— Найдём, — сказал Бурцев, открывая дверцу машины.
— Только тушёнку не вези, вот здесь уже стоит, — Никольцев постучал пальцем по горлу. — Да, чуть не забыл, с помощником дежурного машину в штаб армии отправь. Надо замполита забрать. Начальник политотдела всех замполитов собрал. Дальше мордует, не наболтались на Военном Совете.
Никольцев зашёл в кабинет, сунул вилку электрочайника в розетку. Пока закипал чайник, появился Бурцев.
— Быстро ты обернулся, Василий Петрович.
— Они в термосе держали обед.
— Давай чайку попьём.
— А у меня варенье есть, прапор с отпуска привез, дал литровую банку. Еще не открывал, но, судя по зёрнышкам, кажется малина.
— Неси, пробу снимем.
— Взятку вареньем берёшь? — улыбаясь, сказал Никольцев, когда Бурцев появился с банкой в руках.
— Чтоб не повязали, приходится с командиром делиться.
— Правильно мыслишь, — Никольцев достал небольшую жестяную коробочку с чаем и стал заваривать. — Я так люблю чай! Чем мне нравятся восточные базары, так это большим выбором чая. Я целый час выбирал, разных сортов купил. Вот, полная тумбочка. Вадим Степанович открыл дверцу и показал Бурцеву. — Казалось бы, нищенская страна, экономики никакой, велосипеда сделать не могут, а товара на рынках и в магазинах полно. А у нас даже толкового чая купить нельзя. Краснодарский, да грузинский, и то вместо листьев палки.
— А индийский со слониками, — засмеялся Бурцев.
— О… это дефицит, торгаши с любого дефицит сумеют сделать.
Открыли банку, в ней оказалась клубника.
— А ты говорил, малина, малина, — пошутил Никольцев, — тоже прелесть. Что там за вести? — отхлебнув чай, спросил Никольцев.
— С какой начинать, с плохой или с очень плохой?
— Давай с очень. Плохая потом воспримется, как хорошая.
— Колонну нашу обстреляли.
— Убитые есть?
— Лейтенант Жургин тяжело ранен в живот и два солдата; один в плечо, другой в бедро. Лейтенант очень тяжёлый, доктор говорит, вряд ли выживет.
— Жургин, Жургин, — пробормотал Никольцев, — мало ещё здесь, не помню.
— Высокого роста, блондин с первого батальона, — напомнил Бурцев.
— А, в его взводе солдату палец оторвало.
— Да, он.
— Хороший малый. Я его, помню, тогда ругал, а он глаза опустил, ресницы большие, как у девчонки, покраснел и чуть не плачет. Они, говорит, товарищ подполковник, не слушаются. Нашли пулю разрывную с крупнокалиберного пулемета, и давай в ней ковыряться. Я ему говорю, выбрось, а он в ответ, я амулет сделаю и на шею повешу. Вот и повесил, пока пальцы не оторвало. Да, жалко парня. И что полная безнадёга?
— Полковой врач говорит, что, может, и вытащат. Хирург у них, говорят, толковый появился, кого берёт на операцию, всех вытаскивает.
— Знаешь, Вася, это из области сказок, о хорошем знахаре. В округе как пойдёт молва, что он всё может, вот и едут к нему все. Хотя и это хорошо, больным надежду вселяет. Про очень плохую сказал, какая же плохая?
— Миронова на таможне арестовали. В отпуск вёз полкило опиума сырца. Наручники одели, в КПЗ сидит.
— Я же тебе, Вася, говорил, после очень плохой эта — хорошая. Туда ему и дорога. Может, наконец, полк избавится от пьяницы и бездельника.
— Так, затаскают же вас по военным советам, да по парткомиссиям.
