засмеялась недобрым смехом. — Я вот про Колю думаю, что он слишком хорош для смерти, а для жизни он как раз подходит. Ведь это почему так говорят? Потому что прохвостам легче живется.
Глаза ее горели попрежнему, и она обрывала мысль, не договорив. Вдруг она всплеснула руками, как будто сама удивилась тому, что говорит не о самом важном.
— Он ведь не знал, что я его люблю, — сказала она с ужасом. — Ты понимаешь, он не знал этого. И вот любимого моего убили, и я не знаю, как мне жить без него. Я все думаю, как он лежал там один. Вспоминал ли жизнь? Понимал ли, как все мы к нему были несправедливы? Как все мы обижали его? Ведь, наверное, лежал и боялся сказать, что ему там одному плохо. Наверное, думал: «У них там и своих забот много, им там тоже трудно и плохо, как же я буду им надоедать».
Отец ударил ладонью по столу и встал.
— Молчи, — сказал он, и голос его звучал хрипло. — Не смей об этом говорить.
Он сразу же взял себя в руки, и сел, и, казалось, совсем успокоился. Но я уже знал, к чему он прислушивался все время, что поглощало его. Внутренним слухом своим слышал он голос Коли в телефонной трубке и внутренним чувством старался проникнуть в углубление под корнями ивы, пережить вместе с сыном последние его минуты, понять предсмертную его тоску. Это было очень важно. Может быть, он, отец, должен был что-то сделать, сказать что-то сыну, как-то облегчить ему эти минуты. Может быть, в чем-то он был виноват перед ним.
А сейчас отец постарался загладить перед Ольгой резкую свою фразу.
— Не надо думать об этом, Оленька. Что мы сейчас можем сделать? — Глаза его остановились на мне. — Надо тебе отдохнуть, Леша. Здесь-то, пожалуй, негде. Пойдем. Дегтярь звал к ним в подвал ночевать. — Он неторопливо надел кепку и поднялся. — Хорошо бы и тебе, Оленька, отдохнуть.
Ольга сидела в углу неподвижно, как дикая кошка. И глаза ее блестели в полутьме, как кошачьи, широко открытые, неподвижные и бесконечно тревожные.
Мы вышли из блиндажа. В темноте мы прошли темным садом и пустырем до школы. Несмотря на то, что все должны были страшно устать за прошлые сутки, мы слышали приглушенные разговоры. Бойцы не спали, бойцы вспоминали погибших, удивлялись невиданным раньше свойствам знакомых людей. Постреливали винтовки с того берега, пулемет заговорил и сразу замолк. Вдали пылал пожар, над станцией взвилась ракета и осветила кусочек неба.
Мы спустились в штаб батальона. Дежурный командир сидел за столом около телефона. В глубине подвала на разостланном брезенте лежали вповалку люди и спали. Отец негромко окликнул Дегтяря, и Дегтярь поднялся сразу — он не спал.
— Можно нам здесь прилечь с сынишкой? — спросил отец.
— Ложитесь, — сказал Дегтярь. — Места хватает.
Мы устроились в уголке за обложенной кирпичом трубой. Здесь лежали чьи-то вещевые мешки, которые можно было подложить под голову. Я уже лег, когда отец сказал:
— Ты спи, я уйду ненадолго. Мне кое-что нужно проверить.
Он вышел из подвала, а я лег и только тогда почувствовал, как я устал и как мне хочется спать. Кто-то дышал глубоко и ровно, кто-то громко и монотонно храпел, кто-то порой бормотал во сне неразборчивые слова. Огонек в лампе горел тускло. Дегтярь поднял голову.
— Ты спишь, Богачев? — спросил он.
— Нет, не сплю. — Богачев приподнялся тоже. Он лежал с краю у самой стены.
— Я хочу еще о Шпильникове сказать. Он всю жизнь, наверное, волновался: вдруг заметят, что дурак.
— Ты все еще злишься? — спросил Богачев.
— Нет, — серьезно ответил Дегтярь. — Мне литейщиков жалко. Среди них были хорошие люди.
— Ну, отдыхай, — сказал Богачев.
Две головы опустились. Снова было тихо в подвале. Мне виделся отец, подающий команды, я снова слышал тяжелый шаг литейщиков, а иногда я вздрагивал и открывал глаза оттого, что мне казалось, что лопается воздух и содрогается снова земля…
— Ты спишь, Богачев? — услышал я приглушенный голос. Снова Дегтярь приподнялся и полулежал, опершись на локоть.
— Нет, не сплю.
— Я, знаешь, о чем думаю? — Дегтярь сел и подогнул ноги. — Вот есть ты и я и много, много разных людей, и, скажем, все мы хотим, чтоб было счастливо человечество и чтобы оно было богато. Хотим пахать землю, выращивать удивительные плоды, делать машины. И для того, чтобы все это стало возможным, мы должны создать огромную силу, которая нас объединит и каждого поставит на место и сделает каждого сильным, потому что иначе он будет работать без толку или какая-нибудь сволочь просто уничтожит его. Словом — создать советское государство. Над этим работают государственные деятели, ученые, солдаты и генералы и миллионы разных людей. И многие жизнь отдают за это дело. И советское государство создается и строится. И вдруг находится такой фрукт, который начинает обижаться: почему, мол, Сидоров сидит в кабинете и какими-то делами занимается, а не со мной беседует; или — почему Иванов начальник, а я нет; или — бросьте вы свои дела, у меня настроение сложное, так я требую, чтоб моим настроением занялись. Ведь он идиот, Богачев?
— Ну, идиот, — согласился Богачев.
— Хуже, — решил Дегтярь. — У каждого есть свои маленькие желания. Один костюм хочет купить, другой — на курорт поехать, третий — жениться. А есть желания общие. Всего народа. И вот человек говорит, что мои маленькие желания важней. Всем важно это, а мне свое важно. Чтоб мне было удобно, чтоб моему нраву не препятствовали. Ведь этот человек идет против народа, ты понимаешь меня, Богачев?
— Понимаю, — сказал Богачев.
— Ну, тогда спи. А то я, действительно, тебя замучил.
Они легли, и снова в подвале стало тихо. Отца все еще не было. Я решил пойти поискать его. Тихо вышел я из подвала, из сонного царства, в котором ровно дышали, храпели и бормотали во сне. Отец сидел на ступеньке, и я наскочил на него сразу, как вышел. Он не заметил меня. Вглядываясь в темноту, он сидел, согнувшись и весь уйдя в свои мысли.
Я окликнул его. Он не услышал. Я вернулся в подвал, пробрался на свое место и лег. Кто-то застонал во сне, поднялся, посмотрел вокруг сонными, шальными глазами и улегся снова. Теперь, кажется, все спали. Но вот поднялась голова Богачева.
— Дегтярь, ты спишь? — спросил он.
— Нет, не сплю. — Дегтярь уже опять полулежал, опершись на локоть.
— О чем ты думаешь?
— О войне. А ты о чем?
— И я о войне. Понимаешь, Дегтярь, что значим мы одни? Сегодня мы задержали
