Ознакомительная версия.
— Понимаю, для вас предпочтительнее Санкт-Петербург.
— Хватит того, что ваши провинциальные мерзавцы забросили меня на левый берег Днестра раньше всех авангардных войск.
— Слишком многословны, поручик, — Штубер решил обращаться к нему так, употребляя более высокий чин Розданова, к тому же полученный еще в Белой гвардии. — Идти будете туда, куда прикажу. А что касается азов диверсантской науки, то преподам их вам чуть позже.
— Мне-то казалось, что я их уже получил.
В ответ Штубер снисходительно оскалился: «Русско-офицерская самонадеянность. И спесь. Развернутым строем, под знаменами, плечо в плечо и под барабанную дробь. Психическая атака, видите ли… При такой-то плотности огня! Довоевались!»
Просмотр белогвардейской кинохроники и советских «революционных» фильмов был когда-то одним из элементов подготовки в разведшколе. Поэтому Штубер знал, с кем имеет дело.
Но и Розданов тоже понимал, кого судьба послала ему в попутчики. И даже предполагал, что эсэсовской элите еще только надлежит сформироваться и что со временем не только Германия, но и вся Европа может получить вышколенную, огнем и словом закаленную военно-политическую касту.
Улыбка этого рослого, смуглолицего, совершенно не похожего на немца верзилы — впечатляла. Как и его внешность. А еще поручику бросилось в глаза, что ведет себя оберштурмфюрер как-то слишком уж уверенно, словно оказывался в этих краях и в подобной ситуации по крайней мере раз десять; при этом — никакого красования; и эта манера говорить — холодно, властно и с чувством нескрываемого превосходства…
— Вас готовили в диверсионной школе? — негромко поинтересовался оберштурмфюрер, когда, спустившись в долину, они перебрели через каменистую речушку и короткими перебежками начали приближаться к чернеющему на опушке леса сараю с сеновалом. Новое, добротное строение это стояло метрах в пятидесяти от дома, на возвышенности, и вместе с ним составляло чуть отколовшийся от деревни хуторок. Более удобного места для того, чтобы передохнуть и привести себя в порядок, даже трудно было себе представить.
— Будем считать, что в школе. На самом деле — нечто вроде ускоренных курсов: прыжки с парашютом, рукопашный бой, диверсии на дорогах… Добровольцем в вермахт я попросился только в марте сорок первого. Когда понял, что от похода на Россию вашему фюреру не удержаться.
— Так вы еще и доброволец! Тогда в чем дело, поручик? Я не должен слышать никаких роптаний.
Подбежав к сараю, Штубер ударом сапога толкнул дверь и, пригнувшись, нырнул внутрь. Никого. Прикладом пулемета и каблуками сапог оторвал в нижней части две доски задней стенки, чтобы обеспечить себе отход к лесу, и настороженно осмотрел опушку.
— В вашем распоряжении, поручик, полчаса. Отдышаться, залатать гимнастерку, вырезав лоскут из нижней ее части, а главное, застирать кровь на воротнике.
* * *
Штубер еще раз осмотрел пулемет, повозился с ним, чтобы лучше освоиться с русским оружием, проверил пистолет. Из вещмешка, который ему перед заброской выдали вместо привычного немецкого ранца, он достал кобуру с русским пистолетом и пристроил ее к ремню. Оттуда же он извлек красноармейскую офицерскую фуражку.
— Так с какой это стати вы решили стать добровольцем доблестного вермахта? — поинтересовался он, надев фуражку и полюбовавшись на себя в маленькое дамское зеркальце. — Неужели столь сильно прониклись духом национал-социализма?
При слове «социализма» Розданова буквально передернуло.
— Какого еще социализма? — презрительно процедил он, стаскивая с себя гимнастерку.
— Национал, поручик, национал… батенька. Но социализма. По Марксу–Ленину определяемся, — осклабился оберштурмфюрер СС. Так что с большевичками вашими нам больше по пути, нежели с вами, отрыжкой капитализма.
Розданов понимал, что германец откровенно издевается над ним, но сейчас не время для ораторских диспутов.
— Я уже объяснил: немецкая армия меня интересует постольку, поскольку она совершает поход на Россию.
— Это не поход, поручик. Это война. После которой от той, прежней вашей России останутся лишь смутные воспоминания.
— От этой, прежней нашей России, оберштурмфюрер, уже давно остались только воспоминания. Поэтому я и пришел в ваше воинство, что хочу возродить ту, нашу, Россию.
Штубер снисходительно ухмыльнулся.
— Это вы, Розданов, о той, «единой и неделимой», которой все наши эмигранты буквально грезят?!