— Пусть таскают, я им «дурака» на полную катушку врублю. Мол, товарищи, — только прибыл, вхожу в обстановку. Всех ещё не изучил, не присмотрелся. А Николай Николаевич уже далеко, недоступен. Но если подумать, то коллективная ответственность — это глупость. Кто-то совершает преступление, а отвечаем мы, ты, я, замполит, вышестоящий начальник. Вот и пытаются все хором закрыть этого преступника, чтоб всем не попало. Это разве правильно? Разве отвечает директор завода за своего подчинённого, который совершил что-то там, скажем, в отпуске. Конечно же, нет. Он отвечает за продукцию, которую выпускает завод. Вот и мы должны отвечать за продукцию, которая называется боевая подготовка, и боевая готовность. А за свои делишки должен отвечать каждый конкретный человек, совершивший проступок. Если я, как командир, допустил гибель людей, то, причём тут комдив. Это мой участок работы и я за него должен нести ответственность. Вот и получается, что перестраховываемся и подменяем друг друга, а в результате — бардак.
Зашел замполит полка.
— Разрешите, Вадим Степанович.
— Заходи, Евгений Борисович, новость знаешь?
— Знаю, я сейчас только от «члена» вместе с начпо дивизии, на ковер вызывал.
— Получил за Миронова взбучку?
— Вы знаете, не драл. Он после случая с Карпенко такой деликатный стал.
— После, какого случая? — обратился к Бурцеву Никольцев.
— Я вам потом расскажу, — засмеялся Бурцев.
— А «начпо» дивизии только из отпуска прибыл. Прибывает в хорошем настроении. Говорит, хрен с ним, туда ему и дорога. По нем уже давно камера плачет. Новость мне по секрету рассказал. Был в Москве, ему друганы с главного политуправления сказали, что генсек того.
— Что того? — спросил Никольцев.
— Тяжело болен и вот-вот прикажет долго жить.
— Вот это хорошая весть. Садись, мы тебе за это чаю нальём.
Замполит подвинул стул вперед. Никольцев взялся за маленький пузатый чайничек.
— Тебе покрепче или как? Вот бери варенье, Бурцев угощает.
— Покрепче, — Евгений Борисович, положил на хлеб варенье, отхлебнул чай.
— Начальник политотдела говорит, что деды уже у трона толкаются. Скорее бы они там передохли. Этот старческий маразм надоел. Может, найдётся человек, у которого мозги ещё жиром не заросли, прекратит эту бойню.
— Вася, чуть не забыл, — сказал Никольцев, — у меня для тебя тоже новость. Только хорошая. Завтра Кобзон в штабе армии поет. Вот тебе билетик, подарок от меня — он достал билет и положил на стол перед Бурцевым. — Кстати, Евгений Борисович, отправь начальника клуба. Я в кассе с девушкой договорился, она на наш полк придержит сорок билетов.
Замполит, не допив чай, тут же побежал.
— Сколько я вам должен, Вадим Степанович?
— Брось, Вася, на том свете угольками рассчитаемся. В следующий раз приедет Алла Пугачёва, возьмёшь ты. Я же тебе сказал, что это подарок.
В кабинет вошёл врач полка.
— Что вы хотели, товарищ капитан?
— Это я его в госпиталь посылал, — ответил за врача Бурцев.
— Как там Жургин? — спросил Никольцев.
— Операцию сделали, пока всё нормально, но тяжёлый — крови много потерял.
— А операцию парень делал, у которого руки не из заднего места растут.
— Да, — засмеялся капитан, — тот хирург, только он не парень, а женщина.
— Видать, прыщедавы в погонах не могут, что женщин просят помочь.
— У женщин руки не те, Вадим Степанович, — сказал Бурцев, — нежные, не то, что мужские, грубые.
— Да причём тут руки, Василий Петрович, не в руках дело, в мозгах.
— Помнишь, как профессор Преображенский в «Собачьем сердце» сказал?
— Кажется, помню, — засмеялся Бурцев, — «Разруха в головах».
