Дорняк был дома один. Хозяйка с ребенком пошла в деревню. Ночь он провел, видно, в своей «винокурне», потому что был сонный, но старых клиентов приветствовал сердечно. Налил в тазик теплой воды, протер зеркальце, принес полотенце.
Не успели партизаны намылиться, как послышались выстрелы.
— Что это там такое? — испугался Дорняк.
— Да это, наверное, охотники, — решил Трофим.
Но Дорняк взволновался. Стал ходить от окна к окну и вдруг увидел фигуры людей в мундирах с винтовками, окружающих дом.
— Немцы! — крикнул он. — Уходите… уходите… Я не знаю вас, вы не знаете меня.
Он успел достать из-за шкафа бутылку сливовицы. Глотнул и спрятался где-то в доме.
Трофим и Матей накинули на себя пальто и хотели было выбежать на задний двор, но в дверях уже стояли, их остановили немцы.
— Хенде хох!
Не оставалось ничего другого, как сдаться.
Дальше вырубку немцы уже не прочесывали — улов у Дорняка их удовлетворил. Забрали обоих партизан и самого Дорняка, который прикинулся мертвецки пьяным. На шоссе под Вартовной их посадили в машину и увезли.
Горнянчин, узнав обо всем этом, разозлился.
— Почуяли самогон! Проклятая водка!..
Потом стал прикидывать, куда могли увезти Матея и Трофима.
* * *
Когда в дверях появился Большой Франта, Досталик вздрогнул. К румяному лицу его прилила кровь. Розоватая плешь побагровела. Он боязливо огляделся.
В поведении Досталика, по сути дела, не было ничего странного. Предприятие, изготовляющее белье, находилось чуть ли не в двух шагах от Мезиржичской городской площади, в просторном флигеле бывшего жеротинского замка. Городской совет просто ума приложить не мог, как с ним быть, с этим флигелем. В одном его крыле помещался ресторан, в другом — отделение Красного Креста, склад и временные квартиры. Досталик взял это просторное помещение в аренду за очень небольшую плату. Конторку для себя отделил перегородкой из реек, в остальной же части расположилась пани Досталикова с нанятыми ею девушками. Собственно говоря, это был самый настоящий закуток. Тот, кто сидел за швейными машинками, сквозь планки хорошо видел все, что там происходило. И вот сюда среди бела дня входит человек, с которым Досталик встречается только по ночам.
Гость одним взглядом осмотрел конторку, сквозь рейки с интересом поглядел на мастерскую и даже успел подмигнуть какой-то швее. Девушки засмеялись.
Досталик тем временем пришел в себя и поспешно убрал с продавленного плетеного стула папки с бумагами. Он хотел представить этот приход как деловой визит, но Франта своим поведением делал это невозможным. Досталик даже разозлился на него. Чувствовал за спиной взгляды жены, которая сидела за машинкой сразу же за перегородкой, и это еще больше нервировало его. Наконец он усадил гостя и сел напротив него.
Большой Франта увидел капли пота на альбиносовых бровях Досталика, мешки под водянистыми глазами.
— Спокойно, — проговорил он. — Никакой паники!
— Ни о какой панике и речи быть не может, — возразил Досталик. — Но как раз сюда ты не должен был приходить. Это двойная неосторожность…
— А что такого? — Большой Франта махнул рукой. — Запомни, самое лучшее — при всех условиях держаться как можно естественнее. Будто ничего особенного не происходит.
Досталик надул свои пухлые щеки и уже хотел было дать неожиданному гостю отповедь (он считал себя главой патриотического Сопротивления)… но Большой Франта не дал ему и слова вымолвить.
— У меня отличные документы… на любой случай… — самоуверенно заявил Большой Франта. — Да и об этом сейчас речь не идет. Я просто принес тебе кое-что.
С минуту он шарил в своем портфеле, потом небрежно бросил на стол пачку листовок и какие-то полоски с патриотическими лозунгами.
— Пропагандистские материалы. Что скажешь?
Досталик стал рыться в бумагах, и лицо его посветлело.
— Ничего не скажешь — подходяще!
Большой Франта оперся руками о колени и гордо произнес:
— В моем распоряжении целая типография. И три вагона бумаги.
— Черт возьми, это приятно слышать! — радостно воскликнул Досталик. Красные щеки его покраснели еще больше. Глаза заблестели. — Это приятно слышать, честное слово! С этим уж можно кое-что сделать! Листовки расклеим повсюду — пусть немцы бесятся!
Большой Франта недовольно скривил губы:
— Погоди, погоди! Листовки — это, конечно, хорошо. Но нужно и кое-что другое. Знаешь, какие это дает нам возможности? Напечатаем облигации, чтобы организация приобрела деньги и могла расширить сферу своей деятельности. И нелегальную газету будем издавать.
