Ознакомительная версия.
– А? Стучат?
Это мама из спальни. Она прилегла не раздеваясь.
– Спи, никого, это я, – виновато говорит Алексей и ставит кочергу в угол.
И тут в самом деле застучали в окно. Мать уже в кухне. Долго не может понять, чей голос.
– Коваленок, какой Коваленок?
Действительно, голос незнакомый.
– Да это же батька его, – первый догадался Толя.
Шагнув в темную кухню, ночной гость громко сказал:
– Топор вам оттянул, как просили.
Вышел на свет. Удлиненное кривой бородкой лицо его усмешливое, глаза хитрят.
– Никого нет, – сказала мать и, взяв коптилку, увела Коваленка в зал.
– Моего в город зачем-то послали, – приглушенно заговорил гость, – просил передать, что сегодня не придет. Остальное, сказал, она знает.
Помолчал.
– И как ты не боишься? – Коваленок, как все староверы, женщинам говорит только «ты». – Ну, моему бесу косматому все нипочем, по стене пешком пройдет. А ты баба. Ванюха говорил, у самого была, сказала, в партизаны пойду. Смело это ты, баба!
Толя закрыл дверь за Коваленком. Мама что-то уже выговаривает Алексею:
– Оставь, пожалуйста. Я давно сказала: если надо, я сама позову вас. И просила уже не раз. Это не шутки. А если остановят?
Но Алексей уже и не слушает. Брови тоже ломятся, в глазах деревянное безразличие – теперь что хочешь говори, а он свое знает. Ну, это уже совсем свинство!
Толя запротестовал:
– И я пойду.
Но он только помог Алексею, отвлек на себя мамин гнев.
– Еще этого не хватало, и он пойдет. Я вижу, вам все это игра. Выйди посмотри, ты не одетый.
Это от него откупаются. Хотя, конечно, и на том спасибо. Толя вышел из сеней, небрежно насвистывая. Нинка уверяла, что видела вчера, как ставня открылась, а потом сама закрылась. А вдруг и теперь кто-то под стеной затаился? Слева привычный, но какой-то беспокойный шум придорожных сосен. Где-то в той же стороне – как друг – посаженный Толей в огороде клен. Темно как!
– Кто? Стой!
У калитки – человек, знакомо поскрипывает обмерзшая кожанка.
– Кто, спрашиваю?
Клацнул взведенный затвор.
– Почему кто? Я.
Круглоголовая фигура подступила ближе и тотчас отступила, потому что хозяин вовсю занимался тем, ради чего он, очевидно, и вышел.
Фигура удалилась в сторону шоссе.
Сердце у Толи колотилось. Случайно Пуговицын оказался около дома или он все время был тут? Может быть, старого Коваленка уже выследил.
Мама тоже очень встревожилась, торопливо сняла жакетку, приказала Алексею сбросить поддевку.
Ушли, когда часы отстучали два: сначала Алексей, потом мама. Около школы они должны встретиться.
Толя сидел в столовой за книгой и не читал, а думал о том, как они идут. Он и боялся за них, и завидовал брату. Вот они уже в большой хате, освещенной потрескивающей лучиной. Входят люди, неровный свет красно-черными отблесками играет на одежде, на автоматах. Алексей сидит в сторонке и молчит. Толя не молчал бы…
Скрипнула ставня. Толя спиной ощутил чужой взгляд. Он не оглянулся, но знал, что ставня приоткрыта, чувствовал это, как холод. Захотелось сползти со стула, по-детски вскрикнуть: «Мама!» Но Толя сидел, не двигаясь, потом поднялся и сказал будто бы в спальню:
– Сейчас ложусь, мама, кончаю.
Оттого, что он говорит никому, ему сделалось еще страшнее. Ставня с легким скрипом закрылась. Сердце стучало.
А что, если Пуговицын выследит маму и Алексея, когда они будут возвращаться? Немного обождав, Толя вышел во двор. Ну и что тут такого, если ему еще раз нужно? Очень долго искал подходящее место в палисаднике, за дом пошел. Ага, вот тут под окном топтался Пуговицын! Следы по-волчьи уводят куда-то в поле.
Толя ждал, прижимаясь спиной к холодной стене. Чувствовал, что замерзает, но ему страшно было пойти и одеться: а что, если в это время вернется Пуговицын? Вернется и, затаившись, будет следить за Толей, поджидать тех, кого ждет Толя. Дурак, обул сапоги на босу ногу. Холодная кожа жжет пальцы. Надо шевелить пальцами, лопатками. Минька, тот умеет и ушами двигать, ему и тереть их не пришлось бы.
Время остановилось. Толе начинало казаться, что он всегда стоял здесь в холодной темноте и всегда будет стоять так.
