— Товарищ генерал, посты ВНОС сообщают: к Сааремаа летят вражеские самолеты, — доложил он. — По звуку — «юнкерсы».
— «Юнкерсы» — ночью?! — удивился Жаворонков. — Странно.
— Видно, Гитлер так накрутил хвост кому следует, что даже ночью теперь его летчики к нам пожаловали, — засмеялся Преображенский и посмотрел на часы: шел первый час ночи.
Вышли из душной землянки на улицу. Жаворонков увидел стоящего у двери Куйста.
— А вы почему не спите, Вольдемар?
— Еще успею выспаться, товарищ генерал, — ответил Куйст.
Жаворонков вспомнил, что Куйст приставлен к нему Павловским, вот он и ходит за ним как тень. Нет, Вольдемар не назойлив, он стремится не попадаться лишний раз на глаза. А сейчас, когда они с Преображенским неожиданно вышли из штабной землянки, он не успел юркнуть в темноту, и чувствовалось, переживал из-за этого.
Генералу понравился веселый, общительный, смелый эстонский парень. По рассказам Павловского, детство у Куйста было безрадостное, а юность тяжелая. С малых лет Вольдемару пришлось батрачить. Сначала он пас коров у богатых хозяев, потом, когда подрос, стал обрабатывать землю, а зимой ухаживать за скотом. Он рано научился читать и вечерами подолгу сидел над книгами. Особенно ему нравились стихи. Добрая половина его скудного заработка уходила на покупку книг да свечей, вторую половину он отдавал матери.
Впечатлительного юношу тянуло к поэзии, к музыке. Он неплохо пел эстонские народные песни, играл на гитаре и тайно стал писать стихи. Хозяева охотно брали к себе молодого батрака, умеющего не только хорошо работать, но и веселиться. Его часто стали приглашать на вечеринки и попойки. За это платили, и Вольдемар, скрепя сердце, пел и играл для веселившихся хозяев…
Многих хозяев сменил Вольдемар, все искал места получше, но потом убедился, что везде одинаково. С установлением Советской власти в Эстонии он ушел в Курессаре, где ему предложили работу в Народном доме. Там его приняли в комсомол. Вольдемар стал обучать молодежь города песням. Первым в республике он перевел на эстонский язык полюбившуюся ему русскую «Катюшу».
Когда началась война, Вольдемар Куйст пошел добровольцем в эстонский истребительный отряд, где старший политрук Павловский предложил ему стать разведчиком. И не ошибся. Вольдемар, знающий местность и людей, как никто другой добывал необходимые сведения в тылу врага, на материке, что имело немаловажное значение для блокированного островного гарнизона.
— Боков, — повернулся Жаворонков к своему адъютанту, — угостите Вольдемара горячим флотским чайком.
— Есть, — ответил Боков. — Заходите, Вольдемар, — показал он на дверь.
Куйст замотал головой.
— Нет, нет! Я не хочу. Спасибо.
Боков понял: разве пойдет Вольдемар в землянку, когда генерал здесь, на улице?
До слуха донесся знакомый завывающий звук моторов Ю-88. Жаворонков огляделся. Непроглядная тьма окутывала аэродром, не видно ничего вокруг. Ни огонька. Кагул утопал в густой черноте ночи. Лишь иссиня-темное небо угадывалось по мерцающим россыпям звезд,
— Как же они бомбить нас собираются? Наугад, что ли?! — удивился он.
— Психический налет вроде, — высказал предположение Преображенский. — Думают воздействовать на наши нервы.
Неожиданно, вспоров темноту, справа взвилась красная ракета. Она рассыпалась над хутором, где стояли два дальних бомбардировщика. За ней взметнулись еще три ракеты, направленные точно на стоянки ДБ-3. Жаворонков вначале не мог сообразить, что происходит, потом догадался: вражеские лазутчики под покровом темноты пробрались к аэродрому и теперь ракетами наводят свои бомбардировщики на советские самолеты.
— Черт знает, что происходит! — выругался он. — Не так скоро поймаешь лазутчиков, «юнкерсы» успеют отбомбиться.
— А если и нам пускать ракеты, товарищ генерал? — услышал Жаворонков голос адъютанта.
Майор прав. В самом деле, надо попытаться. Дезориентировать вражеские бомбардировщики. Жаворонков всем корпусом развернулся к Бокову, приказал:
— Мигом к дежурному! Передать на все посты и зенитные батареи: включиться в «иллюминацию»!
Адъютант растворился в темноте, и вскоре вокруг аэродрома и в удалении от него заполыхали красными всполохами ракеты.
— Здорово придумано! — вырвалось у Преображенского. — Поди разбери, какие свои, а какие чужие.