Досталик тихонько присвистнул. Он уже мысленно видел, как люди разглядывали в витринах музея свободной республики патриотический журнал, который издавался в годы войны прямо под носом у гестапо.
— Конечно, надо будет усилить разведывательную деятельность, — продолжал Большой Франта. — Я только сейчас из Быстрицы, был под Гостынем. Лондон хочет иметь больше сведений… Ты знаешь, война близится к концу, и именно теперь, как никогда, необходимо иметь как можно больше информации…
Они шушукались как заговорщики.
— Если бы можно было положиться на всех сотрудничающих! — со вздохом заметил Большой Франта. — А то ведь и на агента гестапо можно нарваться.
— Откуда ты о них знаешь? — вырвалось у Досталика.
Большой Франта явно смутился и после минутной паузы резко проговорил:
— В брненском гестапо у меня свой человек.
То, как Франта прореагировал на его вопрос, смутило Досталика. Но Большой Франта не оставлял ему времени на раздумья и снова принялся развивать свои планы. Он говорил о подпольных группах, рассеянных по всей Моравии, и из его слов стало ясно, что он занимает в Сопротивлении одно из руководящих мест. Собираясь уходить, он сказал как бы между прочим:
— И от тебя я тоже кое-чего жду, брат Досталик!
Досталик повернул к нему свое шарообразное лицо.
— Разумеется… если это будет в моих силах.
— Определенно будет, а почему бы нет?! — воскликнул Большой Франта. — Мне нужен именной список вашей и Михаловой группы.
Досталик растерянно посмотрел на него.
— Список Михаловой группы? А где его взять?
— Ну тогда список вашей группы. Уж его-то ты должен иметь. И состав национального комитета.
Досталик сел вполоборота и принялся наводить порядок в своих бумагах. Он не знал, как ему быть.
В этот момент вошла Досталикова. Ей надо было проверить какой-то заказ. Досталик знал, где лежал этот заказ, но нарочно искал его совсем на другой полке, чтобы выиграть время. Досталикова стояла у стола и нетерпеливо постукивала пальцами по крышке. Этого смуглого человека она видела впервые.
Наконец Досталик нашел нужный заказ, и жена его вернулась в мастерскую. Досталик справился с первым волнением, но молчал.
— Так когда же ты приготовишь мне список? — настаивал Большой Франта.
Досталик нахмурился.
— Сам я список дать не могу.
— А я думал, что ты руководишь группой, — заметил Франта и собрался уходить. — Ты же знаешь, у меня прямая связь с Прагой. Ты слышал из Лондона проверочный пароль?
Досталик продолжал хмуриться.
— Так, ты поторопись! Список мне необходим срочно, — напомнил еще раз Большой Франта, и это прозвучало как приказ.
Он ушел. Досталик продолжал стоять, опершись о стол, — в той позе, в какой его оставил Франта. Стоял он так долго. Жена несколько раз посмотрела на него сквозь планки, потом вошла в конторку.
— Что случилось?
— Да ничего, — ответил Досталик и сделал вид, что занялся делами.
Он думал о том, что ему следовало бы пойти к Михалу и посоветоваться. Но это было как раз то, чего он не мог сделать.
* * *
Невеселы рождественские праздники без командиров! Трофим и Матей в тюрьме, а в землянке у Юращаков как после похорон — недавно погиб Ломигнат, и бедняга Миша тоже скончался.
Но ребята все же праздновали рождество. В сочельник собрались у Юращаков и по обычаю горцев прикрепили проволокой к потолочной балке над столом верхушку пихты. По всем правилам блюли пост, но только потому, что, если бы даже и захотели согрешить, им бы это не удалось: мяса не было. С трудом раздобыли немного гороха, Юращакова хозяйка наварила похлебки и еще поставила на стол глиняную миску с мятой вареной картошкой. Такой был у них ужин в сочельник. Все уселись за стол. Буковян держал речь. Правда, смысла в его словах было мало — он бормотал что-то про Христа, про фашистов. Потом, спасовав, махнул рукой и закончил так:
— Да вы, ребята, сами все знаете!
По-настоящему истово молился один только Танечек.
Остальные молились только так, для вида. И еще один человек с горячей верой обратил к богу если не слова молитвы, то свои думы — Фанушка. Она сидела тихо, погруженная в свои мысли, а Старыхфойту нежно поддерживал ее за локоть, словно боялся, что она упадет. На этот раз все ели похлебку медленно. Вошедшему Горнянчину обрадовались как спасению.
