— Немцы, немцы! — раздается крик из угольного бункера, где кое-кто спрятался.
Григорий бросает в окно гранату. Михаил выпускает очередь из автомата в сугроб на противоположной стороне улицы. Женя стреляет из своей двустволки и попадает в чучело медведя. Зажмурясь, размахивается ружьем и обрушивает приклад на голову лежащего за пулеметом Федора.
— Господи! — кричит она в ужасе, поднимая руки. — Я сдаюсь! Это Григорий, большевистская тварь, приказал нам стрелять в вас! Не убивайте меня, товарищи немцы!
Вскоре паника кончается, и они начинают ссориться.
Никто не хочет говорить с Федором, который все еще сидит, разговаривая сам с собой на своей версии финского языка.
— Ты выдал меня врагам! — кричит в ярости Григорий. — И ответишь за это в Мурманске, когда кончится война.
— Я просто шутил, — оправдывается Федор, принужденно смеясь. — Неужели уже не понимаешь шуток?
В зал шумно входят пять запорошенных снегом лопарей с еще более шумными собаками.
— Немцы здесь, — объявляют они с усмешкой.
— Где?! — кричит в ужасе Григорий, бросаясь на пол.
— Снаружи, — отвечает охотник Илми.
— Гасите лампы! — кричит Михаил, задувая ближайшую.
— Проклятье, вот они! — возбужденно орет Юрий, стреляя одиночными из ручного пулемета.
Лампы быстро гасят, становится темно, как в угольном бункере.
Люди осторожно выглядывают в окна, но там только завывает буря.
— Вы не могли ошибиться? —спрашивает Григорий с надеждой в голосе.
— Никак, — отвечает с оскорбленным видом Илми. — Мы подошли к ним так близко, что ощущали их дыхание на своих шеях. Они идут длинной колонной с севера. Мы встретили и войска НКВД. Они ищут каких-то немцев, которые взорвали крышу над их головой в таком месте, куда обычным смертным вход воспрещен. Думаю, этих немцев мы и встретили. Сюда мы зашли на минутку. Сейчас уходим и вам советуем тоже уйти.
— Как думаете, когда они дойдут сюда? — спрашивает Григорий дрожащим голосом.
— Они недалеко, раз мы здесь, — говорит Илми с неопровержимой логикой.
— Оставайтесь тут, — твердо приказывает Григорий. — Все мужчины и женщины, входящие в этот район, являются членами моей боевой группы!
— Неужели не можешь говорить больше ни о чем, кроме своей боевой группы? — язвит Федор. — Меня вырвет, если я еще услышу эти слова. Все старики в этой местности с парочкой целлулоидных звезд на плечах носятся, создавая боевые группы. Помоги нам, Господи!
— А как ты хочешь, чтобы я называл нас? — спрашивает с растерянным видом Григорий. — Для роты людей мало, отделение звучит несолидно. Эти черти разделаются с отделением, как лопарка с селедкой!
— Давайте назовем нас «Баррикадой Красного знамени», — гордо предлагает Соня.
В темноте раздается выстрел.
— Попал! — кричит Павлов и стреляет снова. — Черт возьми, я завалил этого гада!
— Где он лежит? — в один голос спрашивают Михаил и Григорий, осторожно выглядывая в разбитое окно.
— Не видите? Вон, возле сарая!
Чуть погодя они обнаруживают, что Павлов застрелил одну из собак. Притом вожака упряжки. Страх сменяется гневом. Все обрушиваются на Павлова.
Где-то в снегу строчит автомат.
Они в испуге прекращают стрелять. Звук доносится до них злобными, отрывистыми очередями, будто кто-то бьет по ведру.
Соня начинает дико, истерично вопить. Михаил бьет ее по губам тыльной стороной ладони.
Далекая автоматная стрельба прекращается.
— Погаси эту лампу, — ругается Григорий, когда Женя входит с зажженной лампой в руке. — Немцы подумают, что мы напрашиваемся на обстрел!
Какое-то время все лежат на полу, прислушиваясь к вою бури.
— Вот увидите, наши ребята нашли тех немцев, которых искали, — говорит Михаил, первым поднявшийся на ноги.
— И скосили всех одной очередью, — говорит Женя, выползая из-за стойки с двустволкой в руке. Зажигает карбидную лампу и наливает себе стакан водки. Залпом выпивает ее.
— Идите, пейте, — кричит она, кампанейски наполняя стаканы.
Все медленно вылезают из укрытий, убежденные, что немцы лежат убитыми где-то в исхлестанном ветром снегу.
Ни при каких обстоятельствах пи генерал, ни рядовой солдат не должны даже думать о добровольном оставлении позиции. Для того чтобы пресекать эти бесчестные мысли, у нас существуют трибуналы. Я приказываю ликвидировать этих подлецов-пораженцев.
