Владимир Першанин - Штрафник из танковой роты

Меня растрогал Никон. Подарил медный крестик на крученой суровой нитке с привязанной крошечной ладанкой из темного дерева.

Оказывается, сегодня он похоронил своего крестного, младшего сержанта, командира отделения. Они жили в одной деревне, крестному было под сорок, и Никон ходил с ним лет с тринадцати на охоту. Их обоих призвали весной сорок второго. Никону только исполнилось восемнадцать, а крестный работал на лесоповале и имел отсрочку. Я плохо помнил лицо младшего сержанта, командовавшего десантным отделением. Зато хорошо запомнил рассказ Никона о том, что его крестный отец убил несколько медведей, был очень сильным и выносливым. Мать Никона взяла с крестного обещание, что тот будет следить за сыном и убережет его. В ладанке были микроскопические кусочки мощей какого-то святого.

— Алексей Дмитрич, — обратился он ко мне по имени-отчеству, — вы наш командир и сегодня хорошо нас защищали. Мощи имеют большую силу. Маманя к батюшке в старую церковь по осени за тридцать верст ходила. Ведро меду отнесла, а он сподобил ее кусочком мощей на две ладанки…

— Ну и поп, — засмеялся кто-то. — Мощи на мед меняет!

Никон никак не отреагировал и сказал, что мощи спасали их с крестным уже полгода. Но вот крестного сегодня убили, и теперь святые мощи будут спасать меня. Я был атеистом, комсомольцем и в Бога не верил. Носить крестик, да еще с какими-то мощами, казалось мне ненужным, глупым пережитком. Но не хотелось обижать Никона.

— Слушай, Никон. Но ведь не сберегли эти мощи нашего сержанта. Почему они меня должны сберечь?

— Сберегут, — упрямо повторял парень. — С нашего района никого уже в живых не осталось, а меня пули облетают. Наденьте крестик, сделайте милость.

Разговор принимал какой-то ненужный оборот. Попы, мощи, крестик… Федор Шевченко, член партии, а я у него заместитель, хоть и штрафник.

— Нельзя мне кресты носить, — решительно ответил я, — как комсомольцу и командиру

— А ты его в карман положи, — посоветовал механик-водитель Николай. — Эй, Никон… ладанку в кармане можно носить, силу не потеряет?

— Не потеряет, — заверил Никон. — Лишь бы в душе Бог жил. А он в каждом человеке живет.

— Все, хватит про Бога. А за крест и ладанку — спасибо.

Я положил ее в нагрудный карман гимнастерки под комбинезон и отправился спать в танк. Ребята помалу засыпали, затихли разговоры. Заснул и я. С двух до четырех отдежурил на посту, потом лег досыпать уже в шалаш. Распихивая в темноте бойцов, подумал, что сегодня никуда спешить не надо. Место мне нагрели, и я мгновенно погрузился в сон.

Одной из причин нашей вынужденной дневки было состояние раненых. Мой командир взвода Миша Глазков по-прежнему едва поднимался. Контузия оказалась сильной. Иван Герасимович сказал, что ему надо полежать еще минимум сутки. Тяжело и долго умирал раненный в живот танкист. Он был без сознания. Для умирающего соорудили крохотный шалашик и уже вырыли могилу. У Гоши опухла культя. Иван Герасимович возился с ним у костра, выдавливая из-под кожи всякую гадость, обрабатывал культю какими-то мазями. Гоша сучил ногами, по лбу ручьем стекал пот. Спина у танкиста, получившего мелкие осколки в лопатки, распухла, словно подушка. Ему тоже меняли повязку, наливая, как и Гоше, трофейный ром. Другого обезболивающего, кроме спирта и рома, у нас не было. Спасибо Шевченко и Ивану Герасимовичу, что сумели сохранить.

С моей «тридцатьчетверкой» возились сразу три механика-водителя и Мотыль с Юриком. Юрик больше балагурил, и я приказал ему разобрать и почистить пулеметы. Мимо меня прошел разжалованный капитан, бывший командир сгоревшего БТ. Мне было неудобно, что своим заместителем Шевченко назначил меня, а не капитана. Я поздоровался с ним.

— Лихо вы в Т-3 врезали! Если бы не вы, досталась бы нам болванка.

Капитан, а теперь сержант, странно посмотрел на меня и козырнул.

— Спасибо за благодарность, товарищ сержант. Большая честь.

И пошел дальше. Я догнал его и дернул за руку:

— Чего выделываешься? Мы оба на равных — штрафники. По-человечески умеешь разговаривать?

— В армии не разговаривают, а отдают команды и выполняют их.

Мне показалось, что бывший капитан выпивши. Я отпустил руку и пошел к Шевченко. Тот сидел с адъютантом Олегом и своим единственным уцелевшим разведчиком. Я присел рядом и прямо спросил:

— Почему вы капитана в заместители не назначили? Все же командир роты и опыт больше?

