Остальные молились только так, для вида. И еще один человек с горячей верой обратил к богу если не слова молитвы, то свои думы — Фанушка. Она сидела тихо, погруженная в свои мысли, а Старыхфойту нежно поддерживал ее за локоть, словно боялся, что она упадет. На этот раз все ели похлебку медленно. Вошедшему Горнянчину обрадовались как спасению.
— Поздравляю вас с сочельником, ребята, — загудел он и стал высыпать из карманов сушеные груши — свой пай к рождественскому столу.
— Поздравляем и мы тебя, Янек, — ответил Буковян, набивая трубку табаком, специально сбереженным для этой торжественной минуты. — Пойдешь на мессу, а? — спросил он полушутя-полусерьезно.
— Да брось ты! — отмахнулся Горнянчин. — Сейчас не до бога!
Тут он остановил свой взгляд на Танечеке и подумал, что, возможно, обидел старика. Но Танечек сидел невозмутимо, покачивая между колен своей широкополой шляпой, и казалось, внешне он даже согласился с Горнянчиным.
Разговорились, и сразу стало как-то легче. Вспоминали прежние времена и добрых знакомых, которых уже не было в живых. Вспоминали разные рождественские обряды, перебирали все праздничные яства — от пышных блинов до настойки из терна и жареной бараньей грудинки — и при этом глотали слюнки. Потом вспоминали, какая в Валахии стояла погода в зимние месяцы. Бывало, там заваливало дома снегом по самые крыши, и не то что отдельные дома, а целые деревни, а бывало, природа так ошибалась, что чуть ли не в феврале черемуха расцветала…
— Тогда вообще все было не так, как сейчас, — разглагольствовал Горнянчин. — Плащ и шляпа есть, — значит, парень может идти искать себе местечко на белом свете… Люди были поскромнее.
Пожилые согласились с ним. И тут неожиданно заговорил Танечек:
— Да, всегда так было: двое глупых одного умного кормят, и так же… Горе-то не стареет, а вот свет меняется…
Он умолк, окончательно сбив всех с толку.
— Знакомые разговоры! — продолжал Буковян.
За беседой старики не заметили, как молодежь потихоньку исчезла. Вдруг снаружи донесся шум, словно кто-то колотил по старым горшкам. А потом в горницу проползло что-то лохматое. Это был головастый Цыра Зподъяловчи. Хозяйский кожух на нем был вывернут наизнанку, шерстью наружу, барашковая шапка тоже вывернута, а на спине под кожухом было что-то набито, отчего он выглядел горбатым.
— Цыра, ты поторопился, еще не мясопуст — рано хоронишь зиму! — крикнул кто-то.
— Так это же не могильщик, а старый овчар Грыц, который Христа славит, — пояснил Танечек. Он хорошо знал все старые обряды и обычаи.
Следом за Цырой вошел Филек, его друг, и еще двое в старинных деревенских штанах. Видимо, они изображали пастырей. Это были Помарыня и Старыхфойту — урожденные валахи. В широких штанах, в подобранных кожушках, в кожаных пастушьих лаптях, а на голове — высокие бумажные колпаки, похожие на сахарные головы. И у всех в руках посохи — свежесрезанные палки выше головы человека.
Овчар Грыц — комический персонаж из народных рождественских представлений — направился к столу и подчеркнуто учтиво отвесил поклон Юращаку и Юращаковой. Следом за ним отвесили поклон и трое пастухов. При этом старый Грыц старательно помогал им своим посохом.
Не имейте зла на нас,
Мы пришли поздравить вас —
торжественно начали они, но глаза их смеялись.
Потом старый Грыц выпрямился, посохом согнал всех пастырей в кучу, подал знак, указывая такт, и они затянули:
Наступили святки, мы споем колядки…
Горнянчин слушал их колядки, смотрел, с каким мальчишеским задором они поют и танцуют и как все остальные увлеклись этим зрелищем.
Тем временем старый Грыц представил трех своих пастырей — Штахо, Федора и Кубу. Вчетвером они принялись плясать, высоко подскакивая, постукивая посохами по полу и распевая:
Дозвольте нам хотя б немножко
Попрыгать на одной-то ножке…
— И кто это так приятно напевает? — вмешался Буковян. — Птицы певчие или студенты? — вопрошал он с деланным изумлением и указывал на беглого богослова Помарыню, который важно постукивал посохом и во все горло пел.
— Тибернату! Летай, домине, по саду! — приговаривал старый Грыц, замахиваясь посохом на смеющегося Буковяна и подбадривая своих пастырей.
И сам тут же начал:
Играйте, музыканты, и конец с концом,
У меня же есть овечка с бубеном, с бубенцом.
