А донецкий характер? Есть такая штука? Что в этом характере главное?
Самопожертвование. На знамени организации, которую я создавал — «Оплот Донбасса», — написано: «Нет уз святее товарищества». Друг — за друга, благодаря этому и держались.
Отношение к своему народу за полтора года изменилось?
Гордость — она всю жизнь была за Донецк. Я могу проехать по любой улице и сказать, где какой дом когда строился, кто его строил. Почти все памятники — я знаю архитекторов. Я тебе расскажу, какие цветы здесь посажены, какое количество роз у нас… Какие бои шли в 41-м году, какие в 42-м, какие в 43-м. На Украине только два города таких. Львовяне гордятся своим Львовом, дончане гордятся Донецком. Запад и Восток. Всё — больше на Украине таких городов нет.
А самоопределение — мы донецкие или мы русские, — как с ним было у вас?
Мы всегда воспринимали себя русскими. Всю жизнь.
Спросил у Захарченко, а как он реагировал, когда всё это только-только началось: осень 2013-го, Майдан, студенты, желающие в Европу… Равнодушно пожав плечами, ответил, что никак. Занимался своими делами.
Они тогда хотели с женой завести ребёнка, забеременеть — и не получалось. Только этим и были озабочены. А Майдан… бес бы с ним. Сколько раз уже подобное происходило к тому моменту.
Я, впрочем, знаю, кто видел начало Майдана своими глазами и очень близко. Один из замов Захарченко.
Заметил одну вещь: если на Донбассе какого-то человека, знакомясь, видишь сразу в форме — тебе кажется: твой новый знакомый родился таким, иным он и не может быть — только военным.
Но если в первый раз увидишь человека в «гражданке», да ещё в чиновничьем кабинете, сложно переключиться и представить его в «комке», с оружием.
Дмитрия Трапезникова, первого зама руководителя администрации главы ДНР, я увидел таким: в разноцветном, серый с белым, свитере, под свитером рубашка; чуть полноватый, невысокий, с залысинами; по типу: глава какого-нибудь технического отдела.
Для сравнения: когда видишь Захарченко — минуту думаешь, что перед тобой офицер спецподразделения, другую — что шахтёр, третью — что бандит, а в четвёртую все варианты смешиваются, и вообще не знаешь, что думать.
Для Трапезникова всё это нехарактерно.
Он — идеальный чиновник, в лучшем смысле этого слова. Полный порядок в голове, полный порядок на столе, весь отлаженный и аккуратный, как таблица умножения.
Мы с ним несколько раз решали вопросы по доставке гуманитарки; так однажды и разговорились.
Выяснилось, что Майдан Трапезников встретил в качестве гендиректора торгового дома с длинным названием: что-то там «…внешторг Украина». Торговый дом располагался в Киеве.
— Это здание Укркооперации Украины — 402 рынка на территории Украины, 20000 магазинов, множество заводов и фабрик входило в ту структуру, где я работал. Я занимался государственными рынками и магазинами, — говорит Трапезников. — Окно моего офиса выходило прямо на Майдан. И все события проходили прямо под моим окном.
Я каждый день приезжал на работу, въезд был со стороны Грушевского, — получается, ещё и по дороге изо дня в день я наблюдал развитие этой истории. Когда первый БТР сожгли — я сам видел это. Все баталии и драки происходили на моих глазах. Вот даже фотографии вам сейчас покажу. У меня всё сохранилось… — Он достаёт телефон и листает фотоархив: сначала много детских фотографий — видимо, дети Трапезникова; наконец, появляется Майдан — всем знакомые опалённые, растерзанные виды. — В начале студентов туда привели целой командой, чуть ли не под палками — надо!..
А потом появились особого вида люди: видимо, какие-то силовики. Следом, судя по всему, инструктора. Они стали готовить молодёжь — сейчас покажу, фотографии есть, — каждое утро у них тренировки были: отрабатывали противостояние «стенка на стенку». Все строятся, потом разделяются на две части. Одни ложатся на землю, руки за голову. Другая толпа бежит на них. Первые должны успеть подняться и отбежать от толпы, чтобы их не затоптали. Появились у них деревянные щиты. Мы тогда ещё не поняли, что это. Фанера в руках, и они тренируются — бросают что-то друг в друга. Потом уже, конечно, поняли: когда началось с «беркутами» столкновение, и они «коктейли Молотова» бросали.
Как делали «коктейли Молотова», мы тоже видели. Снег же тогда был, сугробы всюду. Им привозили канистры, они разливали топливо, засовывали тряпку, всё паковали пробочками, и прятали бутылки в сугробы. То есть готовили батарею, чтобы потом сражаться.
Есть такой депутат Верховной рады по фамилии Гриценко. Он тоже приезжал, инструкции раздавал, что и как.
