Но оперуполномоченный Флягин на этом не успокоился. Он вызывал людей до полуночи, пока не измучился сам. В конце концов сказал Петру Федоровичу: «Черт с тобой. Живи. Неси самогону, да получше, почище. Помои не люблю. И грибочков солененьких. Что-то на солененькое потянуло».
Оперуполномоченный Флягин в районе был человек всесильный. Повыше первого секретаря райкома партии и председателя райисполкома. Жаловаться на него уже никуда не пойдешь. И покарать он мог такой карой, и услать туда, откуда на фронт, под пули, просились, как домой. Он умел и ломать, и улавливать, и припугивать, и вытягивать нужное хитростью и посулами. Но в Прудках не нашлось ни одного человека, который бы сказал о председателе, бывшем старосте, хотя бы одно худое слово.
Самогонку и грибы, хлеб и сало в правление принесла Зинаида. Ноги у Петра Федоровича от долгого неподвижного сидения в одиночной камере районной тюрьмы отекли так, что он не мог ходить. Вот тогда-то оперуполномоченный Флягин впервые и увидел дочку председателя. Лейтенант госбезопасности стоял у окна, курил, пуская дым в форточку, как всегда это делал в своем кабинете, и жадно следил за движениями девушки, за ее смуглыми пальцами, раскладывавшими по тарелкам кусочки сала и хлеба. Он любовался овалом ее лица и осанкой. Надо ж, какая красавица в этой глухомани живет. Вот бы такую секретаршей…
И вот судьба снова сталкивала их.
– Мансур, видишь за танком «гроб» ползет?
– Вижу, командир.
– Давай, подожги его. Или хотя бы останови. Твоя задача, чтобы он остановился.
– Танк надо! Танк, командир! – недоуменно оглянулся на ротного бронебойщик. – Вон танков сколько! Три! Кто их подобьет без Мансура?
– Давай по бронетранспортеру. Подожги мне этого гада до начала открытия огня. Чтобы поднять настроение славянам.
– Понял, командир.
Воронцов вернулся в пулеметный окоп.
– Храпунов, слушай задачу. Сейчас Мансур остановит «гроб», вон тот, который идет следом за танком. Как только он «клюнет» носом, ты сразу открывай по нему огонь. Постарайся, чтобы из него мало кто ушел. – Воронцов оторвал взгляд от бинокля и оглянулся на пулеметчика.
Лицо Храпунова было бледным, как маскхалат. Сгорбившись над прицелом ДШК, он слизывал с дрожащей ладони снег и смотрел поверх щита в сторону дороги.
– Храпунов, приготовиться. – И Воронцов поднял бинокль.
Снег валил всю ночь и все утро и хорошо замаскировал окопы батальона и позиции противотанкового дивизиона. Орудия были выведены на прямую наводку. Батарея «сорокапяток» прикрывала дорогу слева, со стороны лесной сторожки и окопов Восьмой роты. Другая батарея ушла правее и гремела ломами и кувалдами с другой стороны дороги. Когда только-только прибыли на отсечные позиции, Воронцов пошел к артиллеристам. Те выглядели усталыми, издерганными, хмурыми. Увидев на своих недостроенных позициях командира стрелковой роты, стали зло переругиваться между собой. С ним разговаривали неохотно. На некоторые вопросы и вовсе не отвечали. Воронцов подошел к командиру батареи и рванул его за портупею так, что у того слетела с головы шапка:
– Слушайте, капитан, своих подчиненных будете воспитывать после боя. А сейчас скажите мне, я, как командир стрелковой роты, могу быть уверен в том, что вверенные вам ПТО выполнят задачу борьбы с танками?
– У нас для этого снарядов хрен да ни хрена! – И комбат так же резко толкнул Воронцова в грудь. – И где пункт боепитания, никто не знает.
– А за каким чертом вы тогда здесь вообще развертываетесь?! Чтобы отстреляться за пару минут и тут же поставить орудия на передки? Или чтобы подтвердить, что у нас в полку из-за таких вот раздолбаев, как ты, царит полный бардак?
Командир батареи молчал. Тяжело дыша, он смотрел в глубину просеки, куда предстояло вести огонь.
– Вот что, капитан, я поставлю позади каждого из твоих орудий по пулемету, и если твои боги войны закопошатся в сторону тыла, прикажу стрелять на поражение!
– Ты за это еще ответишь, старлей. За каждое свое слово. Вот увидишь.
– Отвечу, капитан. Отвечу. А сейчас давай готовь своих людей к бою. По полной программе! Насчет пулеметов, имей в виду, я не пошутил. И последнее: огонь откроете по сигналу «красная ракета».
Через несколько минут, когда Воронцов со своими связными вернулся в окоп, в тыл помчались розвальни. Возница нахлестывал коня, и тот швырялся из-под копыт тяжелыми комьями.
– За снарядами погнали, – усмехнулся Добрушин. Связист слышал разговор ротного с артиллеристами с начала до конца. – Успеют ли теперь?
– Успеют.
Все произошло, как всегда в бою, быстро, в несколько минут.
