Однажды в конце февраля, собираясь в дальнюю поездку, Анна решила пораньше прийти в гараж и до начала работы проверить машину. К ее удивлению, Вера была уже в гараже. Она приветливо поздоровалась с Анной и заговорила о поездке. С первых же ее слов Анна почувствовала в ней что-то необычное. Это встревожило ее. Заправляя машину, Анна незаметно стала наблюдать за Верой. Посмотрев одну, другую, третью машину, Вера присела на крыло грузовика и, сгорбясь, обхватила голову руками. Что-то жалкое, горькое и болезненное было в ее мгновенно опустившейся красивой и стройной фигуре.
Анна похолодела от страшной догадки, чуть было не бросилась к Вере, но та, словно проснувшись, резко встряхнула плечами, торопливо встала и, по-прежнему красивая и спокойная, начала осмотр четвертой машины.
Через два дня, возвратясь из трудной поездки по разбитым, ухабистым дорогам, Анна сразу же поняла, что за эти дни с ее любимицей что-то произошло. Она весело поздоровалась с Анной, начала пытливо расспрашивать о поездке, но и голос, и лицо, и особенно глаза ее были уже не те. Какое-то нервное беспокойство так и сквозило в каждом слове и жесте Веры.
В этот день впервые за все время работы Вера ушла домой задолго до конца смены.
«Боже мой, что же творится-то с ней? — раздумывала Анна. — Неужели с мужем что-нибудь? Инвалид же он, и расхвораться недолго. А может, не поладили, рассорились или не дай боже…»
Анна даже про себя не решилась закончить свою мысль.
Убрав машину и получив от Селиваныча наряд на завтра, Анна торопливо пошла домой. По московским улицам разбойно гуляла февральская метель. Тоскливо свистел ветер в проводах, где-то хлопал оторванный лист железа, сиротливо раскачивались голые ветви деревьев. Свинцовое небо опустилось на самые крыши домов. Горбясь и укрывая лица, поспешно мелькали редкие прохожие. Тоскливо, неуютно и пусто было вокруг.
Свернув в скверик у Госпитального вала, Анна на самой дальней, засыпанной снегом скамье увидела одинокую фигуру мужчины в шинели и в военной шапке-ушанке. Он сидел, откинувшись на спинку скамьи, и беспрерывно курил. Рядом с ним уткнулись в сугроб деревянные костыли.
«Так это же Верин муж», — ахнула Анна.
Она всего дважды, да и то мельком, видела его, но хорошо запомнила широколобое, округлое лицо и густые, сросшиеся вместе брови, под которыми мягко лучились добрые и веселые глаза. Анне особенно понравилась его заразительная улыбка, от которой расцветало все лицо. Теперь же лицо его словно окаменело, брови нахмурились, глаза устремились куда-то в ненастное небо. Он даже не пошевелился, когда Анна прошла мимо.
«Да что же это, что стряслось? — терзалась в мучительных догадках Анна. — Как неживой сидит. А где же Верочка, что с ней?»
Анна хотела сразу же свернуть в переулок и побежать к Полозовым, но окаменело сидевший Лужко вдруг торопливо схватил костыли, грузно поднялся и, громко скрипя снегом, поковылял через дорогу. Анна с жалостью и тревогой смотрела на его сгорбленную спину, единственную ногу и горестно скрипевшие костыли.
Привалясь к спинке санок, Листратов подставил лицо свежему ветру и с наслаждением смотрел на потемневшие поля. Хоть по ночам и держались еще довольно крепкие морозы, но зима уже явно сдавалась, и это бодрило Листратова. Он любил и зиму, но весна всегда была для него самым счастливым временем. Раньше, в далеком детстве, она прельщала его буйным разливом ручьев, гомоном грачей на деревьях, волнующим расцветом молодой зелени и благодатной возможностью вырваться из душной избы босиком, в одной рубашонке, не боясь простудиться и заболеть, от чего так настойчиво опекала его мать в нудные зимние месяцы. Позже, в годы юности, весна была началом восхитительных гулянок в саду, тайных и сладостных встреч под защитой разросшихся кустов и первым ощущением собственного значения в жизни, когда вместе с отцом, а часто и один выезжал он в поле и прокладывал первую борозду на черной, курящейся испарениями земле. В годы зрелости, вот уже почти два десятка лет, весна неизменно приносила ему множество забот. Семена для колхозов, тягло, инвентарь, удобрения, пахари, трактористы, пастбища, выгоны, мосты, дороги, детские ясли, столовые, стационарные и передвижные библиотеки, газеты, радио, сводки, отчеты, доклады, проверки, смотры — все это и многое другое с началом весны, словно до предела сжавшись за зиму, с огромной силой развертывалось и неудержимым потоком захлестывало его, председателя райисполкома. Не зная покоя ни днем ни ночью, без устали носился он по району, проводил заседания и совещания, заслушивал, требовал, ругался, сам отчитывался, терпеливо переносил упреки и выговора, за несколько первых весенних дней неузнаваемо худел, но всегда чувствовал огромный душевный подъем, забывал о сне и отдыхе, о том, что за целый день не удавалось даже перекусить, что у сапог отлетали подметки, а на пиджаке не хватает целых трех пуговиц.