Послышались глухие взрывы осколочных бомб. «Юнкерсы» решили освободиться от груза — не возвращаться же с ним на аэродром. Несколько бомб все же упали возле стоянок ДБ-3, правда, не причинив им вреда. Остальные бомбы разорвались в стороне от огневых позиций зенитных батарей: зенитчики особенно усердствовали в пуске ракет.
«Юнкерсы» еще довольно долго кружили над Кагулом. И Жаворонков лишь тогда с облегчением вздохнул, когда завывание их моторов стихло. На аэродроме наконец снова установилась тишина, пора бы и отдохнуть, ведь вечером предстоял налет на Берлин с ФАБ-1000 на внешней иодвеске.
Однако спать не пришлось. Донеслись короткие автоматные очереди — стреляли в западной части аэродрома, где стояли у хуторов четыре ДБ-3.
— Что такое? Почему стрельба?! — встрепенулся усталый Жаворонков. — Неужели фашисты выбросили десант?
Мысль о вражеском воздушном десанте встревожила его. Охрана у стоянок бомбардировщиков незначительная, едва ли она сможет отразить нападение немецких парашютистов.
Появился точно из-под земли начальник особого отдела Береговой обороны Балтийского района старший политрук Павловский. На двух машинах с добровольцами из эстонского истребительного отряда он только что приехал из Курессаре.
— Это кайтселиты стреляют, — пояснил Павловский.
— А кто такие эти кайтселиты? спросил подошедший Коккинаки.
— Местные националисты. Это они подавали ракетами сигнал немцам. Но мы сейчас их приведем в порядок…
— От кирхи начинайте прочесывать лес, товарищ старший политрук, — подсказал Куйст.
— Так и сделаем! — Павловский так же внезапно скрылся в темноте, как и появился.
— Оказывается, вам ни днем ни ночью не приходится скучать, Семен Федорович, — посочувствовал Коккинаки.
Редкая стрельба продолжалась всю ночь. Лишь утром отряду Павловского удалось загнать кайтселитов в лощину и вынудить сложить оружие.
Днем, в то время как инженеры, техники, мотористы и оружейники готовили ДБ-3 к вылету на Берлин, экипажи отдыхали, восстанавливая силы после бессонной ночи. Полет предстоял необычный, и потому летчики должны чувствовать себя особенно бодро.
Старший инженер Баранов после тщательного осмотра двигателей доложил, что только две машины могут взять на внешнюю подвеску ФАБ-1000 или по две ФАБ-500 — капитана Гречишникова и старшего лейтенанта Богачева из армейской авиагруппы. Двигатели остальных самолетов выработали положенные моторесурсы, поэтому посылать их с полной бомбовой нагрузкой слишком рискованно.
— А как в Асте у Щелкунова и Тихонова? — спросил Коккинаки.
— Там дела обстоят еще хуже, — ответил Баранов. — Из своей эскадрильи капитан Тихонов может послать сегодня лишь одну машину — старшего политрука Павлова. А из группы Щелкунова пойдут два экипажа: сам майор и только что прилетевший после замены моторов на его самолете капитан Юспин.
Коккинаки стало не по себе от доклада старшего инженера. Но не верить ему было нельзя, он непосредственно отвечает за подготовку машин к полету.
— Ладно, для начала пусть идут эти самолеты, — согласился он.
Тысячекилограммовую бомбу подвесили на ДБ-3 капитана Гречишникова, а две пятисотки дали на ДБ-3 старшего лейтенанта Богачева. Поскольку Богачев впервые летел на Берлин, Преображенский решил послать с ним опытного штурмана из морской авиагруппы. Выбор пал на лейтенанта Шевченко, хорошо изучившего маршрут. Жаворонков согласился.
Вылет назначался за полтора часа до темноты.
Жаворонков и Коккинаки направились на старт, где уже распоряжался капитан Комаров. В воздух поднялись «чайки», прикрывая ДБ-3 от возможного нападения немецких истребителей.
Первым, как и было решено, взлетал Гречишников.
Капитан Гречишников спокойно воспринял решение командующего ВВС флота послать на Берлин его дальний бомбардировщик с ФАБ-1000 на внешней подвеске. Он понимал, что опасность их экипаж подстерегает большая, начиная со взлета. Сам он, как и все остальные его товарищи, на совещании с представителем Ставки выступил против полетов с тысячекилограммовой авиабомбой. Но приказ есть приказ. Кому-то надо попробовать первым. Если уж командир полка полковник Преображенский, которому он беспредельно верил, дал согласие на эксперимент, то дело далеко не безнадежно. Действительно, а почему бы не летать на Берлин с ФАБ-1000? Ведь пока они в авиагруппе особого назначения верили лишь расчетам, а вот практика может все изменить.