— Да, о той.
— Ну, знаете… Не советовал бы заблуждаться на сей счет, — проговорил он, внимательно осматривая хорошо открывавшийся из дверного проема склон долины. — Но если вы истинный офицер, — тут же решил подсластить преподнесенную Розданову пилюлю, — то конечно же сумеете влиться в немецкое офицерское братство. Возможно, даже станете офицером войск «зеленых СС». В конце концов, вы служите в лучшей, дисциплинированнейшей и преданнейшей своей государственной идее армии. Вы не могли не понять этого. Ну а в случае победы, когда с большевиками будет покончено, вы тоже не будете забыты, поручик. Надеюсь, хоть что-нибудь да осталось в России от вашего бывшего имения?
— Вряд ли.
— Ничего, отстроите. Как офицеру, вам выделят гектар-другой земли.
— Меня не жадность ведет сюда, оберштурмфюрер…
— А ненависть.
— Точнее будет сказать — месть.
— Если вы ожидаете, что я начну распространяться по поводу того, что ненависть — плохая советчица, то зря. Ненависть — святое чувство, способное повести воина на любой подвиг. Но только воина. Если же она становится достоянием труса, — а такое случается довольно часто, — тогда это уже не подвиг, а гнусная месть.
Розданов промолчал, но Штубер и не требовал его ответа. Выйдя из их случайного укрытия, Штубер приблизился к жердям, которые служили воротами, и, налегая на верхнюю из них, какое-то время всматривался в поросший кустарником гребень склона. Он специально вышел сюда, чтобы привыкнуть к обстановке, привыкнуть к своей красноармейской форме, вжиться в роль красного командира. Он знал, как это трудно: покинуть укрытие в тот момент, когда нужно предстать перед врагом, без «обживания местности», без уверенности в том, что ты готов встретиться с ним лицом к лицу, выдавая себя не за того, кто ты есть на самом деле.
— И каковы наши дальнейшие действия, оберштурмфюрер? — появился рядом с ним Розданов.
— Товарищ командир…
— Не понял.
— Пока мы в тылу у красных, обращаться ко мне только так, как принято у них.
— Так что же мы предпринимаем дальше, товарищ командир?
— Ждем, отдыхаем, проясняем ситуацию…
— Здесь, в этом сарае?
— Или в лучшем из домов ближайшего села. В общем-то задание мы выполнили. Теперь главное — дождаться наступления вермахта и румын, чтобы удачно «сдаться» своим. Кстати, о сдаче. Вам не приходило в голову, поручик, что как русский человек вы не на той стороне воюете?
— Если вы пытаетесь устроить мне проверку, то это бессмысленно, — подергал Розданов боковую опору ворот. Сейчас он напоминал хозяина, который, вернувшись из дальних странствий, выясняет, в каком состоянии находится его дворовое хозяйство. — Проверен десятки раз. И потом, в отличие от вас, оберштурмфюрер, простите великодушно… товарищ командир, у меня с красными свои, личные счеты.
— Вот оно что?! — ухмыльнулся Штубер, давая понять, что не воспринимает этот аргумент всерьез.
— И в этом смысле я намного надежнее и упорнее большинства ваших солдат, для которых сдаться в плен — означает спастись, отсидеться, пережить… Для меня плен — это позор и… расстрел.
— Успокойтесь, поручик, это не проверка. Просто я хочу уловить ход ваших мыслей; понять, как вы, русский, чувствуете себя, поднимая оружие на русских, стреляя в своих единокровных.
— Примеряетесь к психологии предателя на тот случай, если вам, германцу, придется стрелять в своих же, германцев?
— Видите ли, сударь, я, в некотором роде… психолог. — Розданов непонимающе покачал головой, мол, при чем здесь это? — Психолог войны, если хотите. Мне уже несколько раз приходилось консультировать по вопросам психологии противника высоких чинов из разведки и контрразведки. Имен не называю, не положено…
— То есть, по профессии вы психолог, а не военный, я верно все понимаю?
— Скорее, профессиональный военный, увлеченный психологией. А еще точнее, профессиональный психолог войны.
— Так вот, «психолог войны», вы должны были бы помнить, что рядом с вами не просто русский, а бывший белогвардейский офицер. А это значит, что он уже успел вдоволь навоеваться против своих же, русских, во время Гражданской войны; а главное, приучен к мысли, что существуют «русские свои» и «русские чужие». Так вот, армия, против которой я сейчас воюю, это армия «чужих русских», в борьбе с которой армия германцев воспринимается мною исключительно как армия союзников.
Ознакомительная версия.
