Степан слушал ночь. Разведка ушла вперед. Обе группы исчезли в густой темени предрассветья, растворились в тишине. А в поле, которое угадывалось по характеру тянувшего оттуда ветра и звукам, действительно ремонтировали какую-то технику. Либо немцы стояли на дороге, устраняя какую-нибудь поломку, либо…
Неожиданно, так что Степан даже вздрогнул и машинально плотнее прижал к телогрейке металлическую скобу откидного приклада «шмайссера», взревел мощный танковый двигатель. Дернул несколько раз на высоких оборотах и заработал мерно. Но это был не немецкий бензиновый двигатель. Моторы их танков работали иначе.
Рев мотора заставил залечь и обе группы разведчиков. Демьян Петров, услышав раскатистый запуск родной «тридцатьчетверки», присел и перестал дышать. Откуда здесь наши? Неужели наши? Кто там, на дороге? И куда они вообще вышли?
— Штырь, слышал?
— Демьян, наши, чи шо? — поднял голову Штыренко, изо всех сил вслушиваясь в глубину дороги.
Звук запущенного мотора застал их как раз в тот момент, когда они перебегали проселок, исклеванный гусеницами не то танков, не то тягачей. Разъезженные колеи смерзлись, образовав две глубокие траншеи. В одну из них и залег бежавший следом за своим командиром Штыренко.
— Бачь, командир, по-нашему гуторют.
— Хер поймешь, — прошептал сквозь стиснутые зубы младший сержант Петров. — Одно пока ясно: там, на дороге, «тридцатьчетверка»… и ее ремонтируют. А запустили для того, чтобы прогреть.
Теперь, когда двигатель танка был запущен и тишина была в одно мгновение разрушена, разведчики почувствовали себя свободнее. Звуки кувалды не прекращались. Обойдя заросли кустарника, танкисты увидели шагах в двадцати от дороги, ближе к перелеску, вывернутый в сторону хобот башенной пушки, очертания башни и кормы Т-34. Возле танка стоял немец с зажженным факелом. В каске с подшлемником, в шинели, повязанной то ли шарфом, то ли скрученным бабьим платком. Винтовку он держал под мышкой.
— Часовой. Греется, — зашептал, загораясь азартом, младший сержант Петров.
— Ты что задумал? Надо с Курсантом согласовать.
— А что тут согласовывать? Командир и сам сейчас наверняка о том же думает.
Тем временем возле танка шла работа. Возле распущенной гусеницы мелькали люди, одетые не то в телогрейки, не то в комбинезоны. Еще двое гремели кувалдой. Еще один обдалбливал гусеницу на другой стороне. Видимо, она вмерзла в землю. Слышались голоса. Звук работающего мотора заставлял говорить громко. Говорили на двух языках.
— Придержи, придержи!
— Да ты ж мимо серьги не бей! Один раз по железке, два раза по рукам… Работник, твою-раствою…
— Ничего не вижу. Скажи ему, чтобы повыше светил.
— Скажи ему… Он тебе по башке засветит…
— Kurt, sagie mir die genause Zeit?[4]
— Halb siben.[5]
— Beeilen Sie sich![6] — закричал еще один, высунувшийся из башенного люка. — Иван, бистро! Бистро! — И снова исчез, грохнув за собой люком.
За кустами хрустнула под ногой мерзлая трава. Танкисты замерли. Послышался легкий свист рябчика. Штыренко ответил. Подошли Воронцов и Николаев. Подошли тихо, даже дышали сдержанно, чтобы не закашляться.
— Что там? — спросил Воронцов.
— А вон, видишь? СПАМ. Танк ремонтируют.
— Так это же «тридцатьчетверка»!
— В том-то и дело.
— Откуда она здесь?
— Видимо, наши прорывались. Подбили. Трофей.
— Демьян, — сказал вдруг Воронцов, — как думаешь, он исправный?
— А вот сейчас гусеницу натянут, срастят и будет вполне исправная машина. Остальное они уже, похоже, отремонтировали. Слышишь, ломом тюкают? Это вторую гусеницу из грязи выдалбливают. Примерзла. А вон уже и бревна лежат. Сейчас гусеницу натянут и загонят танк на бревна.
— Значит, не спешат отсюда его угонять, — подсказал заряжающий.
— Значит, не спешат.
Стало развиднять. Засинелось внизу, где проходила неглубокая лощина.
Немцы загремели котелками. Вспыхнул за кормой небольшой костерок. Видимо, плеснули соляры.
— Kurt, — снова послышался знакомый голос, — bitte Speisekarte![7]
— Fleisch in Aspik! Und… Und Zwiebelsuppe![8]
— Sagen Sie mihr bitte, ist das Frahstuck im Preis inbegriffen?[9] — прорычала, высунувшись из люка, голова в мятой офицерской фуражке с наушниками, и возле танка раздался дружный смех.
— Что они там?..
— Меню обсуждают, завтрак, — коротко перевел Воронцов.
