Однако случилось совсем другое, к чему он не был готов, и это «совсем другое» запустилось не совсем так, как он понимал, не сегодня и не вчера, хотя и обреталось рядом, но в какой-то момент «решило» действовать, словно настал его час, и Цветаев растерялся, потому что рассчитывал на другой исход. У него было большое подозрение, что как раз Пророк, сам не ведая того, запустил этот механизм. Спросил бы меня, и я бы ответил, что никого не надо подозревать. Всё дело в том, что он случайно заступил туда, куда заступать нельзя — нет там ответа для человеческого понимания, одна игра, реакция на ожидание, вот уж кого не надо провоцировать.
Для него же в реальности всё началось с того, что на Артёма, у Дома художников, его вдруг подрезала белая «мазда», да так, что он едва не вылетел на тротуар, а «мазда» с визгом умчалась прочь. За такие вещи самое малое уши отрывают и ставят в угол на горох. Цветаев нащупал «калаш» и нагнал наглеца за Львовской площадью, чтобы убедиться, что это случайность, а когда увидел за рулём ухмыляющегося Рыжего, то всё понял. Старый, избитый фокус, который они проделывали с Пророком так часто, что фокус перестал быть фокусом, а превратился в рутину, в обычный приём ухода от слежки. Только Пророк делал его не так явно. Так что Рыжий, который тоже стал виртуозом этого дела, сработал на твёрдую «пятёрку»: и себя показал, и создал видимость хама, который презрел правила хорошего тона, хотя какие правила хорошего тона в гнилом городе?
Рыжий показал Цветаеву большой палец и дал газу. Задача состояла в том, чтобы в азарте в кого-нибудь не врезаться до самого того момента, когда справа не появится зелёная арка «Мармур Грант». Вот в эту арку и надо было прошмыгнуть, чтобы пробежать через дворы на Стрелецкую и прыгнуть в машину, в данном случае к Рыжему.
— Привет! — сказал Цветаев, ныряя на заднее сидение, чтобы обмануть гипотетическую слежку.
Рыжий рванул, и они полетели, лавируя, между туповатыми бандерлогами с их знамёнами, свастикой и «вилами». На подъёме Ивана Франка Рыжий сбросил скорость, оглянулся и сказал, бросив взгляд в зеркало бокового обзора:
— Вроде, никого. Вылазь!
Цветаев скинул с себя плед и сел.
— Ну здорово! — сказал он, пожимая крепкую лапу Рыжего. — Чего пугаешь-то?
Он поймал себя на желании поделиться насчёт Самохваловой и Лёхи Бирсана. Даже открыл рот, но вовремя вспомнил, что во-первых, Рыжий не имеет к этой истории никакого отношения, а во-вторых, это личное дело Пророка, и нечего трепаться на каждом углу.
У Рыжего было очень и очень крепкое рукопожатие, как у всякого бывалого альпиниста. В девяносто пятом он сорвался на горе Ушба с двух крюков и пролетел метров пятнадцать. Его спас напарник, который захлестнул верёвку за камень, и когда он синий, как куриная тушка, но с целыми костями, явился домой, жена выкинула рюкзак за дверь и заявила: «Или я, или горы!» Поэтому выше КМС он не поднялся, тосковал по горам, готов был говорить о них часами, по ночам плакал, проклинал Бога и судьбу, которую обмануть не смог. У него появилась любимая фраза: «Вот когда мы ходили на Эверест…» Обычно после этой фразы замолкал, словно ждал ответной реакции от слова «Эверест», и только потом продолжал говорить.
— Звонили, звонили, — объяснил Рыжий, глядя то на него, то на дорогу, — а у тебя телефон не отвечает.
— Ляха бляха! — воскликнул Цветаев и полез в карман.
Иногда с его телефоном такое случалось, отключался он ни с того, ни с сего. Давно было пора новый купить, да руки не доходили.
— Пророк тебя ищет. Новое дело затевается.
— Мы ещё от старого не обсохли, — заметил Цветаев и удивился, опять нарушены известные принципы. Обычно после каждой операции группа отлёживалась несколько дней, а здесь снова в бой.
— Ну, я не знаю, — пожал плечами Рыжий, сворачивая на бульвар Шевченко, — как Пророк скажет.
Да кто бы спорил, подумал Цветаев и решил, что они возвращаются на элитную явку, но Рыжий пересёк бульвар в районе центральных железнодорожных касс, там, где когда-то возвышался памятник Щорсу, и по улице Симона Петлюры поехал вниз, к вокзалу. Узнаю Антона, почти с нежностью подумал Цветаев, сунуться туда, где тебя меньше всего ждут.
Их уже вынюхивали, их уже выслеживали: на перекрёстках появились бандерлоги, которые нервно оглядывались, держа палец на спусковом крючке, на переулках высовывались стволы бронетранспортёров, а пиндосы с собаками прятались за мешками с песком. Гады, думал Цветаев, вас бы под артиллерийский обстрел! Суки!
