Этот марш его мог бы показаться комическим, если бы Хмельницкий не понимал, какое огромное нервное напряжение выдерживает сейчас Владислав IV, раскрывая ему все тайны своих замыслов. И каковы могут быть последствия, если в сейме узнают о предмете их переговоров. Владислав еще не забыл, что отец и предшественник нынешнего короля Жигмонт III Ваза был свергнут протестантским дворянством со шведского престола как раз за то, что позволял себе принимать решения, не согласовывая их с придворной элитой; что многое пытался решать втайне от нее.
– Итак, – уже совершенно официальным тоном произнес полковник, – вы предлагаете собирать казачье войско, якобы для восстания против Польши. Не без сомнений, но я все же принимаю это предложение. Но тогда возникает вопрос: я могу приступать к формированию первых отрядов прямо сейчас, немедленно?
– Сразу же после возвращения из Франции, – напомнил ему король. – Это и мне даст некоторое время для необходимых приготовлений, в том числе и для сбора средств.
– Вооружать казачьи отряды за деньги короля и говорить при этом казакам, что они должны быть готовыми выступить против этого короля, конечно, не самое рыцарское занятие.
– Но это – в крайнем случае. При более благоприятных обстоятельствах вы получите мой универсал на право формировать отряды непосредственно для борьбы против мусульман. И потом, казаки ведь не будут знать, что деньги и вооружение поступают с благословения самого короля. Мы подумаем, как это сделать, через чьи руки. А уж потом, когда избавим украинские земли от вечного страха перед крымской ордой, кто посмеет осудить нас?
– Тогда уже никто. Во всяком случае, в Украине.
– К тому же наши войска и люди будут сдружены общим врагом и общими победами. Ничто так не укрепляет империю, как сильный общий враг – это известно еще со времен Аттилы и Древнего Рима. И ничто не помешает потом королю Польши благословить польного гетмана Хмельницкого на булаву гетмана всей Украины, – воинственно оскалился король. А, выдержав небольшую паузу, неожиданно спросил: – Теперь, после всего услышанного, вас все еще что-то смущает в моем плане, полковник?
– В подобных планах всегда что-то смущает. Прежде всего, их авантюризм.
– Меня он тоже смущает, – остановился напротив него Владислав IV. – Тем не менее я окончательно утвердился в нем. Точно так же советую поступить и вам. Успокаивайте себя хотя бы тем, что я, король, рискую короной. А вам, казаку, рисковать особо нечем.
– Вы забыли о моей голове, ваше величество. И моей чести.
– Вот видите, я рискую своей короной, а вы – всего лишь головой! – почти расхохотался король. – А что касается чести, то мы с вами воины и знаем: потерять или добыть ее можно только в бою. Но разве мы избегаем боя? Наоборот, требуем, чтобы нам позволили сразиться с врагом. Нашим общим врагом. Так что завидую: за неимением короны вы рискуете всего лишь головой.
В столицу Хмельницкий намеревался вернуться вместе со свитой короля. Каково же было его удивление, когда поручик Ольховский сообщил, что неожиданно для всех Владислав IV решил вернуться в Краков.
– В Краков? – не поверил полковник. – Отсюда, из-под Варшавы? Но ведь не ехал же он сюда специально для встречи со мной?
– При дворе это сочли бы слишком большой честью, – как можно деликатнее согласился поручик, – все-таки король есть король. Но и другого объяснения тоже пока что не находят. Все знали, что король возвращается в Варшаву. Встреча с вами, господин полковник, держалась в тайне.
– И что же говорят сейчас о нашей встрече?
Их беседа происходила в графской усадьбе, и Хмельницкий уже мог видеть, что слуги, охрана и немногочисленная свита действительно готовятся к отъезду, ставка вот-вот должна быть свернута.
– В основном пожимают плечами. Король молчалив и задумчив. Все пытаются понять, о чем он говорил с вами, – Ольховский умолк и выжидающие уставился на полковника.
«Ох и многое же отдал бы этот осведомитель Коронного Карлика, чтобы узнать, о чем шла речь во время нашей встречи, – ухмыльнулся про себя Хмельницкий. – А куда ему деваться: ради этого поручик и был послан сюда».
– Вы что, в самом деле ожидаете, что я начну выкладывать вам суть беседы с его величеством? – прямо поинтересовался полковник у Ольховского.
– Иначе нам не понять причину возвращения короля в Краков, в то время, когда сотни государственных людей и тысячи важных дел ждут его в столице.
Хмельницкий метнул взгляд на появившегося рядом Лаврина Урбача. Тот все слышал, но делал вид, что интересуют его лишь состояние подков полковничьего коня да надежность его подпруг.
