Я уничтожался и унижался…
Шамиль взахлеб говорил о Чечне, когда он увлекался, акцент звучал сильнее, проскальзывали незнакомые слова; он осекался, хмурился.
Я стоял в стороне, неразгаданные женщины стояли рядом, не уходили, ждали действа. Может быть, танцев? Ведь город Вытегра, где я родился, — наш русский танцевальный Лас-Вегас! Вот прямо сейчас пригласить ближайшую — в платке по самые глаза… Откажется? Или другую — я же вижу, что не мусульманка, что обязательно войдет в понятийный контакт, как говаривал профессор Святозаров, которого я вновь потерял на своем горизонте…
— А почему вы ушли из пограничников Украины? — запоздало спросила Мария. Возможно, она почувствовала во мне скрытого украинца.
Я не стал врать:
— Не захотел второй раз принимать присягу!
Девушка скривилась. Контакт был окончательно утерян. Видимо, она ждала, что я отвечу что-либо нейтральное и вполне уважительное: например, за аморальное поведение в быту, финансовые аферы с портянками или беспробудное пьянство. Но я не оправдал ее высокого доверия. Я оказался политическим, то есть типом самой гнусной категории. С такими не спят в кровати, не дружат и не ходят в кино.
А вот Лейла, молодчина, меня поддержала:
— Настоящий мужчина не клянется дважды. Тот, кто поклялся дважды, — предаст трижды…
— Молодец, Лейла, тебе бы в президенты вместо дяди Джо.
Она зарделась. Может, я затронул самые сокровенные струнки ее души? Да-да, пример Турции, Филиппин, Индии, Пакистана тайно вдохновлял ее! Я не стал продолжать тему… Зачем насмехаться над несчастной боевичкой, полуоглохшей, неумытой, с грязными заскорузлыми ногтями, которая, кажется, разучилась всему, кроме стрельбы на поражение…
— Все, идите! — сказал вдруг Шамиль. — На сегодня хватит…
Когда они ушли на свои позиции, я снова спросил:
— Где Ксения?
— Не имею понятия…
Я вгляделся в его блестящие глаза. Кажется, он выкурил хороший косячок… А я и не заметил.
Мне пришлось надолго замолчать, чтобы пришерстить свои мысли и немного очухаться перед очередным артобстрелом. Я почувствовал, что он врал. Врал безбожно и беспощадно… На мое счастье, его позвали, случилось что-то важное, скорей нехорошее, потому как фортуна не могла улыбаться, когда ее слепые ангелы имели несчастье приземлиться прямо в раскаленную смолу.
На левой околице слепыми хлопками прозвучали выстрелы. Пули не долетали до меня.
Дом, где мы ночевали с Ксенией, немного покосился, я не стал в него заходить. Я знал, что моя ночная стрекоза вряд ли бы отсиживалась в плохо пахнущей конуре. Пригибаясь, пошел дальше. Меня поразил зеленый железный забор. Такие заборы с нехитрым ажурным узором по кромке тянулись вдоль улицы, за ними продолжалась обязательная серая стена, периметром окружавшая уклад семьи. О, мусульманское счастье своего подворья, с глухими стенами, за которыми всегда фонтанировал фейерверк гостеприимства.
Железный забор свистел дырами — острые края были направлены в мою сторону — значит, жгучие и крепкие пули вырывались со стороны двора.
Я узнавал смерть по малейшим признакам, часто это проклятое предвосхищение сжигало мои нервные клетки, я не хотел этой встречи, она сама называла себя, — и мне приходилось присутствовать при ее приговоре.
Железная дверь взвыла, заскрипела — и я увидел… Будь все проклято… Розовые мечты, сполохи темной ночи, наше тепло прижавшихся тел, все умерло и распласталось на сыром подворье. Ксения лежала, ее поза не оставляла сомнений, мой проклятый опыт, мой навострившийся на смерть глаз все понял: убили девчонку, убили ни за что…
Я склонился над ней, тронул холодную щеку — я знаю, умерший воспринимает это как лучшее восприятие доброй памяти о нем… Под телом натекло вишневое пятно — странное, нелепое, совершенно ей не нужное. Но даже если бы я принес ворох тряпок и вытер все до последней капли — все равно бы не смог ее оживить. Только сейчас разглядел, что Ксения получила по крайней мере пять пуль. Рваные раны, потеки крови…
Она лежала навзничь на грязной земле, раскинув нелепо руки, подвернутые ноги в маленьких ботиночках, было что-то унизительное и стыдное в этом ее нелепом положении, застывшая боль на лице и исковерканная грудь, еще не знавшая материнского молока. Может, еще полчаса назад она умоляла не стрелять… А может, стоически приняла необходимую для кого-то смерть.
