Ознакомительная версия.
«Диверсию?» — взглядом спросил майора полковник Гурджава.
Яков Михайлович, изрядно заскучавший к тому времени под хорошо поставленный, но менторски невразумительный монолог адмирала, сразу оживился, будто прочитав его мысли, блеснул моложавыми искорками глаз. И с бесстрашием штрафника: «Разрешите умереть досрочно!» — шагнул в фарватер, проложенный адмиралом между столовских деревянных стульев, мало вписывающихся в модерн «Ллойд-Черномора».
— Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу адмиралу…
Филипп Октябрьский, наткнувшись на неожиданное препятствие, смерил его взглядом и недоуменно поморщился. Тихомирова он знал и слышал о нём, и не один раз слышал подробности с брюзгливым шипением особиста; так что подчеркнутая церемонность майора, «севастопольского братишки», могла быть и анархического толка.
— Говорите, Яков Михайлович.
— Я тут подумал… — Тихомиров огладил пальцем аккуратно стриженные седые усы. — А, скажем, почему бы не проведение особой диверсионной операции разведштаба? Это ведь потребует столь же… — Яков Михайлович на секунду запнулся, пожевал губами, очевидно, балансируя на подборе слов. — Столь же тщательной аргументации.
Поняв, что в эту секунду прожевал про себя «севастопольский матрос-революционер» — мол, «помним мы тех „братишек“, которых потом пострелять оказалось проще, чем угомонить их „революционный порыв“», адмирал спросил въедливо:
— А что сейчас вы можете предложить в качестве аргументации? Достойной аргументации?
И взглядом продублировал вопрос Гурджаве.
— Местное население выселено поголовно… — склонился Давид Бероевич над картой, расстеленной на столе. — Гора плотно оцеплена, а в прилегающей усадьбе и строениях детского лагеря замечено массированное передвижение войск и грузов. Характер которых не установлен… — недовольно признал он, но продолжил, акцентируя: — Также в казино офицерского дома отдыха «Гелек-Су» неоднократно наблюдались офицеры кригсмарине, прибывавшие на отдых как раз из поместья Гартвиса… — палец полковника всё время елозил вдоль и около продолговатого коричневого «пня» горы с «годовыми кольцами» высот. — Захваченная карта однозначно указывает на наличие разветвлённой сети глубоководных гротов и пещер в толще горы. Есть там место и для подлодок, и для складов и всякого техобслуживания. Для защищённой базы, в стратегически удобном месте — самое то. И последний, самый убедительный довод… — Давид Бероевич распрямился, оторвавшись от карты. — В подводных пещерах обустроена промышленная вентиляция. Немцами. Совсем недавно. Что бы там ни было…
— Вот именно, что? — машинально поддакнул адмирал, не сдержав раздражения, но тут же стёр его со скуластого лица ладонью: «В конце концов, разведчики предлагают рискнуть собственной головой. Во всех отношениях…» — Вот что… — в голосе Филиппа Сергеевича проклюнулись нотки почти отеческие. — Пусть ваши парни только выяснят, действительно ли там, в пещерах, укрываются лодки 30-й флотилии Розенфельда, или… Ну, вообще, что там такое творится… И помнят при этом… сделал он многозначительную паузу. — Что не менее важной для них задачей является не обнаружить себя, не вызвать у немцев даже подозрения, что нас это интересует…
— Очень напоминает западную границу в 41-м… — проворчал майор Тихомиров, когда, торжественно рыкнув, за адмиралом и его свитой затворились дубовые двери.
— Это чем же? — рассеянно поинтересовался полковник, погружённый в созерцание карты.
— Решительно пресекать провокации, не обнаруживая себя.
— Не впервой, значит…
Аю-Даг. Последние дни весны 1943 г.
— Значит, прогулка была очень увлекательна, но… — сержант Каверзев сполз обратно за валун, пряча бинокль за пазухой. — Но подошла к концу. Не обнаруживая себя, нам дальше не продвинуться.
— Ну да?! — шёпотом возмутился боцман. — Полз сюда на брюхе, як той аспид проклятый, что всё брюхо себе изодрал, а теперь шо?!
— А теперь меняй порося на карася! — хохотнул сержант, впрочем, не слишком-то задорно. — Пост, во всех смыслах… — ткнул он за валун большим пальцем.
— И посты натыканы практически в прямой видимости друг от друга, — подтвердил Новик, спускаясь с той же глыбы, с которой они вдвоём с наводчиком рассматривали «медвежий нос», опущенный в синеватую дымку утреннего моря.
— Так что, «Отругай», руганью тут не обойдешься, — довольно коряво скаламбурил флотский сапёр Громов.