Эта вторая военная весна начиналась особенно трудно. Как и в прошлую весну, колхозы задыхались от недостатка рабочих рук, тягла, инвентаря и особенно семян. Дождливое лето почти наполовину убавило урожай, и осенью колхозы с трудом справились с хлебозаготовками. Нисколько не прибавилось в колхозах и тягла. На осенние мясопоставки пришлось району сдать более двухсот голов крупного рогатого скота, и теперь многие колхозы даже на коровах не могли пахать. Недавно появилась было надежда увеличить машинный парк МТС. Вернувшийся с фронта бывший заместитель Листратов вдохновенно рассказывал, что все овраги, балки и поля между Волгой и Доном сплошь завалены немецкой техникой, что там, под грудами снега, брошены фашистами совсем новенькие тягачи, тракторы, автомобили и что советские войска эту технику одни освоить не в силах, да там и войск почти не осталось; они все ринулись в наступление на запад. Мысль использовать на полях района трофейную технику так захватила Листратова, что он, не дожидаясь разрешения облисполкома, со всего района собрал всех, кто хоть что-то понимал в технике и отправил за машинами. Первые вести от искателей техники вселили в Листратова надежды. Директор МТС восторженно сообщал, что машин в донских и приволжских степях видимо-невидимо, что он уже подобрал больше сотни тракторов и тягачей и шестьдесят совсем новеньких автомобилей. А скоро через снега пробилась и первая колонна трофейных машин. Весь районный город высыпал встречать невиданное шествие. Своим ходом, на прицепах, в кузовах навалом и волоком двигались немецкие, американские, бельгийские, французские, английские тягачи и тракторы. Словно всемирная выставка создавалась во дворе МТС. Районные руководители не знали, что делать от радости. Но в этот же день восторг угас. Машины оказались самых различных марок, особенностей устройства которых районные механизаторы не знали. К тому же исправны были всего несколько машин, остальные требовали серьезного ремонта. Ни специалистов, ни запчастей для ремонта не было. А через день выявилась и новая беда. Подсчитав все, что было в районе, Листратов убедился, что даже, если третью часть машин пустить в ход, то на них все равно работать некому — нет трактористов и водителей тягачей. Решили срочно организовать курсы. И тут последствия двух лет войны сказались во всей своей разрушительной силе. Молодых мужчин и взрослых парней в селах почти не было. Курсы пришлось укомплектовать женщинами, девушками и подростками. А на таких механизаторов надежды были слишком призрачны. И опять пришлось Листратову неделями колесить по району, проверяя и уточняя, сколько тягла могут выставить колхозы, уговаривая колхозников пустить своих коров на колхозные пашни.
В Дубки Листратов приехал перед обедом. Еще с молодости знакомая деревушка ослепила его искристым разливом воды, уже начавшейся накапливаться у плотины. Щурясь от бившего и сверху и снизу солнца, Листратов остановился на плотине и выпрыгнул из санок. Светлая, еще не затянутая илом вода покрывала широкую, уходящую в даль луговину. С береговых бугров; по дорогам и ложбинам журчали еще слабенькие ручейки, со всех сторон вливаясь в созданное руками человека новое озеро. Как зачарованный смотрел Листратов на безмолвие воды, на уснувшие под солнцем берега.
Никогда, даже в мыслях, не представлял он, что на месте какой-то заброшенной луговины возникнет такая красота. Он настолько ушел в созерцание озера, что не заметил, как подошли к нему Гвоздов и Слепнев.
— Величаво, Иван Петрович, а? Величаво? — прокричал Гвоздов.
— Да, да! Именно величаво! — машинально отозвался Листратов, неотрывно глядя на озеро.
— Это еще что! — напористо продолжал Гвоздов. — Это всего-навсего вода пустая, без жизни совсем. А вот как рыбку в нее еще пустим да гусей с уточками с избытком разведем, так это будет, что называется…
