— Я подсидел Курасова?
— Классически подсидели! — Шалунов добродушно рассмеялся. — Ведь Курасов в каюте цветы вез.
— Какие цветы?
— Полную каюту, из Батуми. Цветы разные, я их названий не знаю… Невесте везет цветы, сам пресную воду меняет.
— Какой невесте?
— Вы видели карточку у него на стенке? Есть такая, главстаршина Таня Иванова. В Геленджике работает, в военно-морском хирургическом госпитале.
— Но почему же он убрал цветы из каюты?
— Вас стесняется. Молодой и застенчивый в этих вопросах. — Шалунов наклонился к Букрееву и рассказал о том, как Курасову пришлось перенести цветы из своей каюты в то помещение, которое они использовали под камбуз. Но там и так повернуться негде, и поэтому Курасов приказал не зажигать примусов, чтобы не поднимать на камбузе температуру. — Девушка, скажу откровенно, вполне заслуживает. Такая девушка! Я бы и то для нее пальму вывернул с корнями.
Веселый и общительный Шалунов поделился с Букреевым своей мечтой получить корабль. Но мечта оставалась мечтой. Вакантных мест было мало. Пока Шалунов удовлетворялся ролью помощника Курасова и штурмана. Шалунов любил свой корабль, говорил о нем, словно о живом существе. Что такого, что это всего лишь небольшое военное суденышко, с деревянным, обшитым тонким железом каркасом, наполненное моторами, бензином, оружием и боевыми припасами? Что такого, что людям экипажа приходится жить в коротких и узких клетках? Они сознательно лишили себя всех удобств, чтобы набрать побольше снарядов и бензина. Катер не отапливался и зимой промерзал насквозь, зато петом нагревался так, что хоть спички зажигай о его стены. Люди любили свои маленькие корабли, гордились ими и совершали на них подвиги. Вся команда Курасова была награждена орденами.
В Туапсе караван пришел ночью. Здесь было холоднее. В осенней дымке угадывался город. Из ущелья доходили запахи осеннего леса. Чернели проломы мола и камни, наваленные кое-где.
Над горами появились лучи прожекторов, они медленно прощупывали тягучие облака, переваливающие через хребты Предкавказья. Караван бесшумно входил в порт. Суда скользили по темной воде, медленные и настороженные. За пристанью, близко возле берега, жались сторожевые корабли. Их мачты напоминали поредевший после артиллерийского налета лесок. На пирсах двигались люди, вспыхивали и гасли огоньки фонарей.
На причалах были подготовлены к погрузке бунты зерна и муки, скирды прессованного сена, противотанковые пушки, ящики со снарядами и патронами, бочки с бензином, авиационные моторы, зашитые в сосновые коробки.
Порт жил войной. Здесь по крадущимся огням прожекторов, по затаенному дыханию города, бухты, причалов уже чувствовалось приближение фронта.
В Туапсе предстояло пробыть до утра. Побродив по пирсу с Шалуновым и проверив свою команду, Букреев решил вернуться на корабль. Ему хотелось повидать Курасова. Узнав его издали, он прошел к нему на корму. Заслышав шаги позади себя, Курасов обернулся и расставил руки, что-то прикрывая.
— Идите спать, товарищ капитан! — зло сказал он.
— Что-то не спится, товарищ Курасов.
— Вам постелили в моей каюте.
— Вы что здесь делаете, Курасов?
— Да какое вам дело? — вспыхнул Курасов. — Что вам, наконец, надо?
Букреева поразили этот тон, неприкрытое раздражение Курасова. Букреев, в свою очередь, хотел резко ответить командиру корабля, но, присмотревшись, заметил цветы, расставленные на дымовых шашках.
— Простите, — произнес Букреев и пошел от него.
— Там вам постелили, — вдогонку повторил Курасов. — И отдыхайте, ради бога.
В голосе его теперь уже слышались нотки извинения, смущения. Букреев спустился по трапу и вошел в каюту. Горбань писал за столиком письмо; он вскочил, но выпрямиться в низкой по его росту каюте не мог.
— Я сейчас уйду, товарищ капитан.
— Устроимся как-нибудь вместе, — сказал Букреев.
