Распорядившись давать руду, Пермяков помчался к телефону — не терпелось поделиться радостью с Макаровым, хотя время было не очень подходящее.
Макаров просидел всю ночь, уточняя график скоростного ремонта, и только заснул. Проснувшись от звонка, первым делом взглянул на часы — пять минут шестого. Вспомнил, что в цехе работает Пермяков, и встревожился: этот мастер по пустякам никогда не звонил. «Авария», — решил Макаров, снимая трубку, и очень удивился, выслушав спокойное сообщение Пермякова.
— За это спасибо, Иван Петрович. Но до семи часов подождать можно было? Только глаза закрыл.
— Нельзя никак. Начальник цеха должен не позже директора знать. Позвонит вам, а вы не в курсе дела.
Пермяков действительно позвонил не напрасно. В семь часов Ротов вызвал к себе Макарова.
— Я вам компрессоры нашел, — сказал Ротов, уверенный в том, что Макарову невдомек, для чего они потребовались.
— Спасибо.
— А для чего они вам? — притворно спросил директор. — Воздуха у вас и так достаточно — компрессорное хозяйство прекрасное.
— Пермяковский способ потребует много воздуха и труб, — подавив улыбку, ответил Макаров, — он понял этот розыгрыш.
— Ого, информация поставлена у вас неплохо! Когда узнали?
— В пять минут шестого.
— Вот старый чертяка, службу знает! Я в это время еще в цехе был. Премируем старика за предложение. Компрессоры получайте немедленно. Людей для установки дам. Надо внедрить этот способ по возможности скорее и на всех печах обоих цехов. Только проследите за азотом в стали — может повыситься его содержание. Сколько у вас марганцевой руды на шихтовом дворе? — неожиданно спросил директор.
Макаров ответил.
— Соблюдайте экономию. Больше пока не прибудет ни килограмма.
Новая батарея на коксохимическом заводе дала газ. Повеселели сталевары у печей, нагревальщики в прокатных цехах — бери газа сколько хочешь, сколько нужно для форсированной работы.
Особенно радовался Шатилов: он варил первую плавку в триста пятьдесят тонн. У печи стояли вместо одного — два ковша, в которые должна была потечь сталь по раздвоенному желобу (в цехах такие желоба называли просто «штанами»).
Смирнов и Чечулин не уходили с площадки. Смирнов отработал смену утром, но не покидал цеха — как не увидеть выпуска такой плавки! Чечулин должен был приступить к работе ночью, но пришел присмотреться — дело небывалое! — и стоял поодаль, только изредка заглядывая в печь, где яростно бушевало пламя. Посматривал Чечулин и на транспарант «Комсомольская печь», тщательно вырезанный из покрытого медью железа, и про себя посмеивался: «Молодею, до комсомольского возраста съехал, скоро пионерский галстук надену».
Несколько дней назад Смирнова избрали секретарем комсомольской организации, и тотчас он пришел к Пермякову с просьбой сделать новую печь комсомольской.
— Ты за советом пришел или за помощью? — спросил его Пермяков.
— И за тем, и за другим.
— Совет я тебе дам: по-моему, мысль хорошая, одобряю, но проводить ее в жизнь изволь сам. Учись, сынок, сразу работать самостоятельно. К начальнику пойди, убеди в пользе дела, не поддастся — еще раз поговори, пока не добьешься. Настойчивость — дело хорошее. От этого твой авторитет и среди ребят и у начальника только поднимется. За мою спину не прячься, не смотри, что она у меня широкая. А за подмогой приходи, когда сам не одюжишь.
Макаров охотно согласился с доводами Смирнова, утвердил штат подручных из молодежи, но категорически отказался поставить сталеварами только комсомольцев.
— Тебя поставлю, знаю, что справишься, — сказал Макаров. — Шатилова, потому что обещал ему, да он и сам недавно из комсомольского возраста вышел. А вот третьего, тобой предложенного сталевара не могу поставить — не знаю, как сработает. Пока дам Чечулина.
Против Чечулина Смирнов возражал долго и упорно, соглашался даже на Бурого — лишь бы помоложе, — но Макаров настоял на своем.
— Нет, поставлю. Чечулин на этой печи работал, когда она самой худшей была. Пусть поработает теперь, это его поднимет. Потом его от вас заберу.
Выйдя от Макарова, Смирнов снова побежал к Пермякову, но тот быстро охладил его пыл.
— Ну, что ж, Ваня, для начала, пожалуй, неплохо. Поработаешь так. А придет время — и Чечулина заменят.
