— Решили идти, командир.
Жилин кивнул, сел за стол и предложил:
— Двигайтесь поближе.
До самого обеда они обсуждали способы действии в тылу врага, — причем Жилин часто взглядом спрашивал у Кропта: так решаем? Правильно думаем? И Кропт медленно наклонял голову: правильно.
После обеда Костя приказал спать, потоптался, прикидывая, идти к Марии или нет, и махнул рукой: незачем волновать. Пусть ничего не знает…
Комбат и замполит пришли вместе, оба строго-решительные, подтянутые, но у обоих в самых глубинах глаз пробегали отблески тревоги: за долгое время обороны оба отвыкли посылать людей почти на верную смерть. Хотя и в обороне смерть тоже бродила вокруг да около, но здесь действовал налаженный военный быт: ранят — быстро подберут и отправят в госпиталь. Во вражеском тылу ранение могло обернуться смертью. И все это понимали…
Но, понимая и сочувствуя, знали: с утра и самим идти туда же. Однако до утра было еще несколько часов. а снайперы пойдут сейчас… И оба с обостренным интересом, словно примеряя себя к их поведению, смотрели на ребят, невольно закаляя и ожесточая себя перед неизбежным.
Снайперы были спокойны, только Засядько часто краснел, опасаясь, что его по молодости лет могут заподозрить не то что в трусости, а хотя бы в нерешительности.
— Задача ясна? — спросил Басин именно у Засядько.
— Так точно, товарищ капитан! Ясна! Проникнуть в тыл врага, рассредоточиться и с момента начала артподготовки постараться поднять панику, особое внимание обратив на расстройство минометного огня противника.
— Хорошо, — наклонил голову Басин. — Расположение огневых запомнили?
— Так точно, — за всех ответил Малков и стал торопливо рыться в кармане гимнастерки.
Басин и Кривоножко с неодобрительным недоумением посмотрели на него: в этот решающий час нашел что-то свое, ему одному нужное, Малков, должно быть, угадал мысли офицеров, насупился и вытащил наконец листок бумаги, расправил его и нерешительно протянул Кривоножко:
— Вот… Заявление. На такое хочу идти большевиком.
Жилин быстро взглянул на Басина: надо же… Вот так Малков!
Кривоножко принял заявление и одобрительно посмотрел на Жилина: молодец сержант.
Правильно проводил партийно-воспитательную работу. И дело хорошее, святое, и вовремя сделано. И тут произошло то, чего уж никто не ожидал. Ребята тоже стали вынимать из карманов заявления н протягивать их Кривоножко. Басину хватило выдержки, чтобы не показать вида, что решение ребят для него неожиданно. Он держался так, словно все шло как положено, а сам думал: "Какая же это странная штука — партийно-политическая работа. Ведь если совершенно честно, не видна же она… не видна… Ну, там сводки, газеты… Поговорят, обсудят… А вот поди ж ты… Все решили одно и то же. Значит, есть и в нас и в самой жизни нечто такое, что заставляет каждого честного человека в главные минуты своей судьбы самому, в душе своей, и оценить прожитое и самого себя, и определить, есть ли в нем силы и право идти в партию. Ведь не за тем же они идут, чтобы получить выгоду. О выгоде раньше следовало бы думать".
Кривоножко спросил.
— А как насчет рекомендаций?
Ребята переглянулись и потупились: об этом не думали. Вернее, думали, но времени оформить рекомендации не было.
Басин, вглядываясь в лица снайперов, молча взял из рук замполита листки заявлений и прочел вслух первое из них:
— "В партийную организацию третьего батальона от комсомольца Джунуса Жалсанова.
На такое задание хочу идти коммунистом. Большевиком. Прошу принять". — Что ж… — сказал Басни. — Одну рекомендацию я дам… каждому. — И оп поднял взгляд на замполита. Кривоножко облегченно улыбнулся:
— Вторая тоже, считайте, имеется. У кого есть бумага?
Костя бросился к своей сержантской сумке и достал ту самую, памятную, из дома отдыха, бумагу: писать писем ему было некому, н бумага сохранилась…
Комбат и замполит писали рекомендации и, протягивая написанное ребятам жали им руки. Костя стоял в стороне, не мешая и думал о своем. Ему вспомнился новогодний вечер и то, что даже не думалось, а ощущалось. Вот и пришел их час, вот и они, уходя на смертный бой, делают это большевиками.
Он не успел развить эту мысль, потому что капитан Басин протянул ему бумагу:
— Вот, Жилин, и вам рекомендация. Пора переходить из кандидатов в члены партии.
Пишите заявление.
Кривоножко вскинул взгляд и сосредоточенно, медленно склонил голову: пора.
Только мгновение помедлил Костя — слишком уж неожиданным оказался поступок комбата. Он взял рекомендацию и сдавленно поблагодарил. Кривоножко опять вскинул взгляд и самопиской указал на кран стола:
— Пишите заявление, Жилин.
