— Что-то, как никогда ранее, мы сегодня вспоминаем «патриотизм», «родину», только что свершив грязную сделку.
— К тому я и веду, — в свою очередь повысил тон силовик.
— Я-то человек военный и знаю, что война сыновей не родит, жертвы со всех сторон будут немалые, и в первую очередь пострадают мирные граждане… Да простит меня Бог, я исполняю приказ.
— Повторяю, не бескорыстно.
— Лучше так, чем олухом.
— Ничего себе «олух»! Подпольный олигарх!
— Оставьте! Я воевал, и думаю, заслужил жить не как вы, роскошно, но, по крайней мере, не хуже, чем этот паршивец Гута, разжившийся на горе своего народа.
— Хе, а чем мы лучше?
— В этом весь сказ. Поймите, Илья Аркадьевич, я-то солдат и исполняю негласный приказ. Но как вы, политическое руководство державы, могли пойти на этот шаг: ведь фактически Россия проигрывает какой-то Чечне!
— Вот теперь вы правы. Это действительно «шаг». И, как говорил сам Ленин, это шаг назад:
— тактика, чтобы через некоторое время сделать не два, а даже четыре шага вперед. — Что-то я недопонимаю.
— А что тут «недопонимать»! Это стратегия, все просчитано и подготовлено. И к чему вас только в академии учат? Ни пяди земли — ни врагу, ни друзьям. Россия разбогатеет, ну, и мы должны. Так что, не унывайте, дружище, без жертв побед не бывает!
— Да как же мне не унывать, ведь крайнего будут искать, со службы как пить дать, турнут.
— Ой, велика важность — служба! Да нас всех в отставку пошлют. И слава Богу, мы свое дельце славно провернули. Все нам завидуют, сам знаешь.
— Может, это и так. Но вы, Илья Аркадьевич, жутко грамотны и языкасты, и связи везде, по всему миру. А я отставной генерал, простой пенсионер. А я хочу еще на благо родины послужить, ведь еще не стар, всего полтинник.
— Ну, раз охота такая, можете губернатором стать, иль на худой конец депутатом.
— Подсобите, Илья Аркадьевич, по старой дружбе подсобите, а я в долгу не останусь.
— А тут долгов быть не может — деньги, как говорится, вперед: пятерочка — депутат, червончик — мэр, иль даже губернатор; все зависит от региона.
— Червончик? Это чего?
— Ну, конечно же, миллионов.
— Да вы что?
— А что? Ну и скупердяй! Ты не хочешь десятую долю выложить, чтоб заиметь иммунитет, почет и власть?
— Хочу!… Только у меня еще один, последний вопрос. Вы ведь, Илья Аркадьевич, в Грозном родились, здесь выросли и учились.
— Ну, и что? — перебил его Столетов.
— Не жалко?
— Кого? Чего? Моего отца, отвоевавшего всю войну, которого от всего разжаловали и отослали сюда в ссылку, к дикарям.
— Какая ж это ссылка? Грозный — божья благодать, посмотрите в окно, все цветет и пахнет.
— Вот и оставайтесь в этой благодати. Только не забудьте оговоренный приказ отдать.
— Знаете что, уважаемый Илья Аркадьевич, сдается мне, что вы Грозному за что-то просто мстите.
— Да плевать я хотел на этот Грозный.
— Значит, и на Россию вы будете плевать, если уже не плюете.
— О-о-о! Какой пафос! Опять патриоты и лжепатриоты, — слышит Роза, как вдруг что-то на столе упало.
— Хватит трепаться, вы сами только что все и вся предали и продали.
— А вы, господин Столетов, отчаянный человек, — тембр силовика стал угрожающим.
— Не боитесь. Как-никак Грозный, война, и кругом мой спецназ.
— Хе, не боюсь, дорогой, — перешел Столетов на «ты».
— Командир, как ты выразился, твоего спецназа, полковник — наш человек… Кстати, не забудь сегодня же подать на него рапорт президенту — заслужил он генерала, твое место через неделю займет.
— А-а, — сорвался грубый тембр.
— А если я не дам приказ?
— Ну, что ж… Вы сами только что сказали: «Грозный, война». Так что вспомните судьбу генерала Лобанова.
Чьи-то шаги твердо тронулись к выходу.
— Постойте, постойте, пожалуйста, Илья Аркадьевич… Я солдат и готов исполнить любой приказ без излишних вопросов.
— Вот и славно, совсем иное дело, — вновь красив и деликатен баритон Столетова.
— А то столько болтали, и остались бы вы без шиша из-за какого-то Грозного, судьба которого уже без нас предрешена. Все мы солдаты!
— Илья Аркадьевич, давайте выпьем за нас, за солдат России, за нашу дружбу и верность.
— Вот это дело. А Грозный от нас никуда не денется. Так сказать — родина, и в паспорте это записано, я порой горжусь… Будем сюда идиотов ссылать.
Слышит Роза, как наливают, и не раз. И вдруг вопрос:
— Так ваш папаша тоже идиотом был?
— Гм. Напился, гад! — это Столетов тронулся к выходу.