Адольф Гитлер, август 1944 г.
— Тут не над чем смеяться, — говорит финский капрал, раздраженно глядя на нас. Но мы продолжаем смеяться. Такого смешного трупа мы еще не видели, а повидали их немало. Собственно говоря, это два трупа, так тесно сомкнутые, что сперва мы приняли их за один.
— Перестаньте, — яростно орет капрал. — Тут нет ничего смешного!
— Если это не повод надорвать животик, — кричит Порта, давясь от смеха, — то не знаю, что может быть поводом!
— Подумать только! Лежит посреди постели, с удовольствием трахается и только собирается кончить, как падает планирующая бомба и выбрасывает его взрывной волной на пол, — усмехается Малыш.
Унтер-офицер из мотоциклетного дивизиона пытается разъединить трупы, однако ноги женщины так крепко обвиты вокруг бедер мужчины, что он сдается.
— Он был единственным мужчиной, которого я любила, — говорит стоящая среди нас девушка. В голосе ее звучат слезы.
— Как жаль, что он погиб, когда занимался любовью с другой, — говорит Грегор.
— Притом с немецкой проституткой, — говорит девушка и разражается рыданиями.
Ледяной воздух ударяет нас, словно таран, и вытягивает последние остатки тепла из тел.
— Дыши медленнее, — советует Хайде, когда у меня начинается неистовый приступ кашля. — Если обморозишь легкие, твоя песенка спета.
Я утыкаюсь лицом в меховые перчатки, дышу осторожно и подавляю разрывающий грудь кашель. Даже сквозь мех и толстый маскировочный капюшон ледяной воздух жжет раскаленным железом. Стоит нам остановиться хоть на несколько секунд, неподвижный воздух тут же превращает наше дыхание в иней. Мы можем задохнуться в собственном дыхании.
Луна светит ярко, на ночном небе сверкают звезды. Воздух морозный, сухой. Тундра принимает какой-то странный, призрачный вид — жуткий и вместе с тем очень красивый.
На северо-востоке играет громадная пелена света, краски переливаются и меняются. Мы, как зачарованные, смотрим на эти трепещущие в небе электронные вымпелы.
— Знаете, что сегодня один из больших праздников? — спрашивает Порта. — Все продолжатели войны в церкви поют гимны. А мы здесь носимся по снегу и проламываем друг другу головы!
— Это один из великих немецких праздников, — гордо говорит Хайде.
— Да, еще бы! Тысячу лет назад наши германские предки поглощали в этот день много жареного кабаньего мяса, — усмехается Порта, цокая языком.
— Это правда сочельник? — спрашивает Старик, неотрывно глядя на многоцветные переливы северного сияния.
— Как думаете, кончится война к следующему Рождеству? — размышляет вслух Грегор.
Ему никто не отвечает. Мы говорили то же самое на каждое Рождество, а война все длится.
— Пошли! Пошевеливайтесь, лодыри! — ободряюще кричит Старик. — Осталось чуть-чуть пройти — и мы на своих позициях!
— Мы никогда не дойдем, — стонет Грегор, указывая на клубящиеся перед нами громадные снеговые тучи. Начинается новая буря.
Где-то в клубящемся снегу стучит автомат, и мы слышим долгий, пронзительный вопль женщины. Автомат стучит снова.
— Ложись! — приказывает Старик, бросаясь за громадный сугроб.
Взлетает ракета, заливая невероятную снежную белизну призрачным светом. Висит в воздухе, слегка покачиваясь, несколько минут. В ее свете наши лица выглядят бледными, как у мертвецов.
— Я убил одного из русских! — кричит Малыш сквозь шум бури. Она несется по тундре ревущими порывами. — Он шел прямо на меня с большим мешком рождественских подарков!
Взлетает еще одна ракета, взрывается с глухим хлопком.
— Хоть бы они перестали запускать их, — ворчит Старик. — К черту их с этими ракетами! Где труп? — шипит он, толкая Малыша.
— Вон он! Мертвец мертвецом! — отвечает Малыш, указывая на темное пятно на снегу.
— Это женщина! — восклицает Порта, подползая к трупу. — Женщина, черт возьми! И ребенок с ней! Теперь нам нужен муж! Тогда будет целое семейство!
Мы с любопытством наклоняемся над трупом. Это молодая, красивая женщина. Пули Малыша не задели ребенка, но, кажется, он замерз до смерти.
— Нужно тебе было сразу убивать ее? — спрашивает Старик, укоризненно глядя на Малыша.
— Проклятье, я думал это один из советских солдат, которые нас преследуют, — оправдывается Малыш.