Вокзал вообще был сплошная «колючкой». На крыше торчали спаренные зенитные установки ЗУ-23, а по обе стороны вокзала стояли танки, мешая движению транспорта. Рыжий свернул вправо, на Жилянскую, в старый район с двухэтажной застройкой, где когда-то любили возводить купеческие дома и вообще, обустраиваться с теми удобствами, которые теперь казались архаичными.
Один такой старый домик красного кирпича, с железной лестницей на второй этаж и облюбовал Пророк. Цветаев, вытер ноги и вошёл. Пахло газом, ладаном и, естественно — кошками. В крохотной прихожей стоял гроб с покойником. Тёмные старухи косились из-за него. Батюшка с кадилом мелькнул в тёмном коридоре.
— Иди за мной, — сказал Пророк, неожиданно с чувством пожимая руку.
Увёл в ближайшую комнату, где зеркала были завешаны простынями и где пахло всё тем же ладаном. Цветаев едва не стошнило, до этого он не бывал в доме покойника.
Пророк налил водки и торжественно заявил:
— Я уверен, что ты не предатель!
Он так и сказал: «я уверен», словно всё ещё сомневался и оставлял за собой свободу действий. Цветаева покоробила, но всё же воскликнул с благодарностью:
— Старик, я даже не сомневался!
Не часто тебя хватил друг, стоит по привычке и обрадоваться.
— Не сомневаются только покойники! — многозначительно произнёс Пророк, выпил, не поморщившись, и посмотрел на него так, что Цветаев продрало до копчика и он понял, всё, кончилась полоса невезения, и вздохнул с облегчением, но, идиот Пророк ничего не заметил, или заметил, но с высоты своего возмужания не подал вида.
Ляха бляха! — мысленно выругался Цветаев.
— Можно тебе в морду дать?! — спросил он, поднимаясь и устремляясь с кулаком наперевес.
Шанса у Пророка не было ни единого. Не умел он драться, координация не та, и в школе Цветаев всегда побивал его за счёт скорости и реакции. Правда, они давно не мерялись силами, но это не меняло сути дела.
— Можно! — насмешливо подставил челюсть Пророк.
— Гад ты! — в сердцах сказал Цветаев и ушёл, обойдя гроб и чёрных старух.
Пророк нагнал его на веранде с бутылкой в руках.
— Ну прости меня, идиота! Прости! Хочешь, я колени встану?! — заглянул он в глаза и, не задумываясь ни секунды, бухнулся на заплеванный пол.
— Встань! — потребовал Цветаев.
Пророк попросил:
— Ну что мне сделать, чтобы ты меня простил?!
— Ладно, чёрт с тобой! — сказал Цветаев, стиснув зубы.
Ему неожиданно сделалось смешно: Пророк, и на коленях. Ослаб Антон, хотя надо отдать ему должное — не подал он вида, что его бросила жена и что жизнь катится в тартарары. С таким сердцем воевать нельзя, с таким сердцем надо долго и нудно лечиться водкой, пока не протрезвеешь.
— То-то же! — опомнился Пророк и вскочил. — Выпьем! — И за неимением посуды, но в основном назло Цветаеву присосался к бутылке.
— Теперь ты! — оторвался с придыханием.
Цветаев, не моргнув глазом, допил оставшееся и поставил бутылку на пол, но алкоголь даже не подействовал, только упал в желудок горячей волной.
— Ладно, ну, прости меня, — попросил Пророк, подобострастно заглядывая в глаза. — Не ты убивал, не ты предавал!
— А кто? — жёлчно спросил Цветаев, зачем-то подумав о Лёхе Бирсане.
— Не знаю, — признался Пророк, облокотясь на подоконник и выглядывая в узкий, как гроб, дворик. — Я действительно думал, что это ты! Специально проверил.
— Как? — полюбопытствовал Цветаев.
И опять это старая волна недовольства накатила на него: ну нельзя так гробить друзей, нельзя.
— Сказал, что мы нападём на Танковой, — похвастался Пророк.
На Танковой, нехотя вспомнил Цветаев, находится посольство США.
— Старик, ты зря старался, — сказал он. — Поутру я едва вспомнил наш разговор.
— Вот именно! — обрадовался Пророк. — Если бы ты был предателем, ты бы не то что запомнил, ты бы всё записал, а так банально уснул.
— Может, я притворялся! — зло огрызнулся Цветаев.
— Не притворялся, — со знанием дела сказал Пророк.
— Почему? — удивился Цветаев.
— А я тебе нос заживал, — насмешливо посмотрел на него Пророк.
Не таким ожидал увидеть его Цветаев, а как минимум, убитым горем: неужели он не любит свою Ирку? — подумал он. А может, Ирка наврала насчёт звонка? Верь теперь женщинам.