Но проштрафившийся боцман Корней Ортугай не удостоил его ответом, очевидно, адресуя свой риторический «глас вопиющий» своему же командиру.
Войткевич, тем временем самозабвенно драивший флотскую пряжку зелёным обрывком шерстяной портянки, поднял голову. И убедился, что все ждут его ответа, поскольку такая его отрешенность — факт общеизвестный — первый признак созревшего командирского плана.
— Вот всё, что осталось от армейского довольствия… — издевательски вздохнул он, неторопливо сложив и сунув в карман галифе позеленевший от «пасты ГОИ» обрывок. — Ни крошки не осталось…
Но затягивать театральность паузы не стал.
— Сколько нужно человек, чтобы изобразить двух часовых? — подумал он вслух, ни на кого не глядя.
— Двое… — осторожно предположил Громов.
— Главное, сколько времени придётся изображать, — не менее задумчиво пробормотал Новик, зачем-то подбирая мокрые космы чёлки под пилотку с эсэсовскими «зигами».
— Как всегда, понял с полуслова… — похвалил старшего лейтенанта Новика просто лейтенант Войткевич. Помолчал и продолжил: — Недолго, я думаю… — «Просто лейтенант» наконец оставил пряжку в покое. Внимательно, переводя взгляд с одного на другого, вгляделся в лица товарищей. — Изображать придётся…
И вдруг, шевельнув ярко начищенной медной пряжкой, ослепил золотистой радугой Антона.
— Какого чёрта! — дёрнулся, жмурясь, Каверзев.
— Как блеснёт «Подходим!», значит, подходим, — пояснил это «какого…» Войткевич. — Прикрывай, если что. Как засвечу — «Отходим», значит…
— Отходим? — вскинул бровью Антон. Как наводчик он знал не только общеизвестную азбуку Морзе, но и морской семафор, световой включительно. — Это что, значит, валить? — недоверчиво переспросил он.
— Ага, только не от нас, а к нам… — с нажимом уточнил Войткевич. — Значит, нашли мы другой выход, бросай свой пост с чистой совестью, как будто тебя сам Гитлер сменил, и вали к нам. Главное — не засни тут… — напомнил он. — Чтобы гляделки были завсегда расплющены.
— Вылезут, как у рака, — недовольно пообещал старший сержант. — Заснёшь тут…
— Вот и ладушки! — заключил Войткевич и только теперь, будто вспомнив, «кто в доме хозяин», сделал приглашающий жест. — Так что командуйте, товарищ старший лейтенант…
Новик иронически хмыкнул:
— А я уж хотел тебе и флаг в руки выдать… Сработать надо тихо и почти на виду, есть добровольцы? — обвёл он взглядом группу.
— Эх, жаль, «херувима» нашего нема, справный Лёшка был душегуб, Царство ему Небесное… — пожалел боцман, на секунду выглянув из-за осыпи, и продолжил с неспешной обстоятельностью авторитетного рассказчика (если бы не шёпот, то и не подумаешь, что в десятке шагов от немецкого поста): — Бывало, немец за кашей к кухне выстроится. Лёшка с хвоста прилепится — и ну всю очередь резать, одного за другим, одного за другим… только спрашивает, кто крайний? Кашу получит и уйдёт, так никто и не хватится… — невозмутимо закончил боцман.
— Чего врёшь-то? — искренне удивился Колька Царь.
— Вру… — легко согласился боцман.
— Не врёт, — хмыкнул Новик, — а составляет героический эпос.
— О! — одобрил пояснение Ортугай. — Бо Лёшка — герой був.
С этим спорить никто не стал, и, видимо, подытоживая свою байку, боцман вынул из-за голенища сапога унаследованный по старшинству «херувимов» тесак.
Через неполную минуту насупив на нос глубокую немецкую каску, Антон Каверзев встал во весь рост и оглянулся через плечо.
В сотне-другой шагов по размытому склону извилистая козья тропа упиралась в точно такое же, сложенное из обломков дикого камня, «гнездо», над которым маячила серая фигурка с маузером за спиной.
Антон демонстративно поддёрнул мешковатые трофейные штаны, вместе с каской только что выброшенные из разорённого пулемётного гнезда. Мало ли что, смотрит — не смотрит соседский фриц, непонятно… А если и смотрит, так что теперь?
— И присесть нельзя по нужде? — риторически спросил далёкого немца старший сержант и, переступив через бруствер, вступил в «гнездо».
Там уже хозяйничал боцман — перекладывал в свой «сидор» содержимое немецкого ранца: замасленную солидолом банку тушёнки, бумажный пакет сухого пайка, маникюрный набор…
Ознакомительная версия.
