— Глупый мальчик, позвони мне в первый же свободный день.
Он стоял, не двигаясь.
— Ты не должна…
— Дурачок, за кого ты меня принимаешь? У женщины всегда найдется отговорка…
Орудия вернули из ремонта, работы было выше головы. «Антону» поставили новый ствол. Вместо старых патронов прислали новые, с какими-то особенными гранатами. Через день вернулся с медпункта Гомулка. Особым приказом подгруппы Хольт и его одноклассники были произведены в старшие курсанты. Гомулка, с нашлепкой за ухом, сострил:
— Теперь мы не просто курсанты, а оберкурсанты.
После обеда прибыло новое пополнение — ученики рождения двадцать восьмого года из Силезии. Хольт, Вольцов, Феттер и Гомулка стояли у канцелярии и наблюдали, как новички высаживались и как их потом погнали на вещевой склад.
— Так и мы тогда приехали, — сказал Гомулка. Хольт кивнул. Бог весть когда это было!
— Братцы, наша взяла! — ликовал Феттер. — Наконец-то мы старшие!
Вся батарея построилась на подъездной дороге, и началась перетасовка. Новоиспеченные старшие из огневых взводов были распределены по всем шести орудиям на правах командиров и наводчиков. Шмидлингу с трудом удалось сохранить Вольцова, Хольта, Гомулку и Феттера за «Антоном». Кутшера, как всегда без головного убора и как всегда с собакой, выступил перед строем.
— Слушать всем!.. — На этот раз он ни словом не упомянул о самовоспитании.
— Он уже и сам не рад, — заметил Гомулка, когда они вернулись к себе в барак. — Но как отступить от своего принципа!
— Это можно назвать «самовоспитанием одного капитана», — сострил Хольт.
Батарея была снова приведена в боевую готовность. Около полуночи Вольцов в последний раз прочистил банником ствол. То ли новенькие еще не освоились с радиоприборами, то ли они пугались стрельбы или их сбивали с толку обычные помехи, только в эту ночь стрельба не ладилась. Батарея палила в южном направлении, тогда как бомбардировщики, бормоча, со спокойной уверенностью уходили на север. Вольцов отчаянно ругался, из нового ствола вытекало кипящее масло и прожигало ему рукавицу. Во время перерывов огня они слышали, как у радиолокатора рвет и мечет Кутшера.
Батарея теперь на две трети состояла из новичков. Кроме двадцати шести одноклассников Хольта, из старых осталось только пятеро: Дузенбекер и Гершельман — двое дальномерщиков из Гамбурга и Цише с двумя школьными товарищами из Эссена. Оба гамбуржца явились вечером в барак к Вольцову. Они принесли сигарет и вина и некоторое время с похвальным терпением, выслушивали язвительные насмешки Вольцова. А потом все вместе отпраздновали мировую. Это Гюнше был виновником всех передряг!
Спустя несколько недель Кутшера ввел в дневной распорядок боевое учение для всей батареи. Школьных учителей он прогнал. «Латынь? Пусть лучше научатся стрелять как следует!» Каждую ночь налетали английские, каждый день — американские самолеты. В апреле воздушные атаки еще усилились и уже не ослабевали. Боевые учения не оставляли молодежи ни минуты свободной.
— Это неспроста — значит, ожидают инспекцию, — высказал предположение Шмидлинг. И действительно, в конце апреля стало известно о предстоящем посещении командующего подгруппой. Однако приезд его все откладывался, и только в мае на батарею прикатила целая автоколонна.
Майор, волоча за собой свиту капитанов и лейтенантов точно хвост кометы, начал с того, что скрылся в начальническом бараке, заставив всю построившуюся батарею дожидаться.
— Они там попивают первоклассный шнапс по случаю радостной встречи, — объявил во всеуслышание Феттер, даже не понизив голоса.
— Эй вы там, потише! — гаркнул кто-то.
Но тут показался майор Белинг со своей свитой, и только начались рапорты, как на батарею прибыла вторая автоколонна. «Ого! В честь чего бы это?» — пробормотал Гомулка, стоя в строю руки по швам. Из просторного лимузина вышел генерал зенитной артиллерии Бергман в сопровождении полковника и многочисленных подполковников и майоров. Лошадиная физиономия Кутшеры от радости расползлась в ширину. Если командующий подгруппой терпеть его не мог, то генерал, напротив, жаловал. Кутшера стал на правом фланге батареи.
Генерал не счел за труд потребовать у курсантов предъявления личных знаков; он даже осмотрел подошвы их сапог. После чего изъявил желание присутствовать на боевом учении. День стоял теплый, погожий. В небе в качестве воздушной цели курсировал «хейнкель». На командирском пункте собралось столько офицеров, что операторам трудно было управляться с приборами. Генерал хотел проверить, насколько Кутшера тактически, а вахмистр технически подготовлены к стрельбе. Но еще прежде, чем приказы проходили винтовую лестницу всех инстанций — от генерала до капитана, операторы успевали их выполнить.