Взгляд Горнянчина упал на стол. Ягла, воспользовавшись тем, что внимание всех было обращено на танцующих, торопливо хлебал из горшка остатки гороховой похлебки. Но, заметив, что на него в упор смотрит Горнякчин, на полдороге ко рту он выпустил ложку, и она упала в горшок. Ягла растерянно ухмыльнулся, встал из-за стола и сел в сторонке.
Горнянчин не знал, жалеть ли ему человека, который может так низко пасть, или презирать. По сей день не мог Янек смириться с тем, что он с ними, что его привел к ним Колайя. Правда, при взрыве электрической подстанции в Рокитнице Ягла не струсил и не убежал. Но в мыслях своих Янек всегда связывал его приход со смертью Ломигната. Когда же он узнал, что подстанция не работала и что поэтому их действия (их предприняли, основываясь на сведениях, которые сообщил Ягла), стоившие жизни Лому, фактически оказались ненужными, недоверие его к этому человеку усилилось еще больше, и в душе он злился на Трофима за то, что тот не выполнил тогда приказа Матея и не расстрелял Яглу.
Представление в горнице Юращака тем временем продолжалось.
Янек Горнянчин вышел во двор. Ему хотелось побыть одному. Он оперся о старую, с опавшей листвой осину, которая каким-то чудом заблудилась под самой вершиной Вартовны, и стал всматриваться в ночь. Думал о том, как бы вызволить командиров. Они уже много думали, строили самые невероятные планы, даже вызвались добровольцы осуществить их. Разумеется, Властик и Мато были первыми. Однако вскоре арестованных перевели из Всетина в Валашское Мезиржичи, и убежать им так и не удалось. Как же быть теперь?
Из дома Юращаков долетел топот, стук посохов, хриплый речетатив. Все эти звуки перекрывал пронзительный голос Цыры:
Дам ему я колбасину,
Опояшу ею спину.
Потом запело сразу несколько голосов, и Горнянчин даже начал опасаться, как бы шум не выдал собравшихся. Но сразу же успокоился — ведь сегодня сочельник. Кто в такую ночь решит выслеживать партизан?
И все же ему показалось, что в эту минуту неподалеку от него метнулась чья-то тень. Янек прижался к дереву и стал вглядываться в темноту. Определенно кто-то стоит и смотрит на небо, а сейчас вот бежит по склону.
— Помарыня! — крикнул Горнянчин.
Парнишка остановился, словно пораженный громом. Пристыженный, подошел к осине. На лице его красовалась черная полоса от сажи, которой он вымазал себе лицо, чтобы его не узнали, когда он вырядился пастырем, и так, не умывшись, выбежал из дому.
— Ты что, боишься?
Горнянчин любил этого паренька и искренне радовался тому, что тот, вырвавшись из семинарии, на работе в лесу посвежел и окреп.
— Я… дяденька… — заикаясь, начал было Помарыня. Потом успокоился и сказал решительно: — Мне надо в деревню.
— Кто тебя там ждет? Тоганича?
— Сегодня же, дяденька, сочельник…
— Ну что ж, беги, если надо… Но только голову не теряй, вот что я тебе скажу!
Он посмотрел, как Помарыня сбегал с Вартовны. Потом оперся о дерево, загляделся на небо и чуть было не уснул — такая сладкая напала на него дремота от всей этой тишины и спокойствия. Но Грыц-Цыра не позволил ему этого: он со своими двумя вифлиемскими пастырями вошел в раж — они пели во все горло, стучали посохами, и смех их разносился далеко во тьме святой ночи…
На низеньком пригорке, возле железнодорожной линии, неподалеку от станции Густопече над Бечвой залегли несколько человек. Все недовольно поглядывали на снег. Снег — опасный враг… Снег — предатель… Следы на снегу ограничивают передвижение. Правда, нашли выход и из этого трудного положения: лесничие и лесники посылают дровосеков работать там, где проходят партизаны. Но что толку — все равно снег затруднял разведывательную деятельность партизан да и снабжение тоже. Нет, партизаны не любили снег!
Было морозное утро, когда они вышли из Озницы и спустились с гор. Шли все по одному следу, гуськом, на расстоянии пяти метров друг от друга. Последний тащил за собой сосновую ветку, заметая след. Держа оружие наготове, они пронесли в мешках через Хорынь и Льготку взрывчатку, детонаторы и батареи. Там была расквартирована немецкая полиция, но партизанам удалось пройти незамеченными.
Над железнодорожной линией залегли в кустарнике и выжидали, пока по насыпи прошел немецкий военный патруль. Тогда принялись за дело. Сашка, Ярцовяк и Кланица караулили. Писклак и Леюс рыли под колеей полуметровую яму. Работали осторожно, потому что в тишине был слышен даже стук камешка о рельс. Электромонтер Гатлапатка положил в яму заряд. Провод от взрывателя засыпали землей, чтобы за него не задел немецкий патруль. В кустах Гатлапатка присоединил провод к батарейкам.