— Вот, вот, а ты говоришь руки. Учиться нормально не хотят. Девчонки учатся, к чему-то стремятся. Это потом мы им не даём развиваться: детей куча, да кухня и муж со своими прибамбасами. А парни пиво, да водку хлещут, в картишки играют, да по девочкам бегают. Поэтому приходит в часть эскулап, удалит чирьи на заднице у солдата и мнит себя врачом высшей категории. Ты, вот спроси его, сколько он операций сделал?
— Я не хирург, я терапевт, — ответил капитан.
— Терапевт, а кто ж пули из солдата в бою будет вытаскивать? А чтоб оправдать свою неспособность, болтаем — не довезли, потерял много крови.
Открылась дверь, появился снова замполит.
— Вадим Степанович, вашу машину можно взять? Начальник клуба за билетами в штаб поедет.
— Бери и про доктора не забудь. На Кобзона пойдёшь? — обратился к капитану Никольцев.
— Конечно, пойду.
— Тогда иди с замполитом и про Жургина не забывай. Как только придет в себя, сразу доложи. Мы с Бурцевым поедем, навестим.
Замполит с доктором вышли, в кабинете наступила тишина. Никольцев налил ещё один стакан чаю и стал медленно пить.
— А зря вы его так, Вадим Степанович, хороший он парень.
— Ты не прав, я не хотел его обидеть, и конкретно не о нём шла речь. А о том непрофессионализме, который находится вокруг нас. Если по большому счёту, то и о нём. Представь себе, полк в атаке, большая война. Не эта, когда батальоном гоняемся за тремя душманами, а та, с самолётами, ракетами и танками. Так в ней, Вася, он нам с тобой не помощник. Пока тебя или меня до госпиталя этот терапевт довезёт, то действительно кровью истечём. Если, не дай Бог, что случится с Жургиным, ты думаешь, мать его будет винить какого-то афганца. Она будет винить нас с тобой за то, что не уберегли и не оказали толковую первую помощь. А мы сентиментальничаем, боимся обидеть хорошего парня. «Плохи дела в датском государстве». Вот сейчас был на Военном Совете, послушаешь — ужас. Разгул преступности, бестолковщина, непрофессионализм, из-за этого гибнет масса людей. Я тебе так скажу. Они уже там, эти два гения злодея Владимир Ильич и Иосиф Виссарионович, а всё придуманное ими живёт с нами и никак не искоренится. Возьми хотя бы эту коллективную ответственность, о которой я тебе говорил. Им на руку это было, чтобы сплотить всех и повязать всех кровью. Ходит по полку «старичок», кулаками машет, а мы молчим, потому, как, отвечать будем. А что-нибудь против власти пикнем, нас тут же привлекут, потому что есть за что, за сокрытие. Вот и ходим все под колпаком. И повязаны все одним преступлением. Там наверху всё хорошо продумали. И табель срочных донесений придумали. Донеси, что у тебя Пупкин совершает преступление, отбивает солдатам почки. Тебя завтра с должности снимут. А не донесешь, может и пронесёт, вот ты уже с преступником заодно. Пикни что-нибудь против власти. В полку есть офицер особого отдела. Он в КГБ быстро депешу сообразит. И тебя привлекут не за то, что ты пикнул, а за то, что ты покрываешь преступников. Видишь, какой хороший крючок. Иосиф Виссарионович со своими сатрапами придумал. А этот коллективный всеобуч? Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Так и живёт страна троечников из-под палки. В школе борьба за показатели, в институте борьба за показатели, педагог уже лишнюю двойку боится поставить. Все знают, что художником можно стать только по призванию, имея хоть маломальский талант. А почему мы считаем, что доктором может быть любой, кто написал сочинение, и сдал экзамены по химии и биологии. Доктор — это тоже призвание, как офицер или машинист поезда. Им вверены судьбы людские, и к отбору надо относиться с особой тщательностью.