— Шутники.
— Интересно, что у них на завтрак? — поинтересовался Михайлов.
— Мясо заливное и луковый суп, — сказал Воронцов, не отрываясь от бинокля.
— А шо цэ такэ?
— Ты что, Штырь, не знаешь, что такое луковый суп?
— Та ни. Цэ я бачу. Мясо заливное…
— А это, Штырь, навроде нашего холодца, — снова усмехнулся младший сержант Петров.
— А-а…
— Ну что, ребята, будем ждать, когда они свой луковый суп сварят? — И Воронцов опустил бинокль.
— А что ты предлагаешь, командир?
— Демьян, ты мне сперва вот что скажи: кто-нибудь из вас танком управлять может?
— У нас в экипаже полная взаимозаменяемость. Все могут. Но лучший мехвод — Штыренко. Что молчишь, Штырь?
— Смогу, — коротко согласился Штыренко.
— Тогда будем брать танк. Николаев, дуй быстро за Степаном. Не вздумай срезать. Иди точно по нашему следу. Тихо. Наблюдай и слушай. Если что, три раза — рябчиком. Вперед.
— Есть, командир. — И Николаев бесшумно растворился в зарослях кустарника.
Воронцов снова вытащил из-за пазухи бинокль. Танкистов было трое или четверо. Один сидел возле костра и занимался приготовлением завтрака. Другой ломом долбал мерзлую землю. Третий, видимо, командир, сидел в танке. Но, возможно, там же, в танке, был и еще один. Механик-водитель. Он сидел за рычагами и не высовывался, прогревал двигатель. Значит, четверо. Пятый немец, с винтовкой под мышкой, похаживал с факелом вокруг русских механиков. Если не брать в расчет русских, немцев всего пятеро. Как раз по одному.
— Ну, что, Семен, надо натягивать, — сказал пожилой механик своему напарнику.
Кувалда затихла. Русские встали, продели в отверстия крайнего звена лом, тяжело подняли и так же тяжело понесли провисающую дорожку гусеницы к танку. Перекинули через ленивец. Загремели ломом по каткам. Немцы тут же кинулись им помогать. Снова ударила по металлу кувалда.
— Ловко работают. Со знанием дела, — заметил Демьян.
Русские еще возились с гусеницей, а немцы гуськом побежали к лощине. Через минуту там, в овраге, загремели железом. Вспыхнул скупой луч карманного фонарика. Погас. Танкисты вскоре вернулись, неся на плечах какие-то продолговатые предметы.
— Снаряды носят, — догадался Демьян.
— Интересно, откуда?
Один из немецких танкистов нырнул в открытый люк башни, другой стоял на моторной решетке. Третий подавал длинные снаряды, сложенные внизу. Получалось у них ловко, и быстро. Через несколько минут они снова побежали в лощину и опять вернулись со снарядами.
План созрел мгновенно. Воронцов с беспокойством оглянулся: позади, в кустах, захрустела трава под торопливыми шагали — наконец-то пришли Николаев и Степан.
— Слушай мою команду. Демьян, ты остаешься в прикрытии. Глаз не спускай с часового. Он — твой. Возьмешь его, когда мы будем возвращаться оттуда, из оврага. Если нашумим, ты поймешь. Тогда прикроешь нас. Если все пройдет тихо, то выходи на часового. Механики, я думаю, дергаться не станут. Мы будем идти со снарядами. Только бы водитель мотор не заглушил. Остальные — за мной.
Немцы пополняли боеукладку. Осторожно, из рук в руки, передали последний, шестой снаряд. Закурили. Перекинулись несколькими фразами с конвоиром и ушли в сумерки лощины — за новой партией.
Радовский выслушал доклад Донца и отвернулся к окну. Сквозь белую шторку, плотно задернутую на низком окне, заклеенном на зиму узкими газетными полосками, с улицы просачивались жидкие утренние сумерки. Еще один тоскливый день родился за стенами этого ветхого крестьянского жилища и уже шел по земле. Еще один. Ничего доброго Радовский не ждал и от него.
— Когда ушел проводник?
— Ночью.
В эту ночь он спал плохо. Приснились родители. Он, Алексей Радовский, куда-то уезжал. Или уходил. Торопливо. Без лишних прощаний. Отец стоял на крыльце их усадебного дома и молча смотрел ему вслед. Мама выглядывала из-за его спины. Отец не пропускал ее. Так было всегда, когда он уезжал. Отец не хотел, чтобы она повисала у сына на руках, плакала, говорила ненужные слова, а потом бежала за пролеткой… Но в этот раз отец что-то говорил ему. Какую-то фразу. Радовский это узнал по его губам — какую-то одну фразу, настойчиво повторял только ее.
— Мы поворачиваем назад. Пришел новый приказ. — Радовский прервал не только доклад Донца, но и свои тяжелые размышления. — Идите, отдыхайте. В полдень выступаем.
