Ганс поднялся и быстро зашагал к выходу, не оглядываясь. Услышал, как где-то сзади пронзительно выкрикнули, его имя, раз, другой, потом суматоху спешащих людей, но обязательства и страдания жизни для него были уже почти позади. Он убегал, чтобы его не назвали трусом, и чувствовал себя лучше в отрыве от мыслей, от иллюзий, от пикантности, яркости, высших радостей бытия.
Улица была пуста. Ганс слышал только собственные шаги по мостовой. Их ритм был чеканным, размеренным. Полк в составе одного человека шел навстречу своей участи.
Он вошел в отель, и старик за конторкой заметно содрогнулся, увидев его.
— Полковника Убальдини, пожалуйста.
— Номер двадцать четыре, второй этаж, налево.
— Спасибо.
Ганс стал подниматься по лестнице с уверенностью гаулейтера, производящего в доме облаву. Старик завертел ручку старого телефонного аппарата и, тяжело дыша, заговорил в серебряный микрофон.
— Полковник Убальдини, он здесь, этот убийца. Идет к вам в номер.
Двое карабинеров вошли с улицы.
— Это он, — прошептал старик, глаза его слезились от ужаса. — Пошел в двадцать четвертый.
Карабинеры выхватили пистолеты и стали подниматься по лестнице на цыпочках.
— Только не стреляйте здесь, — взмолился старик. Ганс постучал в дверь.
— Минутку, — протянул полковник.
Карабинеры достигли верхних ступеней, увидели Ганса и замерли.
— Войдите.
Ганс вошел в номер к полковнику.
Полковник в одних трусах брился. Какая-то женщина в блузке, похожая на допрашиваемую кухарку, сидела на стуле.
— Вы выбрали неудачное время. У меня такая борода, что приходится бриться трижды на день. Садитесь, пожалуйста. Я убивал время, продиктовал секретарше несколько писем. На этом все, синьорина.
— Но…
— Ах, да. — Полковник подошел к своим брюкам, полез в карман и стал возиться там с деньгами. — Вот деньги на почтовые марки, — сказал он, протягивая ей пачку ассигнаций.
Она пересчитала деньги с тщательностью, приводящей его в смущение, и вышла с жалким «Buona none»[79].
— Да, — сказал полковник. — Заставили вы нас потрудиться.
Женщина вернулась и стала что-то искать на полу.
— Что еще? — раздраженно спросил полковник.
Женщина что-то подняла, пробормотала: «Я забыла чулки» — и вышла снова.
Полковник тепло улыбнулся своему пленнику и даже подмигнул. Он был в хорошем настроении.
— Через минуту отправлю вас в тюрьму. Черт, опять порезался. Люди часто боятся ареста, но, право, тут нет ничего страшного. Когда обе стороны разумны, суровость не нужна. Видели моего племянника?
— Кого?
— Человека, который пулей сбил с вас фуражку.
— А… Да, видел.
— Что вы сделали с ним?
— Я? Ничего.
— Почему же он не с вами?
— Не знаю. Он ушел.
— Ушел? — Лицо полковника, наполовину покрытое мыльной пеной, обратилось к Винтершильду. — Как это? Просто взял и ушел?
— Направил меня сюда и ушел.
— О, Господи, — вздохнул полковник, — еще незадача. Кстати, вы вооружены?
— Нет.
— Рад слышать. Вид у вас не особенно отчаянный. Почему вы сдаетесь?
— Говорят, я убил нескольких женщин и детей. Уклоняться от ответственности считаю трусостью.
— Совершенно верно. Это был подлый поступок. Лезвие тупое… Почему вы это сделали?
— Не могу вспомнить.
— Понятно. Причина для сдачи основательная. Кстати, если заглянете в мой портфель, во второе отделение…
Ганс послушно поднялся, полковник наблюдал за ним в зеркале.
— …найдете там наручники.
— Наручники?
— Нет-нет, прощу прощенья. Вы совершенно правы. Как глупо с моей стороны. В них нет ни малейшей необходимости.
Несколько недель спустя, после недолгого судебного процесса, на котором Ганс с начала до конца вел себя по-солдатски, не пытаясь оправдываться, в газетах появились сообщения, что его расстреляли. Погиб он храбро, не выказывая никаких чувств, что было надлежащим концом для человека, воспитанного для смерти, а не для жизни. В тех же номерах газет было объявлено, что полковник Убальдини произведен в бригадные генералы за блестящую организацию поимки государственного преступника.
Открытка так и не была отправлена, поэтому старые родители Ганса Винтершильда смирились с мыслью, что их сын погиб в последние дни войны. Когда Фридрих Винтершильд в конце концов получил официальное извещение, что его сын расстрелян, он мужественно скрыл это от супруги.
Однако полтора года спустя, когда завершенный фильм об уничтожении Сан-Рокко демонстрировался в Германии, в одном кинотеатре, когда весь экран заполнило лицо помигивающего человека, раздался пронзительный вопль, и некую старую даму вынесли из зала в обмороке. Старые люди чувствовать не разучились.
С нами Бог! (нем.).
Германия, проснись! (нем.).
Schutzpolizist — полицейский.
День (нем.).
Такта (фр.).
До свиданья (нем.).
Стоять смирно! (нем.).
Мальчик, мальчик (нем.).
Старый воин (нем.).
Где наша авиация? (нем.).
Господи (ит.).
В чем дело? (ит.).
Иди к Старому Плюмажу, немедленно (ит.).
Но… (ит.).
Это приказа (ит.).
Одинокой, покинутой (ит.).
Верховного военного совета Сан-Рокко (ит.).
Во время войны (ит.).
Пошли, пошли (ит.).
Майор (ит.).
Маленький (ит.).
Дети (ит.).
Вперед! (ит.).
Превратностях войны (ит.).
Жертве на алтарь славы (ит.).
Терпение, всегда терпение (ит.).
Conte (ит.) — граф.
Дивизией Юлия Цезаря (ит.).
Ребята (ит.).
Три человека через лес! (нем.).
Парень, парень, до чего же холодно! (нем.).
Это бессмысленно, никаких партизан мы здесь не найдем (нем.).
Ни один итальянец в такой холод не вылезет из постели (нем.).
Терпение (ит.).
Вперед! (нем.).
Огонь! (ит.).
Назад! (нем.).
Да здравствует Италия! (ит.).
Комитет освобождения Кастельбраво дельи Анджели (ит.).
Партизанской дивизии долины реки Арно (ит.).
Малыш (ит.).
Духом товарищества (фр.).
Здесь: последнего удара (фр.).
Дословно: Я поставил смерть преградой ее любви… Никто другой: я в этом поклялся… (нем.).
Соборной площади (ит.).
Прекрасная флорентийка, прекрасная флорентийка (ит.).
Как это будет по-итальянски? (ит.).
Bravo — наемный убийца, gonfaloniero — знаменосец (ит.).
Права синьора (фр. ).
Прекрасная Тереза, я тебя безмерно люблю (ит., нем.).
Англичанином-военнопленным (ит.).
Южнотиролец (нем.).
Адвокат, врач, инженер (ит.).
Дрянная (ит.).
Дряннейшая… Документов нет, утеряны, на судне (ит.).
Разрешите позвонить, пожалуйста (ит.).
Да, да (фр.).