Я почувствовал взгляд в спину, резко обернулся: за мной наблюдал Шамиль.
— Ты хочешь сказать мне, что она погибла при артобстреле? — резко спросил я.
Он промолчал.
— Ее расстреляли! — закричал я. — За что? Кто эта сволочь? А может, это ты ее убил? Беззащитную девочку… Вы шакалы!
Я склонился над Ксенией — неужели это она? Я не воспринимал реальность. Почему ее убили? «Ты была… и нет тебя. Теперь никто не страшен… Повернись же своей душой к счастью». Их бог и наш — едины. И оба призывали любить человека. Они изнасиловали любовь. Все мы изуродовали ее и заменили слепым азартом войны. И азарта нет — осталась ненависть ко всему.
Шамиль ушел так же незаметно, как и появился. Мои глаза заплыли от слез, я не слышал выстрелов. Но мир не опрокинулся от несправедливости…
Я не стал хоронить Ксению, поднял ее почти невесомое тело, отнес под навес, уложил на доски, покрыл одеялом, которое взял в доме. Только потом недалеко от ворот увидел ее выпотрошенную сумку: в грязи валялись губная помада, круглая коричневая коробочка, ручка, полотенце, расческа. Еще я заметил связку ключей и, повинуясь безотчетному порыву, поднял и сунул в карман.
На рассвете опять началась вертолетная атака. Тупорылые стрекозы резко снижались, выплевывали черные клубы дыма, чуть запоздало доносился свирепый треск, и прямо в мой лоб летели огненные молнии. Я чуть не попал под одну из первых ракет: залюбовался зрелищем огневой машины, а потом сломя голову бежал к окопу. Свалился на какого-то боевика, он толкнул меня, я упал на дно, в склизкую грязь. Но не обиделся — ведь он мог и пристрелить.
Я решил сидеть в окопе до тех пор, пока не прекратится стрельба. Я мог, конечно, дождаться и наших, получив свинцовое приглашение на тот свет, но лучшего варианта не было. Недалеко от меня постреливал Джамаль. Кажется, он еще больше высох и напоминал пергаментную куклу из спектакля ужасов. Метрах в двадцати торчал у пулемета Удав, он кривился и что-то повторял после каждой очереди. Наверное, он клял свою судьбу. Но таков удел всех наемников, для них наступает час истины: никакие деньги не дают бессмертия, а жажда получить их больше приближает конец.
Я пошел по выстланным на дне окопа коврам, надеясь выйти в глубь села, где, возможно, было не так опасно. По пути я наткнулся на двух убитых, у обоих — ранения в голову: черные бороды в густой, уже застывшей крови. На лицах, засыпанных землей, выражение короткого ужаса, а может, удивления такому поспешному уходу на тот свет.
Боевики не обращали на меня внимания: если я находился среди них в столь драматичный момент, значит, так и надо. По перпендикулярному отводу вышел к селу. Ракеты и снаряды подожгли еще несколько домов, и черный дым усиленно коптил небо, как на какой-нибудь фабричной заставе.
Меня остановил Раззаев. Я не сразу увидел его, потому что он склонился над аппаратом телефонной спутниковой связи. С кем он разговаривал, можно было только догадаться, объяснялся он намеками; переполненный агрессивностью и эмоциями голос не оставлял сомнений, что Шамиль просил помощи и поддержки…
Он бросил трубку, связь прервалась.
— Твоя журналистка — шпионка и провокатор! Ее расстреляли по законам военного времени.
Я молчал, еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться ему в глотку. Но сейчас он был сильней. Я отомщу, когда мы будем на равных…
— Вот, можешь послушать… — Он достал из кармана Ксенин диктофон, протянул мне.
Поколебавшись, я взял, включил, приставил к уху.
«— Вы не боитесь смерти? — услышал я голос, который не спутаешь и к которому уже успел привыкнуть.
— Мы смертники, отдали жизнь Аллаху, — запальчиво, но и заметно фальшиво зазвучало в ответ. — И если мы умрем, наши младшие братья встанут и все равно победят этих шакалов. России никогда не справиться с нашим маленьким гордым народом. Надо — еще двести лет воевать будем. Россия на колени станет перед нами… Весь мир за нас, не только мусульмане…
— Но вот люди, которых вы взяли в заложники, тоже мусульмане, — снова заговорила Ксения. — Вы их кровно обидели, кроме того, в Кизляре расстреляли нескольких человек. Они вам этого не простят. Вы принесли им горе…
— Слушай, на войне всякое бывает… Им нечего больше делать, они все равно поднимутся за нами, никто не хочет быть под Россией. Потому что Россия грабит всех, живет за чужой счет. Все это знают. А к заложникам мы относимся хорошо. Последний кусок отдаем, поклясться могу, сама иди спроси, тебе скажут…