– Вы сказали: «иначе нам не понять», – обратился Хмельницкий к поручику. – Имели в виду кого-то конкретно? За вами стоит человек, для которого крайне важно выяснить причины такого непостоянства короля?
– Да нет, обычный интерес. Я ведь объяснил, что…
– Вы еще ничего не объяснили, Ольховский. А если бы я знал, кого кроме вас это интересует, возможно, поделился бы кое-какими предположениями относительно решения короля.
– Но это интересует даже королеву.
– Только вряд ли ее величество стала бы обращаться за помощью к вам.
– Это уж точно, – как бы про себя проворчал Урбач, давая Хмельницкому понять, что рассуждения его верны.
Ольховский бросил на сотника разгневанный взгляд и задумчиво прикусил по-детски припухшую нижнюю губу. Розовощекое, почти по-юношески нежное личико его зарделось ангельским румянцем.
– Тогда у меня создается впечатление, что вам, господин полковник, прекрасно известно, кто стоит за мной, а следовательно, для кого такие сведения представляют интерес.
– Понятия не имею. И не заставляйте меня ломать голову над кругом ваших знакомств, поручик. Не такая уж вы знаменитость, чтобы позволять себе нечто подобное.
– Прошу прощения, господин полковник, – вежливо склонил голову Ольховский и, сославшись на важные дела, связанные с подготовкой к отъезду, поспешил удалиться.
Урбач посмотрел ему вслед и, ничего не говоря, продолжал осматривать лошадей. Он делал это на каждом привале, никому при этом не доверяя, поражая Хмельницкого своей недоверчивость и подозрительностью.
– По-моему, Ольховский на этом не успокоится, – подошел к нему Хмельницкий.
– Придется Коронному Карлику кланяться своему второму осведомителю, – лукаво рассмеялся Лаврин.
– Считаешь, что он сумел обзавестись и вторым? – мрачно ощетинился на него полковник.
– А что вас удивляет? Конечно, сумел. Вы не задавались вопросом, почему Вуйцеховский оказался вчера у постоялого двора. От кого он узнал многое другое о вас, ну, хотя бы о ваших беседах с послом де Брежи.
– Действительно, от кого?
– Во всяком случае, не от поручика Ольховского, – дипломатично уклонился от прямого ответа Лаврин.
– Но если Коронный Карлик получает такие сведения, значит, его осведомитель где-то рядом с нами.
– О чем нетрудно догадаться.
Хмельницкий ухмыльнулся какой-то своей догадке, но тут же недовольно покряхтел и резко повел подбородком, как бы отгоняя от себя некую странную догадку.
– Ты, сотник, ведешь себя так, – жестко сказал он, – словно уже знаешь его имя.
– Знать – еще не значит произносить его вслух.
– Уж не ты ли сам оказался в соглядатаях и доносчиках Коронного Карлика?
Лаврин метнул взгляд сначала на полковника, затем мечтательно перевел его куда-то в поднебесье.
– Если бы мне удалось по-настоящему втереться к нему в доверие, мы сумели бы сэкономить сразу на нескольких агентах. Ибо всегда важно не то, что именно противнику удалось узнать о наших планах, а что нам самим удалось ему подсунуть, какими сведениями спутать его карты, в каких ложных действиях убедить.
– Так этим осведомителем действительно стал ты, сотник? – еще более суровым голосом поинтересовался Хмельницкий. И Лаврин понял: еще немного, и полковник взорвется ревом, которым множество атаманов умудрилось погубить такое же великое множество тайных замыслов его, начальника разведки, коллег – «Измена!». Может быть, поэтому ответ его по-прежнему оставался уклончивым.
– Получив в вашем окружении, полковник, такого агента, как я, поляки отказались бы подсылать к вам другого. И на этом разговор о Коронном Карлике и его агентах мы пока что завершим.
– Так вы утверждаете, что люди, захватившие графиню де Ляфер, были французами?
– Во всяком случае, они довольно свободно говорили по-французски. Одеты же были как монахи. Хотя кучер божится, что на монахов они похожи не более, чем я – на Великого визиря Турции.
Комнатка, в которую они вошли, мало напоминала обычный будуар. Скорее всего она была рассчитана на тайные свидания. Тем более что находилась в дальнем уголке особняка, на первом этаже просторной, облепленной всяческими пристройками башни, из которой вело сразу три выхода: один – вовнутрь здания, другой – во двор и третий – в узенький переулок. Обставлена же комнатка тоже была так, словно предназначалась для тайных вечерь заговорщиков: грубо сработанный дубовый стол, высокие, такой же грубой работы, стулья и серые, не знавшие ковров, стены, увешанные пистолетами, саблями и кинжалами.