— Я вижу, — сказал генерал, не скрывая своего удовлетворения, — ваша батарея работает как часы.
Однако не прошло и десяти минут, как в самом деле была объявлена тревога. Готтескнехт приказал разложить на земле сигнальное полотнище — черный крест на белом поле, — предписывающее самолетам идти на посадку, и «хейнкель», перелетев через расположение батареи, направился к ближайшему аэродрому.
Генерал быстро попрощался. На батарее остался майор. Он принял командование подгруппой и послал своего адъютанта на кольцевой провод. Десять минут спустя станция воздушного наблюдения сообщила о большой группе бомбардировщиков, летящих под прикрытием истребителей через Голландию к границе рейха. Одновременно сообщалось, что в районе Кельн — Эссен курсируют отдельные транспортные и учебные немецкие самолеты. Как только дана была команда «К бою!», Кутшера снял каску, сбросил шинель и мундир и велел принести себе из барака автомобильный плащ. Он не терял времени и поспевал всюду.
— — Убрать полотнище! — скомандовал он.
— Но ведь в воздухе наши самолеты, как же вы убираете полотнище, капитан? — запротестовал майор.
Кутшера повернулся к майору и прищурил глаза.
— Таково предписание, господин майор! Мы дали команду готовиться к бою. Через несколько минут здесь будут бомбардировщики.
На командирском пункте царило смятение, никто не знал, выполнять или не выполнять приказ Кутшеры. Рассерженный неповиновением, майор кричал:
— Не убирайте полотнище. Надо же немного думать о том, что вы делаете!
Кутшера с сомнением почесал в затылке, словно здесь и не было никакого майора, однако возражать больше не стал.
— Нельзя же безоговорочно выполнять все предписания, — выговаривал ему майор.
Итак, полотнище продолжало лежать — сверкающий белизной квадрат десять на десять метров — заметная с высоты десяти-двенадцати тысяч метров глазастая мишень на огневой позиции. Прошло несколько минут, и все думать о нем забыли.
На северо-западном крае неба, в зоне обстрела, появился первый эшелон бомбардировщиков, они летели на высоте пять тысяч метров, и команда Кутшеры «Огонь!» не вызвала у майора возражений. Батарея ответила залпом из четырех орудий, она стреляла так метко, что майор, следивший в бинокль, не удержался от восклицания: «Превосходно!» Звено за звеном проходили мимо в юго-восточном направлении. Батарея стреляла равномерно, без малейшей нервозности. Но тут группа из шестнадцати летающих крепостей «боинг-П», летевших за первой авиагруппой, изменила направление.
— Они взяли новый курс! — доложил Готтескнехт и тут же следом: — Прямое приближение! — Только тогда все вспомнили о полотнище, но было уже поздно.
Грохотали выстрелы. Прибористы сутулились у приборов управления и дальномеров, вычитывая с перекошенными от страха лицами данные для стрельбы, пока сами в свои оптические приборы не увидели, как неприятельские бомбардировщики сбрасывают смертоносный груз. И тогда все — от майора до младших курсантов — бросились в укрытие, и только Гот тескиехт, сгорбившись, нажимал и нажимал кнопку сигнального колокола, а Кутшера с непокрытой головой стоял посреди огневой позиции и орал во все горло: «Бандиты! Уберете вы когда-нибудь полотнище?» Стрельба прекратилась, и только два орудия беспорядочно и часто палили в небо.
Как вдруг, откуда ни возьмись, — Земцкий, малыш Земцкий! Он, должно быть, сидел в блиндаже, лицо его раскраснелось, и он совсем как в школе тыкал в воздух указательным пальцем: «Я… я… господин капитан, позвольте мне…» И юркой ласочкой побежал в поле и стал собирать холсты. Но тут хватающее за душу гудение моторов растворилось в пронзительном вое, вой постепенно нарастал и креп, переходя в оглушительный свист. Земля дрогнула, орудия закачались на своих лафетах, натягивая крепления, громовой удар на какую-то секунду расколол ясный день, грибовидное облако дыма и фонтаны земли взлетели в воздух, сгущаясь в сплошную пелену, погасившую солнце. Над орудийными окопами и командирским пунктом с визгом пронеслись осколки. А затем наступила тишина. И в тишине один за другим прокатились два выстрела, остальные пушки присоединились, снова заработал радиолокатор, и яростная, беспорядочная канонада еще долго провожала улетающие бомбардировщики.