— Что, столкнулись с ним? — усмехнулся Федор. — Я тебе отвечу. Этот сопляк единственный бой когда-то удачно провел и пошел на повышение. Лучше бы он на х… пошел! Гонор, самоуверенность, водка не в меру. Четыре «тридцатьчетверки» за пять минут из-за его пьянки и дурости накрылись. Вместе с экипажами. Да еще ребята погибли, которые спасать их пытались. Там противотанковые мины вперемешку с противопехотными натыкали. Экипажи заживо горели у остальных на глазах. Он свою вину не искупил. Слишком много на нем крови.

Покормили людей остатками продуктов. Собрали все, что имелось. Получше — раненым, а остальное — кому что. Нашему экипажу и трем десантникам досталась баночка трофейного искусственного меда, стограммовый кусочек шпига (тоже трофейный) и кучка давленых сухарей, которые Юрик принес в пилотке. Проглотили в момент, а в желудке пусто, как и не ели ничего. Можно было сварить грибов или вскипятить чаю, но крошечный костер Шевченко разрешил разжечь только для нужд Ивана Герасимовича, промывать раны.

Никон, привязавшийся ко мне, рассказал, за что попал в штрафники. В кругу солдат затеяли разговор о Боге. Парень, не думая, ляпнул, чему учили родители. Что насилие — грех, убивать — еще больший грех, и люди должны жить в мире.

— Ты к чему бойцов призывал? — допрашивали Никона в особом отделе. — С фашистами, что ли, мириться? У тебя башка работает? В Сталинграде люди до последней капли крови дерутся, а ты агитацию развел. Штык в землю и немца обнимать? Ты разницу между Отечественной войной и Мировой капиталистической чуешь? Там за мешки с деньгами людей гробили, а мы Родину защищаем. Значит, для тебя Родину защищать — грех?

Простодушный парень наговорил столько лишнего, что трибунал без колебаний вынес приговор: пять лет лагерей с заменой на месяц штрафной роты. Кстати, крестный отец Никона не бросил мальчишку и вызвался вместе с ним в особую роту Крылова. Я не верил в предчувствия, но Никон, разбирая свой мешок, надел чистую рубаху и деликатно посоветовал мне побриться, протянув бритву покойного крестного. Я спохватился, что действительно дня три не скреб свою реденькую щетину, и побрился. Насчет белья сказал ему:

— Ты брось поповские настроения разводить. Предчувствия, чистая рубашка…

— Я ничего, — оправдывался парень и глядел на меня своими светло-голубыми глазами северянина. — Но душа что-то неспокойная.

— Почисть лучше винтовку и патроны протри.

— Есть, товарищ сержант!

Я тоже почистил два своих пистолета и трофейный автомат. Перебрал гранаты. Сходил к Шевченко и напросился проверить посты.

— Сходи, — пожал плечами тот. — Олег полчаса назад проверял. Ремонт танка заканчивают?

— Заканчивают. Что-то подкрутили, укрепили. Новых шестеренок все равно нет. Сцепление работает. А надолго ли хватит, неизвестно.

Я проверил посты. Они были на месте. А часа через полтора с восточной стороны холма застучали автоматные очереди.

Стрельба разгоралась. К автоматам присоединились несколько пулеметов, торопливо хлопали винтовочные выстрелы. Прибежал один из десантников, зажимая простреленную руку.

— Немцы!

Мы все уже были наготове. Стрельба приближалась широким полукольцом. На западе было тихо, но все это напоминало огромный охотничий загон. И неважно, что мы догадывались о засаде в том месте, где тихо. Хоть влево, хоть вправо — все равно нарвемся на пушки или танки. Немцы решили с нами покончить, чтобы не создавать проблем у себя в тылу. Нашли по следам танковых гусениц.

— Мудрить не будем, — быстро командовал Шевченко. — Эй, капитан, шагай сюда.

Разжалованный капитан, козырнув, встал по стойке «смирно».

— Садись в Т-60. Машина знакомая, так?

— Так точно!

— Берешь еще одного человека в помощь. Автоматы, гранат побольше. Прорывайся на восток, и как можно больше шума. Снаряды береги на крайняк, их всего три десятка. Бей из пулемета и автоматов, бросай гранаты. Нас не ищи. Уцелеешь, прорывайся к передовой. На танке или пешком, как повезет.

Т-60 спешно загружали гранатами и запасными дисками. В башню полез еще один танкист из «безлошадных». На лице у него была написана такая отрешенность, что Шевченко прикрикнул:

— Не помирай раньше времени! Мы тоже не в тыл бежим.

Т-60 рванул навстречу стрельбе, а командир роты давал последние наставления шоферу полуторки, рядом с которым сидел адъютант Олег.