Было ясно, что идёт определённая политическая игра. Когда «беркута» в наступление пошли, зачистку делать, они дошли от Майдана аж до поворота в сторону Верховной рады и кабмина. Но потом их обратно отжали до площади. Я однажды спустился вниз и «беркутов» спросил: почему вы их полностью не раздавите? Они говорят: не дают, отзывают назад. Так бы мы, сказали «беркута», разогнали весь Майдан. Видимо, Янукович боялся чего-то более страшного…
Всех приходящих на Майдан кормили. С первого дня стояла огромная сцена. Ежедневно всё начиналось с того, что в девять утра там включали гимн Евромайдана — есть такой гимн, слышали? — я отрицательно кручу головой: Бог миловал. — Священники там были постоянно…
Я вспоминаю, как мы встречались с журналистом журнала «Русский репортёр» — замечательной и бесстрашной Мариной Ахмедовой, и она рассказывала мне про своего знакомого врача «Скорой помощи», который по работе постоянно приезжал на Майдан — вызовы шли один за другим, изо дня в день.
Врач уверял, да и не он один, что основной контингент Майдана — западная Украина, а они — греко-католики, и называл одну цифру, мне запомнившуюся: двадцать пять священников греко-католической церкви ежедневно дежурили там; это уже серьёзно.
Православные священники, стоит уточнить, на Майдане не дежурили; по крайней мере, пока никто об этом ничего не рассказывал.
— Политики, само собою, появлялись, — продолжает Трапезников. — Развлекательные коллективы пели и танцевали. Но, в принципе, какой-то огромной массы людей, приходящих послушать, — не было. Была, назову так, искусственная масса.
Собравшиеся там делились на сотни. Имелись свои медпункты. Были места, где в казанках готовили еду. Причём раздавали еду всем без разбора — в сотне ты, или просто гулял неподалёку. Любой желающий мог подходить, и там — колбаса, бутерброды, каша, супы, — целый день. Представь себе масштабы финансирования.
Что меня ещё удивило: Софийская площадь наверху — и там гаишники могли бы перекрыть подъезд, и всё: никто бы туда не попал. Но вместо этого постоянно заезжали микроавтобусы, вот такие вот, — Трапезников показывает мне фотографию, — каждый микроавтобус был резиной забит, покрышками. И разгружались. Если б проезд перекрыли — нечего было бы жечь, нечего было бы есть: жизнеобеспечение Майдана прекратилось бы, и он потерял бы свою силу. Но этого не происходило.
…И что они делали. Как только начинается наступление «Беркута», они в пять-шесть рядов укладывают покрышки, разливают в них горючую жидкость, поджигают — и вот уже стоит стена дыма. Видимость никакая, и — начинают камни, «коктейли Молотова» лететь в «Беркут». Один из дней, помню, был очень страшный. У нас в здании первый этаж стеклянный был, и нам говорят: ожидается эвакуация, они будут заходить в здание, всё ломать.
(Я вдруг замечаю, что Трапезников никакого определения для участников Майдана не использует — восставшие, майдановцы, революционеры, да какое угодно, — называет их просто «они», говоря будто бы о чём-то глубоко постороннем, отдельном, по некоторым причинам даже не нуждающемся в имени.)
— Людей эвакуировали, и мы остались с ребятами в здании у меня на этаже. Как раз в тот день, когда автобусы жгли милицейские, они отступили до поворота. Мы ночью ушли — умудрились пробраться сквозь весь этот хаос. А утром нам говорят: всё, горит Дом Профсоюзов, творится что-то страшное. Мы поехали забирать машину — я машину во двор загнал, потому что на улице все машины переворачивали: делали стенку, чтоб «беркута» не попали в них, когда стреляли резиновыми пулями. Прибыли мы, «беркута» уже прошли вперёд, с Майдана всех отогнали. Стоят сожжённые автобусы, тушат Дом Профсоюзов. В кабинет я заглянул, а там всё в пепле, чёрное — визуально всё цело, но так как вокруг шли пожары, даже у меня в кабинете пеплом и гарью всё покрылось. Забрали мы автомобиль и уехали в этот день. А потом к нам на первый этаж ворвалась сотня, уже не помню какая — шестая или третья. И они говорят: всё, теперь мы в этом здании будем базироваться. Сейчас по фотографиям восстановим дату… Это было начало марта. Вот, смотри: на фотографии кабинет мой, а это Майдан в окне. Вот это биотуалеты, палатки их. А это уже Дом Профсоюзов… Вот плитку они поснимали, чтобы грунт открылся, и можно было закапывать что-нибудь… Вот здесь прятали «коктейли Молотова»… А вот Крещатик. Вот здесь — наше здание. Вот несколько уровней их баррикад. Причём разбирали они всё подряд: знаки, столбы, решётки на окнах. И всё это ставили под наклоном: на тот случай, если на баррикаду кто-то полезет. Арматуру, рекламные щиты закидывали, чтобы техника не прошла. Все магазины, все кафе разнесли — мародёрство полное — первый этаж в нашем здании разобрали начисто.