Небо посветлело над дубами, и тогда стало ощутимо, что прошло много времени. Краски неба, вначале грязные, становятся все прозрачнее, нежнее. Уцелевшие, не срубленные дубы образуют самые необычные рисунки. Вот медведь на задних лапах, он испуганно отшатнулся от нахохлившегося большого кота. Чем больше светлеет небо между комендатурой и домом Жигоцких, тем больше тощают медведь и кот. Постепенно в медведе угадывается крыса с подтянутым голодным животом, насаженная, как на иглу, на сухую вершину. Теперь понятно, почему этот зверь так испугался кота… У Жигоцких вдруг заорал петух. Никто ему не отзывается: бедняге, должно быть, кажется, что он оглох: орет все более отчаянно, испуганно.
Казик проснулся от сильного, злого стука в заднюю, давно заделанную наглухо дверь. Батька в белье прижался к стене и выглядывает в чуть светлеющее окно.
Партизаны! Сейчас бросят гранату, может быть, уже изготовились. Казик выкатился из-под одеяла, метнулся в кухню, за печь. Тут что-то живое.
– Матка бозка!
Это она, старуха, навела партизан на дом! Кто-то уже носком сапога, прикладом бил в дверь. Казик лихорадочно соображал: могут бросить в это окно, вот сейчас дзинькнет стекло… Давно говорил, чтобы ставни сделали. В спальне Лена зовет его. А, всем конец!
Казик сам чувствовал, как перекошено лицо у него, и от этого ему было еще страшнее, хотелось закричать, заплакать. Что им надо? Настоящие бандиты! На немцев вас нет, а тут нашли врага. Он вдруг ощутил резкую боль и какую-то детскую расслабленность в самом низу живота.
– Открывай, куркули чертовы!
– Что вам надо? – испуганно спрашивает старик.
– Полиция не в гости ходит.
– Ах, это вы, сейчас, сейчас. Со двора надо, дверь там.
– Понаделали дверей! – донеслось с улицы.
Поняв, что это полиция, Казик почувствовал огромное облегчение и одновременно легкий стыд за это облегчение. Но тут же новый страх пришел. А что, если это за ним? Батька открыл дверь, старуха бумажкой зажгла от углей коптилку. На пороге – Пуговицын. Злым, долгим взглядом смотрит на дымный, потрескивающий огонек.
Пуговицын и до войны не любил этих Жигоцких: обставились гумнами, погребами, куркули! И теперь он ненавидел их за то же, хотя одновременно ругал Советы, колхозы.
Он и бургомистра особенно ненавидит потому, что Хвойницкий – бывший кулак. Как нищий язвы, сует в глаза свое раскулачивание и лезет наперед. А жаль, что не сообщил про него «куда следует», когда можно было. Да ведь такого и не замечал: сидел он, как мышь под метлой. Такие мало кого интересовали: небольшая заслуга – разоблачить простого рабочего. А теперь живи и осматривайся: Хвойницкий не простил Лапову довоенного, чуть не подсадил в петлю его, затаил он зуб и против Пуговицына – это как дважды два…
– Докладывайте, господин Жигоцкий.
Сказал первое, что на ум пришло. Казик глядел в красное, пьяное лицо, хотел удивиться, возмутиться: ведь все это слышит и Лена в спальне. Но промолчал. Оттого, что Пуговицын одет, а он в белье, Казик чувствовал себя особенно беспомощным.
– Про́ше сядать, – пропела старуха.
Но Пуговицын стоял будто изваяние.
– Прозеваете и этих, плохо будет.
От недавно пережитого, от того, что он в кальсонах перед одетым Пуговицыным, от того, что живот гонит его на двор, а ему нельзя, Казик озлился. Истерически взвизгнул:
– А при чем тут я? Вы знаете, кто они такие, что собираются делать, при чем тут я? Я же не могу их арестовать.
Бессмысленный вначале разговор становился интересным. Пуговицын сел на табурет и стал снимать допрос, точно за этим и явился.
– Они тоже в лес собираются?
– Откуда мне знать? Вещи сбывают, а что я знаю?
– С шурином своим связь держат?
– Ну, что вы меня спрашиваете? От меня они все скрывают.
– Скрывают? Ага!
На столе уже стояла поллитровка самогона. Ожидая, пока появится закуска (у этих куркулей есть что выставить!), Пуговицын продолжал допрос.
Толя все стоял под стеной. Скоро рассвет, а их нет и нет. Наконец послышались шаркающие шаги – похоже, что Алексей. Испугался, когда Толя выскочил из своей засады.
– Тише, он опять ходит, – непослушными губами прошептал Толя.
Алексей юркнул в сени, Толя за ним. И оба к окну. Быстрые, легкие шаги.
Тепло-тепло стало у Толи где-то внутри, хотя зубы стучат еще сильнее.
Толя сказал маме про ставню и, между прочим, про то, что он, Толя, ждал их на улице.
– Вот так, голый? Ложись сейчас же в кровать.
Весь дрожа, Толя юркнул под одеяло. Алексей тоже лег и сразу потянул все одеяло.
– Разлегся тут.
– Ну что вы как бирюки? – укоряет мама, присев на край кровати.
– Да мы так, – с радостной готовностью оправдывает брата Толя.
– Холодный какой. Ты долго стоял, сынок?
Ознакомительная версия.