Мансур Зиянбаев трижды выстрелил по бронетранспортеру. «Гроб» сразу же потянуло с дороги в сторону, и он, протянув с десяток метров по обочине, воткнулся в кювет. Из-под решетки радиатора потянуло черным дымом. В бинокль Воронцов хорошо видел, как пулеметчик развернул МГ, укрепленные на турели, и открыл огонь в сторону леса. Стрелял он наугад, потому что очередь прошла в стороне от окопа, откуда вела огонь бронебойка Зиянбаева.
– Храпунов! – крикнул Воронцов пулеметчику.
И, выровняв в руках бинокль, тут же увидел, как трасса ушла через белое поле. Стая бронебойно-зажигательных пуль завершила свою траекторию под гусеницами «гроба», из которого посыпались пехотинцы. Вторая тут же ушла следом, с небольшой поправкой, и накрыла борта бронетранспортера, пулеметчика и солдат, не успевших отбежать от разгоравшейся машины. Тем временем танк, шедший впереди колонны, развернулся, сделал доворот башни и выстрелил. Снаряд лег с недолетом. Но осколки, фырча, пролетели совсем недалеко от окопа, из которого вел огонь ДШК.
Воронцов вскинул вверх руку с ракетницей. Красная ракета стала сигналом атаки и для одних, и для других.
Бальк сидел в бронетранспортере, который двигался в голове колонны. Впереди взревывал мотором «T-III». Боевое охранение вернулось. Штабс-ефрейтор, командир патруля, выскочил из коляски мотоцикла и о чем-то доложил офицеру. Мотоцикл развернулся и снова умчался вперед. Танк тоже качнулся и двинулся по большаку. И в это время послышался резкий щелчок, потом другой. Водитель вскрикнул и уронил голову на спинку сиденья. Пулеметчик кинулся к турели и развернул пулемет в сторону леса. Именно там сверкнула еще одна вспышка. Бальк прижался к наклонной бронеплите. Гауптфельдфебель, командир их сводного взвода, привстал на корточках и в это время стальной сердечник бронебойной пули, выпущенной из ПТРС, пробил ему переносицу. Бальк успел подхватить на руки обмякшее тело взводного.
– Санитара сюда! – крикнул в копошащуюся массу грязных изодранных маскировочных накидок и камуфлированных курток, но не увидел ни одного лица, которое бы обернулось на его крик.
– Ему уже не помочь, – толкнул его в бок коренастый баварец Брандт, который встретил Балька у костра и который был первым человеком, с которым он познакомился после гибели своего взвода и пребывания у русских.
Бальк выпустил из рук обмякшее тело гауптфельдфебеля, переполз через него и попытался перелезть через борт. Потому что по обшивке бронетранспортера загрохотало и левый борт, у которого он лежал, буквально распахнулся десятком пробоин, в каждую из которых мог свободно пролезть палец. Очередь крупнокалиберного пулемета прошла чуть выше, потому что он в это время наклонился к убитому взводному. Его чудом не задело. Сразу несколько человек с криками и стонами упали на днище, забились, придерживая обрубки рук и ног, заливая тесное пространство кровью. Запахло дымом. Бальк понял, что бронетранспортер стоит. Не дожидаясь следующей очереди, он с силой рванул свое тело вверх, в снежное крошево. Ударился затылком о дорогу, перевернулся и вскочил на ноги. Надо было как можно дальше успеть отбежать от разгоравшегося бронетранспортера. «Гроб» есть «гроб», не зря его так прозвали. Он сделал несколько шагов к обочине, снова прыгнул. Все движения его состояли из прыжков, которые заканчивались попытками прижаться к земле, к затоптанному снегу так, чтобы все пули и осколки, сбивающие с ног его товарищей справа и слева, пролетели мимо.
Бальк уже лежал в придорожном кювете, прикрывая винтовкой голову, когда по броневым листам «гроба» забарабанила следующая очередь крупнокалиберных пуль. Те, кто остался в кузове в надежде переждать обстрел, остались там навсегда. Вдобавок ко всему головной «Т-III» начал лихорадочно маневрировать, резко сдал назад, и под его гусеницами оказались несколько человек, выпрыгнувших из бронетранспортера сразу, как только первые пули попали в его мотор. Бальк и еще двое солдат кинулись их спасать. Бальк ухватил за руку, торчавшую из-под гусеницы. Это была еще живая рука еще живого человека. Он машинально потянул ее на себя. Упал, скользя в рыхлом сыром снегу. Потом отпустил руку. Но рука не отпускала его. Он разжал пальцы, схватил винтовку и начал изо всех сил колотить затыльником приклада в угол приплюснутой башни. Рука в это время вцепилась в его куртку и тащила к себе, под гусеницы. Гусеницы тоже дрожали, как живые, и с них осыпался снег. Вверху звякнули створки люка. Танк дернулся вперед. И рука, державшая куртку Балька, упала на снег. Пальцы разжались. Они были мертвы. Но в кровавом снегу, на дне кювета, среди искромсанной одежды, искореженных винтовок и раздавленных стальных шлемов, еще долго шевелилась живая плоть.
