думал Никольцев. — Как бы там ни было, но подобных вещей я не обнаружил. Там где командир на своём месте, этого не происходит. С Военного Совета вышел как пьяный. После пятичасового сидения в душном зале, на улице показалось свежо и прохладно. Хотя на самом деле пекло солнце. От услышанного и увиденного гудело в голове.
— Завтра суббота, отдохну от этого кошмара, — подумал Никольцев. Приободрившись, весело зашагал по ступенькам вниз. Уже в самом низу оглянулся и посмотрел вверх. Там на горе, где величаво стоял дворец, на большой площадке небольшими группками стояли офицеры. Для них, живущих в палатках, этот дворец, утопающий в деревьях миндаля, был кусочком цивилизации. Они, прикоснувшись к этому кусочку рая, не хотели возвращаться в свои пыльные без единого деревца городки. В свои грязные жилища, туда, где пропахло всё потом. Пройдя метров пятьдесят от дворца, во дворе Никольцев увидел, как солдаты ставили огромную сцену и места для зрителей.
— Для кого готовится сооружение? — спросил он у стоящего рядом офицера.
— Вы, что, не знаете? В субботу Кобзон поёт. Берите билеты в кассе, пока ещё есть.
Никольцев подошёл к пристроенной к торцу сцены будке, и попросил один билет.
— Нет, дайте два, — сказал он, подумав о Бурцеве. — Билетов еще много? — спросил он.
— На вас хватит, — широко улыбнулась девушка.
— А может, я хочу на весь полк, — пошутил Никольцев.
— На весь полк многовато, а билетов сорок вам оставлю. Номер вашей воинской части?
Никольцев продиктовал номер, девушка записала себе в тетрадь.
— Через часик, можно? Подъедет начальник клуба полка, красивый старший лейтенант. Кстати ещё не женатый.
— Присылайте, я билеты оставлю, — сказала девушка, продолжая улыбаться.
Всю дорогу до полка Никольцев думал об услышанном на Военном Совете. Не важнецкие дела в армии, видать, надолго увязли. Подъехал к штабу. У самых дверей штаба повстречал Бурцев. Судя по лицу начальника штаба, Никольцев понял, что-то произошло.
— Что, стоишь, как часовой, хочешь обрадовать?
— Так точно, Вадим Степанович, две вести.
— Одна плохая, другая очень плохая, — пошутил Никольцев. — Погоди, дай отдышаться и стакан чаю выпить, с утра ни росинки во рту.
— Может со столовой чего привезти?
— Там, наверное, уже ни черта нет, обед-то давно прошёл.
— Найдём, — сказал Бурцев, открывая дверцу машины.
— Только тушёнку не вези, вот здесь уже стоит, — Никольцев постучал пальцем по горлу. — Да, чуть не забыл, с помощником дежурного машину в штаб армии отправь. Надо замполита забрать. Начальник политотдела всех замполитов собрал. Дальше мордует, не наболтались на Военном Совете.
Никольцев зашёл в кабинет, сунул вилку электрочайника в розетку. Пока закипал чайник, появился Бурцев.
— Быстро ты обернулся, Василий Петрович.
— Они в термосе держали обед.
— Давай чайку попьём.
— А у меня варенье есть, прапор с отпуска привез, дал литровую банку. Еще не открывал, но, судя по зёрнышкам, кажется малина.