— В полночь отдашь приказ, не то… Эй, и как с ними служить, сами дадим.
— Простите, — и вправду тембр превратился в сплошное мычание.
— Отдам, все отдам! Пусть забирают все, как прикажете. И Грозный, хоть все Россию, а я богач, — здесь шум, что-то ударилось о пол, разбилось.
— Тьфу! Плевать на всех. Тьфу, и на тебя, Столетов! Мразь! А я Россию не продал! … Сровняю твой Грозный. Вот и все. Тогда и «гордись», грозненская падла.
В это же время над собой Роза услышала множество шагов, началась какая-то возня, вроде потасовки.
— Отставить, отставить, полковник, — заплетающийся, пыхтящий окрик силовика.
— Не полковник, а как и вы, уже генерал. О вас забочусь… Взяли! Понесли.
После этого — кажущаяся тишина, которую нарушил нарастающий гул: взлетел один вертолет, чуть погодя второй; следом зарычала бронетехника, и тогда в подвале стало совсем тихо, даже страшно. Но это длилось совсем недолго; вновь в столовой шаги, да не прежние, — слух у Розы в силу обстоятельств уже обострился, ощущает она над собой не силу и важность, а робость и страх.
— Я здесь не останусь, — еле протестный лепет Тугана.
— Забери меня с собой, у меня семья, дети.
— Да что ты заныл, что с тобой? — и голос Гуты не узнать, где прежняя резвость?
— Город сдают, здесь бойня будет.
— Все-таки подслушал, негодяй.
— Ничего не подслушал, об этом все спецназовцы говорили, а бабки с базара и за месяц знают.
— Да что ты болтаешь, Туган? Я сам об этом только услышал, ошарашен.
— Врешь! Операция давно готова, город наводнен боевиками. А вы сейчас делили награбленное, и тебя обложили данью, вот ты и ошарашен.
— Хм, ты смотри как развязался твой язык.
— Война не только язык, но и пупок развяжет. Без меня ты никуда не уедешь. И сперва рассчитайся и со мной.
— Ах, вот в чем дело, еще один «грабитель».
— Я не грабитель, заработал.
— Не спорю, в этом ты прав, — весьма деликатен голос Гуты.
— Сейчас получишь свое, — он уходит.
Роза уже давно знает Гуту, и, невольно подслушивая сейчас, по этому вежливому тону подумывает, что бывший муж замыслил что-то неладное в отношении Тугана, может, даже вернется с оружием. Шаги вернулись, Роза напряглась, но ничего:
— На, возьми, — что-то увесистое бросилось на стол.
— Это оклад и столько же премиальных, и еще столько же как любимому брату.
— Вот это да! Спасибо, Гута, спасибо, — едва прорезавшийся было голос Тугана вновь стал лебезящее услужливым.
— Гута, Дэла реза хуьлда хуна[24], Дэла беркат дойла буха дисанчах[25]! — и чуть погодя умоляюще-просяще.
— Только ты меня здесь не оставляй. Я так боюсь бомбежки.
— О чем ты говоришь, — видимо, Гута ест, с набитым ртом.
— Кстати, а где эта дура?
— Кто? — даже находясь в подвале, Роза поняла, как испугался ее одноклассник.
— «Кто-кто», понятно кто.
— Роза? А-а, — замялся Туган, а Роза в подвале кулаки сжала, — там же.
— Еще не околела? Ладно, сейчас смотаюсь в центр, в контору, дельце есть. Скоро вернусь, разберусь с ней и вместе соскочим.
— Да-да, только ты не задерживайся, уже вечереет, — они вместе покинули столовую.
Роза слышала, как во дворе завыли моторы. И когда их шум угас, она решительно бросилась к лестнице с одной мыслью — бежать. Сходу пихнула люк, еще и еще сильней — даже не шелохнулся. Она сразу запаниковала; руки устали и она пустила в ход плечи, стала бить головой — бесполезно.
Изрядно вспотев, устав, задыхаясь, она, наконец, догадалась посмотреть, что мешает. У стыка люка и пола хомутки; прежде этого не было, а теперь либо Туган, а скорее всего спецназовцы, что-то сунули вместо засова, — на вид большой гвоздь. Только сила может помочь. Поднатужилась Роза что было мочи, вверх не пошло, а лестница обломилась, полетела она кубарем. Это конец.
— Туган! Туган! — в истерике закричала она, что только ни делала, пыталась даже лестницу починить — бесполезно; самой отсюда не выбраться, а снаружи — давящая тишина.
В подвале всегда мрак, но удивительное дело, Роза в нем так обжилась, что каким-то дополнительным чутьем она уже примерно определяет, когда день, когда ночь, а когда день сменяется ночью. И как ни странно, помогают ей в этом две маленькие жабы, которые неизвестно как и когда сюда попали. Только к вечеру, из-за многочисленных банок вылезает вначале жаба, что побольше, издает тихо, что-то типа «вэк-вэк», и следом появляется другая, поменьше; видимо, начинают охоту. И вроде в подвале нечем полакомиться, да оказывается есть, раз у Розы на ногах и руках волдыри от укусов.
