И все замерло.
Атрашкевнч прислонился плечом к вишне. Поведение шефа озадачило его. Что ему понадобилось в хате у этого голодранца? Курила — известный в округе затворник я трус. Что общего может быть у такого хлюпика с Цапком?
«Наверное, Юрка к его дочке сватается».
Все это так заинтриговало Атрашкевича, что он потихоньку подкрался к хате, чтобы заглянуть в окно или хоть подслушать. Но в этот момент до него долетел приглушенный голос Цапка:
— Запомни! — кому-то строго угрожал Цапок. — Не сделаешь все так, как я тебе сказал, — повешу. В твоей же хате, на балке. Выполнишь — дам тысячу марок. Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю. И еще: чтоб ни одна душа в поселке не знала о том, что я к тебе заходил. Понял! Ни одна!..
Послышались осторожные легкие шаги. Из-за угла вынырнула фигура Цапка.
— Тихо? — спросил он.
— Тихо. — ответил Атрашкевнч. — Ты е кем это разговаривал?
— Марш домой, — вместо ответа приказал Цапок.
Объединение трех бригад, действовавших в этом районе, произошло в конце марта, как раз в тот день, когда наши войска ликвидировали Ржевский выступ. День был погожий, солнечный. На голых пригорках, в затишье, растаял снег, и среди пожелтелой прошлогодней травы кое-где проступила уже робкая, слабая зелень.
Представители бригад собрались на Высоком острове, возле Черного озера, в специальном блиндаже Дубровина. От бригады «Разгром» присутствовали сам командир, его начштаба и комиссар. От бригады «Спартак» — комиссар и начальник штаба. Командир накануне был убит во время налета на автоколонну немцев. Из бригады Дубровина «Советская Беларусь» были все командиры, которых привели сюда, в отлично оборудованный блиндаж, не столько необходимость принять участие в обсуждении условий объединения, сколько желание посмотреть на будущего командира соединения, которого прислали из самой Москвы, и особенно на его начштаба, знаменитого регулярника Кремнева, о котором слышали все и которого, кроме Скакуна да еще нескольких разведчиков, никто не видел.
Василь заметил, что за каждым его движением наблюдают десятки пар любопытных глаз, и чувствовал себя неловко.
Наконец все формальности были разрешены, командиры бригад получили боевые задания на ближайшее время, и Хмара, подписав свой первый приказ по соединению, объявил, что совещание закрыто. Кремнев, дождавшись, когда в землянке остались только старшие командиры, тихо спросил у Хмары:
— Ты где думаешь разместить штаб соединения?
— Надеюсь, что на моем корабле найдется хороший отсек и для вашего штаба, — услышав вопрос, сказал подошедший Дубрович. — Тем более, что он для фашистов почти недоступен с суши.
— Что, начштаба, не откажемся? — подмигнул Хмара.
Кремнев промолчал. Хмара внимательно посмотрел на него и, ничего не поняв, повернулся к хозяину блиндажа:
— Конечно, разместимся здесь. А вторая и третья бригады останутся на старых местах. Немцы, как донесла разведка, пока не собираются наступать, разместились по гарнизонам. Но это не значит, что они не могут начать экспедицию в любое время.
— А мы с них глаз не спускаем! Нам эти волки хорошо знакомы! — отозвался командир третьей бригады.
Кремнев вышел из блиндажа и побрел по темным узким коридорам, желая скорей выбраться из подземелья. Но это было не так просто сделать. Коридор часто разветвлялся и то упирался в глухую стену, обшитую сырыми сосновыми досками, то приводил к дверям очередного отсека, за которым слышались голоса, иногда — песни и смех. Видимо, в этих отсеках размещались целые взводы, а может, даже и роты.
«Вот черт! Не зная плана этих катакомб, отсюда и за год не выберешься!» — начал беспокоиться Кремнев и наконец остановился, не зная, что ему делать. В этот момент дверь напротив открылась, и в небольшом, хорошо освещенном проеме выросла знакомая фигура Скакуна. Скакун был в белой рубашке, новых синих галифе и хромовых сапогах. В руках он держал кусок плюша, которым он, видимо, собирался навести глянец на свои и без того блестевшие сапоги.
Увидев Кремнева, Микола на миг растерялся — что ни говори, а перед ним сам начальник штаба соединения! — потом, решив, что старая дружба дороже нового чина, широким жестом руки гостеприимно пригласил:
— Прошу, товарищ начштаба! Гостем будете.
— Ты покажи лучше, как мне выбраться из этого вашего корабля, — отозвался Кремнев, подходя ближе. — С ног сбился, наверное, с полчаса блуждаю.
— Корабль наш специальный, с секретом, это факт, — не без гордости согласился Скакун и предложил снова: — А вы все же зайдите, поинтересуйтесь, как живут наши партизаны.
— Ну что ж, поглядим, как живут наши партизаны, — усмехнулся Кремнев и переступил порог.