Нет, не так представлял себе Костя вступление в партию. В мечтах он представлял себе большое собрание, стол на сцене, пусть под открытым небом, но стол, и обязательно под красным сукном, с графином, а может, даже с цветами, и трибуну неподалеку. На трибуне секретарь говорит о Косте справедливые слова: хвалит, но и указывает конкретные недостатки (какие именно, в мечтах Костя не уточнил: не все недостатки, по его мнению, были недостатками, и не все достоинства следовало поминать). Потом на трибуну всходили бы другие люди — все солидные и приятные — и тоже говорили бы разные, нужные в таких случаях слова, советовали бы Косте исправить некоторые недоработки — у кого ж их нет? — и желали бы новых успехов в бою и личной жизни. Правда, до Марии о личной жизни он думал как о далеком будущем. А он бы в это время стоял с другой стороны стола, слушал бы, смущался и сильно краснел. И уж потом, когда его приняли… может быть, даже при нескольких воздержавшихся, он бы сердечно поблагодарил собрание, пообещал бы и заверил. А после приема стал бы совсем другим человеком, умеющим безжалостно подавлять свои недостатки и приумножать достоинства.
А теперь, он ясно это понимал, другим человеком стать уже не успеет…
И он представил, как в роте Чудинова, где он состоял на партийном учете, готовящиеся к бою и, может, к смерти бойцы будут обсуждать его заявление…
Наверняка найдется какая-нибудь небритая зануда, которая свернет цигарку в палец, толщиной — все равно экономить нет расчета, скоро в бой, а там табак, может, и не потребуется — и, пряча в густом дыму свои глазенки, вякнет: "А что он сделал такое, этот самый Жилин? Нам это неизвестно… Он, можно сказать, все время бесконтрольным живет". И кто-нибудь из сержантов наверняка сведет старые счеты и поинтересуется: "А какие отношения у товарища Жилина с нашей поварихой? Не являются ли эти отношения моральным разложением, совершенно нетерпимым вообще. а тем более на фронте? На фронте надо воевать, а не разлагаться. А он и разлагается и блатом постоянно пользуется, славой своей спекулирует. Рассказывали нам, как он в доме отдыха лишние пол-литра получал и как старшипа-хозвзводннк ему подбрасывает. Для будущего коммуниста это не только некрасиво, а просто неприемлемо".
Обязательно найдется такой умный, кто скажет это сильное слово: "неприемлемо"…
Басин оглядел ребят и с пронзительной ясностью понял то, что происходит. Ведь знали они — кто ж об этом не знал на фронте! — что противник прежде всего выяснял, кто из пленных коммунисты. Коммунистов расстреливали на месте. Значит, уходя в тыл, все они вполне сознательно отрезали последнюю шаткую надежду остаться в живых, если чтонибудь не так…
Я вот о чем задумался, товарищ капитан, — обратился Костя к Кривоножко. — Как же нас будут принимать в партию, нас не будет на тех собраниях? Вроде ведь, обратно, нарушение?
Тот, давний, завуч и комиссар, Кривоножко еще бы раздумывал, как поступить в таком сложном случае. Новый Кривоножко, Кривоножко-офицер, уже не раздумывал:
— В таком деле не так уж важно, что скажут и что подумают, главное, что сделаем.
Обстоятельства необычные, и решения тоже будут… необычные. Так что не волнуйтесь.
Разберем как положено.
Комбат с замполитом шли к штабной землянке молча. Басин резко остановился и спросил:
— Когда думаешь проводить партийно-комсомольские собрания?
— После полуночи… — Кривоножко с интересом смотрел на комбата: Басин обратился к нему на «ты»; комбат был из тех, кто на «ты» обращается только к приятным ему людям.
— Я тебя попрошу, проверь тылы, особенно боепитание. Чтоб все запасные диски были набиты. И — медицину. Обещали подослать собачек.
— Каких собачек? А-а… С лодочками… Так в полку их вроде нет…
— И в дивизии нет. Но в армии есть какой-то там… не помню названия… ну, вроде отряда медицинского усиления. И у них — собачки.
Кривоножко кивнул: собачки с лодочками — это хорошо. Он помнил, как трудно спасать раненых зимой. Свирепые морозы прошлого года сразу сковывали проступавшую кровь, люди простужались, и воспаление легких косило ослабевших от потери крови. А собаки, впряженные в легкие, подбитые внутри собачьим мехом, фанерные лодочки не только вывозили раненых, но и отыскивали их там, где санитар-каюр в спешке, под огнем, ползая в снегу рядом с лодочкой, никак заметить не мог. Да, собачки в прошлом году, под Москвой, выручили многих. Но если дали даже собачек, значит, дело заваривается серьезное…
