Эти части долгое время были размещены во Франции, и страх перед этим врагом и боязнь быть взятым в плен, по сравнению со страхом, который испытывали на востоке, были минимальны. Каждый думал, что имело значение только одно: просто создавать видимость «преодоления расстояния». Позднее, когда нас все плотнее и плотнее загоняли в «мешок», мы встречали толпы бывших германских солдат, которые, согласно их документам, были, как положено, уволены из вермахта. Ушлый комендант города решил, что американцы клюнут на эту уловку. Однако на данный момент враг все равно хватал всех гражданских, от школьников до стариков. Они считали, что каждый немец преступник. В действительности ненависть к Германии была гораздо более жестокой, чем когда бы то ни было преподносилось нашей пропагандой. Даже нынешние рассказы о жестокостях не могут умалить этот факт.
Мы сосредоточились для своей «небольшой» операции с нашими самоходными орудиями. Даже несмотря на то что я едва ли мог рассчитывать на успех, я намеревался, во всяком случае, показать янки, что война еще не кончена. Об этом свидетельствовали только развалины, которыми они, наверное, все еще гордились! Мы привыкли к противнику такому, как русские; мы были поражены контрастом. За всю войну я никогда не видел, чтобы солдаты разбегались так, что только пятки сверкали, хотя даже, по существу, ничего особенного не происходило. В конце концов, чего мы могли добиться сами по себе? Мы продвинулись на несколько сотен метров к югу и достигли своей цели. Я, наконец, увидел один вражеский танк, который беспорядочно метался за домом, пока не исчез. Я хотел в первый раз испытать нашу 128-мм пушку. Я улучил момент и выстрелил в дом снарядом со взрывателями замедленного действия. Результат продемонстрировал нам чудовищную пробивную силу нашего орудия. После второго выстрела американский танк загорелся. Но какая польза была от самого лучшего оружия на этом этапе войны! Янки теперь, конечно, оживились, потому что кто-то и в самом деле в них стрелял! Мы вскоре оказались в центре интенсивного артиллерийского обстрела, и появились бомбардировщики, чтобы «наказать» нас. К счастью, обошлось без жертв. С наступлением темноты мы отошли назад на наши прежние позиции, потому что никто из пехотинцев не собирался занимать новый рубеж. Одна из моих самоходок оказалась выведенной из строя, после того как попала в воронку от бомбы.
На следующий день поступил приказ отвести самоходные орудия несколько севернее и установить их на более выгодной позиции, чтобы прикрывать дорогу. К полуночи моя рота двинулась, а я последовал позднее за ней на своем автомобиле. Как раз когда я собирался миновать колонну, ужасный взрыв потряс воздух. Все встали, и я увидел, что горит самоходное орудие. Члены экипажа разбежались по округе, потому что подумали, что это прорвались американцы. У меня сразу возникли сомнения. Американцы ночью против танков! И пешим ходом! Нет, это было исключено!
Все были настороже, оружие — наготове. Затем показались фигуры, и я узнал германские каски, некоторые из них были времен Первой мировой войны. Эти храбрецы осторожно пробирались вперед, пока я не разрушил чары и не окликнул их по-немецки. Оказалось, что перед нами был «последний резерв», фольксштурм (народное ополчение)! Эти люди, конечно, никогда прежде не видели германских самоходных орудий и были твердо убеждены, что перед ними — «плохие парни». У одного из них, наконец, не выдержали нервы, и он выстрелил фаустпатроном. Обе стороны легко отделались.
Наконец, генерал-фельдмаршал Модель обрадовал меня приказом перебросить мои «ягдтигры» к Унну. Я до сих пор все жаловался на неэффективные секторы обстрела и надеялся найти таковые на открытой равнине между Унной и Верлем.
Мы еще были в процессе погрузки в Гуммерсбахе, когда американцы прорвались у Вайденау. Нам было очень трудно уйти. По железной дороге эшелону беспрестанно препятствовали истребители-бомбардировщики, а персонал, обслуживавший поезда, отказывался брать на себя ответственность за их следование. Так что нашим людям пришлось самим обслуживать паровозы. Используя маневренный локомотив, передовой отряд поехал по рельсам, чтобы проверить, нет ли разрывов путей. Состояние рельсового пути могло измениться с каждым часом.