Как и блиндаж командира бригады, отсек командира разведки был построен прочно, не на один день и не на одну неделю. Шесть железнодорожных рельс держали на себе накат и, очевидно, не один, из толстых сосновых бревен. Стены были обиты досками, правда, не оструганными. На нарах лежала пышная подушка, видимо, принесенная из дома, и ватное одеяло. Стол был самодельный, но аккуратно и прочно сделанный. На нем стояли телефонный аппарат и небольшое зеркало, — Скакун только что побрился и еще не успел его убрать. Слева на столе лежали начатый каравай хлеба, огурцы и сало — все в одной тарелке, сбоку — нож.
— А живете вы не плохо, товарищи партизаны! — заключил Кремнев, присев на лавку, возле стола. — И обосновались так, будто сто лет воевать собираетесь.
— Батя наш — бывший морской инженер, любит порядок, — опять же с гордостью отметил Скакун. — А сколько нам тут сидеть — этого, видать, и сам Гитлер не знает.
— А ты куда это так расфрантился? На задание?
Скакун покраснел:
— Я получил от комбрига «вольную», на целых два дня. И вот хочу навестить... девушка у меня есть. А у нее завтра день рождения. Пригласила...
— Хорошая?
— Очень! Мы с ней вместе в школе учились.
— Надо навестить. А она... где живет?
— В поселке, в Замчище. Это в километре от Заречья.
— Наша зона. Поезжай спокойно. Но прежде покажи, как мне выбраться на свет божий. Хочу лагерь осмотреть.
Скакун ехал по лесной дороге на белом коне. Следом за ним, на таком же белом коне, двигался Петька Бакан. Петька не выспался, до полуночи пилил и колол дома дрова — мать болела — и был хмурым и злым. Скакун, в белом полушубке, синих галифе и блестящих хромовых сапогах, в сбитой на макушку папахе с малиновым верхом, сиял молодостью, здоровьем и силой.
Они не спешили. До вечера было еще далеко, а до хутора — близко, всего километров десять. Вот сейчас кончится лес, начнется широкое поле, там еще небольшой лесок и... Замчище!
Скакун на миг закрыл глаза, будто ослепленный солнцем, осторожно пощупал сверток, лежавший у него на груди, под полушубком. Это — подарок Рае, кусок белого парашютного шелка. Райка сошьет себе новое платье, а то в старом, довоенной пошивки...
Тихо шли кони, медленно опускалось на вершины далеких елей красное солнце.
— Черт же тебя поднял в такую рань! — посмотрев на солнце, выругался Бакан. — Поспать бы еще часика два! Так где там! А теперь вот будем стынуть на холоде. Во, посмотри, какое пучеглазое, и заходить не собирается!..
Скакун посмотрел на солнце, улыбнулся. Чудак Петька! Разве ему понять такое своим холодным сердцем?
Микола смотрел на солнце, на дорогу, а видел июньский луг, весь в белых, розовых, желтых и синих цветах. И среди этих цветов — она, его Райка. Райка собирает букет. У нее уже много-много колокольчиков, незабудок и анютиных глазок, а она рвет еще и еще, рвет, не выбирая, — сегодня все цветы для нее неповторимо хороши.
А он, Микола, закинув за спину перевязанные ремешком книжки, — свои и Райкины, — идет сбоку и смотрит на небо. Там, в вышине, плывут белые облачка, и среди них — белый самолет. Микола следит за самолетом. Через несколько месяцев и он сам, Микола Скакун, поднимет в небо вот такую же блестящую птицу. Обязательно поднимет! А Райка, пока он будет учиться летать, станет его ждать. Она сказала об этом сама. Только что...
На миг лицо у Миколы затуманилось — не сбылась его мечта, не поднялся он в небо. Но грусть была короткой. «Ничего, — сразу же воскликнул он. — Я еще буду летать! Мне еще только двадцать. А Рая... Она ждет меня и сейчас выбежит навстречу...
Лес оборвался. Справа, будто огромный серебряный диск, заблестело Зареченское озеро. А впереди, на покатом пригорке, среди еще не растаявшего снега, зачернели хаты. Это Замчище. Хат было шесть, И еще одна — седьмая. Она стояла на отшибе, хутором...
Скакун остановил кона, взглянул на одинокую хату. Сердце у него забилось сильней, и он слышал его стук, тревожный и радостный.
Бросив на гриву коня поводья, он достал трофейный бинокль, поднес к глазам. Хутор сразу выскочил ему навстречу, и теперь он видел не только хаты. Ом видел окна, двери, деревянные заборы, видел глубокие тропки, что пролегли от двора к двору, видел выброшенное из хлева корыто, в котором когда-то кормили свиней, видел настороженную сорому, сидевшую на старой кривой вишне. И только не видел людей. Во дворах было пусто, и ни над одной трубой не вился дымок, хотя было как раз то самое время, когда в деревнях топили на ночь печи и варили картошку-сухопарку.