…Смирнов стоял у печи, с гордостью поглядывая на транспарант, подчеркнуто переводил взгляд на Чечулина и отворачивался. Вообще об этом сталеваре худого не скажешь — неплохой дядька, последнее время стал общительнее, разговорчивее, даже шутит иногда и сам смеется своим шуткам. Сегодня он особенно весел — на лучшую печь поставили, а давно ли плелся позади всех?
Чечулин догадывался, о чем думал Смирнов, и, отвечая ему снисходительной усмешкой, с хозяйским видом расхаживал по площадке. «Моя печка, никуда я от нее не пойду. Два года отмучился, но дождался».
«За печь отвечать в первую очередь мне, — размышлял в это время Смирнов, — а как я этого лешего на комсомольское собрание вызову? Как с ним разговаривать будешь?»
Иное настроение было у Шатилова. Радостное возбуждение, которое вначале овладело им, сменилось чувством тревоги и напряженного ожидания.
Используя каждую свободную минуту, Пермяков подходил к Василию, проверял, как ведет себя печь, за которую им пришлось повоевать. Он старался подбодрить сталевара, замечая, что тот нервничает.
Взяли первую пробу — тот же металл, к которому привык Шатилов за много лет, те же искры, фейерверком вылетающие из стаканчика. Василий успокоился и о необычном весе плавки вспомнил, только рассчитывая количество руды для доводки.
Еще вчера печи не хватало газа, и Шатилову мучительно хотелось помочь ей. А сегодня можно было питать печь теплом досыта. Шатилов чувствовал себя, как человек, долго мучимый жаждой и наконец добравшийся до озера. Сколько ни пьешь, а все жалко оторваться от воды, о которой так мечтал.
На выпуск плавки пришли Макаров, Гаевой, Мокшин, собрались сталевары из других смен, из другого цеха.
Макаров внимательно посмотрел на последнюю пробу.
— Горячевата? — тихо спросил Пермяков.
— Это хорошо. На два ковша нужно пускать горячее.
Сталь хлынула из печи таким мощным потоком, что, казалось, смоет стрелку в желобе, разделявшую струю на две. Оба ковша начали равномерно наполняться.
— Триста пятьдесят, — услышал Гаевой за спиной чей-то шепот и, оглянувшись, увидел Шатилова. Слегка нагнув голову, затаив дыхание, сталевар смотрел сквозь очки на ковши.
Гаевой подошел к нему, пожал руку. Шатилов внезапно обнял его и поцеловал. Парторг рассмеялся.
— За что?
— Вас в первую очередь, — восторженно сказал Шатилов.
— А во вторую кого?
Василий на миг задержал взгляд на его лице и побежал на рабочую площадку осматривать подину.
— Хороша, как яичко, — успокоил его Пермяков.
Разливочный кран повез первый ковш к составу с изложницами. Другой кран зацепил крюками второй ковш, поднял его над стендом и повез в противоположную сторону.
Макаров и Гаевой с напряжением следили за рабочими, суетившимися у ковша. Разливщик взялся обеими руками за рычаг стопора. У Макарова чуть дрогнули желваки на скулах — в этот ответственный момент может оторваться пробка в ковше, и тогда не миновать аварийной разливки. Но все обошлось благополучно. Из-под ковша сверкнула белая струя, и из изложницы вырвалось пламя загоревшейся смазки.
В это время подошел Ротов и велел подручному позвать Шатилова и Пермякова.
Они пришли вместе.
— Прошу вас завтра вечером в клуб ИТР, отпразднуем такое событие.
Когда мартеновцы удалились, директор наклонился к Мокшину.
— Не хочется этого празднества, но нужно отметить людей.
— Да, не ко времени, — согласился Мокшин. — Марганцевой руды осталось на пять дней.
Если бы можно было остановить время…
Как ни мало бывал Пермяков дома, от него не укрылось необычное поведение жены и дочери. Они все о чем-то перешептывались, что-то тайком обсуждали, много шили, и Ольга подолгу вертелась перед зеркалом, подгоняя по фигуре то одно, то другое новое платье.
«Ох, никак к свадьбе готовятся!» — догадывался Иван Петрович, но, обиженный заговорщицкой политикой жены и дочери, помалкивал.
Все восставало в нем при мысли, что Ольга по своей неопытности и доверчивости может жестоко обмануться, и сердце его сжималось от неосознанного страха за будущее дочери — хотелось, чтобы оно было безоблачным. Однако, если бы он и мог разрушить отношения Ольги с Валерием, то не стал бы этого делать. Так часто люди, не соединившие свою жизнь с теми, кого полюбили впервые, корят себя за совершенную ошибку! Неизведанное, предполагаемое счастье рисуется им радужнее того, которым обладают. И в тайниках души надолго залегает тоска по первой сильной, но почему-то оборванной любви.
