брошены в горячие точки. Попадая в госпиталь, они отворачиваются к стене, не разговаривают…
В вышеупомянутом выступлении специалиста (на онлайн-встрече) удивило, что он воспринимает процесс реабилитации исключительно как профессиональную помощь. Хотя человек, у которого проявляются ценности культуры, мировоззрения, веры, сам выходит в посттравматический рост. А здесь человек становится пожизненным пациентом. Он просто проговаривает свои травмы или что-то подобное.
Академик Ухтомский показывает, что такой подход ничего не решает. Человек просто воспроизводит старую травматическую доминанту, но каждое воспроизведение углубляет её в нейронных центрах. Её можно перестроить, только внеся новые смыслы. Вспомним, как Виктору Франклу один человек рассказывал, что он скорбит по умершей жене. Франкл сказал ему: «Представьте, если бы вы умерли первым», на что человек поблагодарил доктора — он представил, как бы страдала его жена. Но здесь человек это понял, потому что у Виктора Франкла был травматический опыт.
Но вот другой случай, когда студентка дала подобный совет взрослому мужчине. Она только что закончила обучение и под контролем педагогов принимала своего первого пациента — мужчину, потерявшего жену. Она обрадовалась — она знает ответ, она читала Виктора Франкла. Но мужчина вознегодовал: что она себе позволяет? Был скандал. Эта студентка не прошла школу Виктора Франкла и, может быть, даже не имела морального права давать пациенту такой совет.
Виктор Франкл перестроил доминанту того человека, внеся в неё новый смысл. Но внесение смысла теперь как будто под запретом, теперь главенствует концепция, согласно которой нельзя давать никаких советов и рекомендаций, потому что терапевт только выявляет вопросы. А ответы должны быть у пациента внутри. Но ответы внутри есть тогда, когда человек живёт в здоровой, культурной среде. В детстве у него было образование, любовь, дружба, спорт — всё здоровое и хорошее, что можно предположить. А потом обрушилась война, всё это обесценилось, человек стал циничным. Да, здесь логично вспомнить, что для него было ценно раньше.
Вспомним ещё раз книгу Ишмаэля Биха «Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата». У него был положительный опыт довоенной жизни. И хотя в книге его исцеление приписывается реабилитационному центру (а там был принцип «Ты ни в чём не виноват»), но из повествования понятно, что дело не в реабилитации, а в том, что был воскрешён довоенный опыт: он вспоминал, как писал музыку, вспомнил родителей, которые его очень любили.
А если человек жил в деревне, пил, а потом попал на войну? У него и не было никаких ценностей. Как говорил игумен Анатолий (Берестов), есть люди, у которых произошло обесценивание, а есть те, у кого ценностей изначально нет: они выросли в такой среде, где ценности даже не упоминались. У такого человека есть только обида на власти, на генералов, желание покончить собой. Какой смысл говорить ему, чтобы он заглянул в своё сердце? Его сердце говорит: «Убей всех остальных».
То, что должно быть возрастанием человека, превращается в некую технологию, на которую откликаются люди. К тому же по специфике дела трудно проверить, вызывают ли слова специалистов значимый резонанс в жизни людей.
Лариса Пыжьянова, специалист МЧС, при падении самолёта приезжает на место, разговаривает с людьми, работает с родственниками погибших, помогает им пережить трагедию. И она говорит, что травма может быть воспроизведена, когда человек сталкивается с похожими обстоятельствами. Поэтому специалисты её уровня стараются повторно не встречаться с родственниками погибших, чтобы через эту встречу люди не вспомнили снова те обстоятельства. Но если нет последующей беседы, значит, обратная связь затруднена. Трудно выяснить, остался ли разговор в памяти, сыграл ли он значимую роль в жизни.
Женщине-специалисту был задан вопрос об арт-терапии. Она ответила следующее: есть техники вывода человека из боевой психической травмы, а арт-терапия — это не техника, человек может как-то выразить через неё свою травму, но это другое. Здесь виден некий технологический подход. Если воспринимать арт-терапию только как технику, то, конечно, она не поможет. Когда мама обнимает ребёнка, — это что? Сигнал матери ребёнку — «не бойся, я с тобой» — или тактильная техника, когда через прикосновения мать возбуждает определённые рецепторы у ребёнка?
Один философ приводил пример. На горке катается ребёнок. Глазами простого человека мы видим ребёнка, мы видим, как он радуется. Но сейчас в моде постмодернистский взгляд, технологическое мышление. Люди с таким «технарским» мышлением, считающие себя современной элитой, знающие, как строить правильную реальность, несколько психопатизированы. Для них не существует человеческих эмоций. Когда такой человек смотрит на эту картину, он видит не ребёнка — он видит, как кусок мяса весом 35 кг едет с горки под таким-то углом с такой-то скоростью. Здесь нет человеческого тепла, такой человек может оценивать всё лишь через технические параметры.
Одного известного художника, чьи открытки очень ценились в СССР (на них изображены счастливые зверята, конфеты, новогодние подарки), в детстве угнали в концлагерь, над ним издевались. Казалось бы, он должен был травмироваться. Но после войны он стал заниматься творчеством. И для него творчество было не техникой, а возможностью делать мир добрее. Это не эгоистическое самовыражение. Сейчас мода: все самовыражаются, «Я» на первом месте. Но подлинное творчество — это не самовыражение, это некое сообщение художника зрителям. А сейчас плевать на зрителя, главное «Я», главное показать миру, какой я «гений», и неважно, кто что обо мне думает.
Мы упоминали уже документальный фильм «Призраки», в котором показано, как события развивались до СВО: добровольцы из Луганской области защищали свои территории, свой язык, традиции, мир. Ситуация тяжёлая, потому что добровольцы постоянно воюют, хотя по правилам бойца нужно выводить из военных действий после истечения определённого времени, чтобы он мог «перезагрузиться». Но там людей заменить некому, потому что война даже не объявлена. На время съёмок они уже пять лет были на линии соприкосновения безвылазно. А сейчас, когда пишутся эти строки, соответственно, все восемь. В фильме видно, насколько у добровольцев высокие моральные и этические принципы. Один из них, командир с позывным Негр, говорит, что раньше не понимал, зачем их вытягивают на концерты, где ребята и девушки из Луганской области читают стихи, поют песни. Ведь всегда есть неотложные дела: копать траншеи, делать укрытия. А потом понял: чтобы не зафиксироваться в войне.
Один офицер спецназа рассказывал, как служил в подразделении, где людей из войны не выводили. Им давали