Русские никогда бы не дали нам так много времени! Но как же много его потребовалось американцам, чтобы ликвидировать «мешок», в котором и речи быть не могло о сколь-нибудь серьезном сопротивлении. Хорошо вооруженная группировка немецкой армии с легкостью ликвидировала бы снаружи весь «рурский мешок» в течение недели.
Я быстро двигался с разведывательным взводом к Унне, чтобы обследовать район и оперативные возможности. К сожалению, не много осталось удобных позиций, которые я надеялся там найти. Наступая с востока, противник уже взял Верль.
Странный комендант города
Я был прикомандирован к коменданту города в Унне. Даже командиры частей должны были следовать его указаниям. Однако на самом деле они едва замечали этого человека, который вел себя, как командир на поле боя. В любом случае мне пришлось ему представиться. Командный пункт находился на военном полигоне к западу от дороги местного значения 233 и к югу от рурской магистрали. Наконец, я нашел вход в бункер. Тридцать ступенек вели в глубокий подвал, который, вероятно, первоначально был оборудован в качестве бомбоубежища. Снаружи стоял «салага» часовой, который очень серьезно относился к своим обязанностям. Сначала он не хотел давать никакой информации. Но наконец все-таки подтвердил, что штаб находится здесь. Вниз по лестнице мне пришлось идти по темному проходу, где часовой привел меня к «начальнику». Когда открыли дверь, я не мог поверить своим глазам.
Вокруг огромного, заваленного картами стола сидело множество эсэсовских офицеров в эффектной, с иголочки, чистой форменной одежде. Перед каждым из этих господ стоял стакан со спиртным. Короче говоря, уникальная разновидность командного пункта!
Я доложил и сообщил о своем боевом составе. С интонациями опытного мастера церемоний комендант объяснил мне ситуацию. Показал на карте, где, предположительно, были заняты позиции вокруг Унны, сколько людей под его командованием, как великолепно укреплена Унна и как она была неприступна. Конечно, мои семь «ягдтигров» также были немедленно обозначены на карте. Я не знал, смеяться или плакать. С определенных для меня позиций я не мог ни сделать ни одного выстрела, ни видеть ничего на расстоянии пятидесяти метров, поскольку они находились за железнодорожной насыпью. Перед этим я уже объехал район и подыскал для себя позицию. На мои возражения «главнокомандующий» весело отвечал:
— Мой дорогой друг! Я думаю, ты скоро вполне освоишься. На данный момент наибольшую опасность представляет атака с востока и северо-востока. Мы скоро покажем этим американцам!
Я сказал почтительно: «Так точно!» — и стал пробираться наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Когда открыл дверь, молодой часовой подбежал в сильном волнении и доложил следующее:
— Артиллерия наносит удар в секторе XV по карте.
Я спросил часового о его обязанностях. По его словам, он должен докладывать о месте каждого нанесения артиллерийского или бомбового удара немедленно. «Фюрер» никогда не поднимался вверх, даже для того, чтобы принять ванну. Все организовывалось комфортно по телефону. Насколько это отличалось от того, как вели себя эсэсовские части, которые мы видели на востоке! По крайней мере, в тот момент я знал, что мы могли вести там войну так, как нам больше подходило. Мне только оставалось удостовериваться, что наша странная «птичка» не вылетала из своего гнезда незаметно для меня.
Я установил самоходные артиллерийские установки для прикрытия рурской магистрали, а остальные на северных окраинах Унны, в направлении Камена. Мой командный пункт находился в комнате жилого дома возле второй группы. В городе уже почти не оставалось гражданских. В занимаемом нами доме еще жила маленькая пожилая женщина, которая хорошо о нас заботилась. Я всегда был в разъездах, контролируя ситуацию, с тем чтобы мы не оказались в ловушке.
На следующий день вражеские танки уже стреляли по городу, хотя и с очень большого расстояния. Я отъехал со своего командного пункта в гарнизон, чтобы узнать о настроениях в «штабе гарнизона в Унне». Расстроенный «Наполеон» немедленно вызвал меня:
— Неслыханную наглость проявляют эти янки! Они просто стреляют по городу из своих танков. С моего наблюдательного поста на зенитной башне мне докладывают, что эти ребята выехали на открытое место на своих танках и двигаются рядами!
Он также посоветовал мне слазить разок на зенитную башню и «заглянуть им в карты». Ему самому трудно лазить по лестницам из-за костного перелома, и он поэтому ходит с палкой.