В борт лениво плескались волны. На канонерской лодке, стоявшей на рейде, пробили склянки. Букреев разделся и лег. Через несколько минут Горбань погасил свет и пристроился на полу, прислонившись спиной к двери и зарывшись лицом в ворот бушлата.
Глава четвертая
В Туапсе Курасов прихватил баржу, груженную бочками с авиационным бензином, предназначенным для анапских аэродромов.
— Караван «разжирел», — неодобрительно заметил Шалунов.
Немцы следили за Туапсинским портом, ночами минировали выходы из порта и коммуникацию к фронту. Поэтому пришлось добавить в конвой еще три сторожевика и идти по фарватеру, проверенному приданными каравану тральщиками. Караван, приспосабливаясь к тральщикам, вынужден был уменьшить ход. В этих местах германской подводной лодкой был недавно торпедирован транспорт. Конвойным кораблям приходилось идти осторожно, прощупывая море на переменных курсах. Тральщики, проведя караван по наиболее опасной зоне, оставили его. Теперь наблюдение еще усилилось. Курасов не сходил с мостика. Присланные командиром базы Мещеряковым самолеты сопровождения до самого вечера кружили над караваном, сменяясь через равные промежутки времени. Воздушная вахта была снята только с наступлением густых сумерек.
Букреев почти весь переход оставался на палубе, хотя ветер усилился и от боковой качки мутило. Транспорты уже не были видны. Горы приблизились и стали как бы выше. Были заметны пролетевшие низко над водой какие-то птицы; изредка с берега доносился вой шакалов, похожий на хохот и плач. Во время боев шакалы перекочевали на юг. Букреев удивленно прислушивался к шакальему вою.
Флагманский корабль шел в минных полях. Вся команда была вызвана наверх. Шалунов был сосредоточен и напряжен.
На берегу мигали условные световые точки, помогавшие вести корабли. Миновали скалистые обрывы Толстого мыса и вошли в Геленджикскую бухту. Шалунов появился на палубе.
— Ух! — выдохнул он. — Вы знаете, что такое холодный пот, Букреев? Холодный пот бывает у штурмана и у командира корабля, когда проходишь эти горячие минные поля. Тут мы своих нашвыряли да немцы засоряют каждую ночь.
На пристани у коренного причала слегка покачивались ошвартованные борт о борт баржи. Пахло рыбой и варом. Монотонно поскрипывали канаты в клюзах. Сверху иногда срывались капли дождя, и только кое-где в проломах облаков поблескивали тусклые звезды.
Горбань первым перепрыгнул на баржу, у которой ошвартовался сторожевик, и принял у Букреева чемодан. Неустойчивая узкая палуба осталась позади. Букреев перебрался через высокий борт баржи. Горбань, посвечивая фонариком, шел впереди, предупреждая его о попадавшихся на пути швартовых или других препятствиях. Все делалось им с ласковой и не обременительной для Букреева заботой.
Когда Букреев почувствовал под ногами скрипучие, но устойчивые доски причала, Горбань виновато спросил:
— Товарищ капитан, вы никому не говорили про то…
— Про что?
— Как это я прощался с сестренкой… Чуть не отстал…
— Ах, вы вот о чем, Горбань!
— Не говорите командиру батальона, а то сразу заметит с плохой стороны. Я буду стараться исправиться, товарищ капитан.
— Ладно, — с шутливой строгостью в голосе пообещал Букреев. — Ничего не скажу.
— Спасибо! А то я дал слово своему командиру корабля загладить проступок, и вот опять… тут получилось…
Их разговор перебил Манжула.
— Вас ожидают, товарищ капитан, — доложил он.
— Кто ожидает?
— Капитан Батраков. У машины, товарищ капитан.
Батракова, заместителя командира батальона по политчасти, Букреев знал еще по П., где тот вместе с ним и Тузиным принимал участие в формировании батальона из севастопольцев, бакинцев и раненых, передаваемых после выздоровления из госпиталей. Тогда, формируя часть, они жили на окраине города, в центральной усадьбе совхоза, среди тропической растительности. Там же Букреев обучал Батракова верховой езде, прививая ему, бывшему ленинградскому рабочему, любовь к коню. Букреев вспомнил щупленького Батракова, выезжавшего на прогулки в широкополой шляпе, которую шутливо называли «сомбреро», и в полотняной рубахе, чтобы плохой посадкой не компрометировать перед горцами достоинство офицера.
