Незаметно опустился туман. Одежда стала влажной. Шевельнув плечами, Броня прижалась к маленькой Нине.
— Что, боязно? — спросила та. — Видать, ночью в лесу никогда не была?
— Никогда...
— Привыкайте. Теперь вся ваша жизнь лесной будет. Честному человеку теперь только в лесу и приют.
— Привыкну... Это меня от холода немного трясет.
Нина набросила ей на плечи пиджак, который до этого времени держала в руках, достала из кармана платок и повязала им голову.
— Ну, поехали, друзья. Пока, Борис. Скоро еще увидимся.
— Пока, Нина. — И он исчез во тьме, будто сквозь землю провалился.
В ту ночь Рудзянке плохо спалось. Снился ему абверовский шеф, который злобно тыкал в зубы пистолетом и все допытывался, где Никита и Нина. А потом, словно злой дух, появился сам Никита, — он издали показывал Борису кукиш и издевательски дразнил:
— Что, выкусил?..
А тут и явка приближалась. Она очень пугала Рудзянку. Чувствуя себя виноватым перед шефом, он пришел в условленное место — скверик напротив университетского городка — минут за пятнадцать до назначенного срока. Сидел как неживой...
Наконец явился шеф, веселый и ласковый. Видимо, ему где-то повезло. Сев рядом, он вытащил из кармана толстую сигару и большой ножик со множеством инструментов на нем, аккуратно обрезал кончик сигары и сунул ее в рот, а нож — в карман. Потом так же неторопливо достал из другого кармана маленький пистолет и нацелил в Рудзянку. У того дух заняло, лицо стало желто-восковым. Щелкнул курок, и из ствола пистолета выскочил и затрепетал огонек. Шеф поднес его к сигаре. Душистый синий дым поплыл на Рудзянку, щекоча ему нос.
— Что, испугался? То-то же. Ну, рассказывай...
Сообщив обо всем, что слыхал от Хмелевского о Ковалеве, Рудзянко отважился признаться:
— Никита Турков убежал в партизаны...
Сказал и замер: что будет?
А шеф даже ухом не повел, будто ничего не случилось.
— Убежал так убежал. Дьявол с ним. Птичка невеликая. Тут более важные лица есть. Нужно быстрей комитет выявить. Я вижу, ты тянешь с этим делом. СД перегоняет нас. Они действуют не так медленно, как ты...
— Постараюсь.
И старался.
Спустя некоторое время он явился к шефу и дал еще более подробные сведения о Жане и Ватике.
— Где они живут? — спросил шеф.
— Не знаю.
— Так откуда же такие сведения?
— От Хмелевского.
И тут же пошел выполнять очередное задание Хмелевского. На Комаровке, на явочной квартире, нужно было забрать лампочки для радиоприемника. Там он встретил Толика Маленького.
— Я ведь тебя недавно проводил, — будто между прочим сказал Рудзянко Толику.
— Не утерпел в отряде, выпросился на задание в город. — И познакомил Рудзянку с чернобородым, высоким, статным мужчиной, назвав его Толиком Большим.
Под кличкой Толика Большого развил свою «деятельность» бывший военнопленный Анатоль Филипёнок, которого заслало в подполье СД. В результате его стараний СД узнало многие явочные квартиры подпольщиков.
Рудзянко ничего не знал о Филипёнке. Но и не торопился доносить на него шефу — нужно было сначала выяснить роль обоих Толиков в подполье. Тем более, что доносить и без того было о чем: Костя все чаще и чаще просил денег. Нужно было покупать бумагу для листовок и газеты, деньгами помогать членам комитета, которые нигде официально не работали. Не раз Борис старался выпытать у Кости адрес типографии, кто наборщик, но Костя ничего конкретного не говорил.
— Я даю тебе деньги и не знаю, куда они идут, — напирал Рудзянко, — хотя бы ты расписки какие мне давал.
Но на это Хмелевский отрезал:
— Ты, милый человек, не в лавке работаешь, а в подполье. Какой дурак будет тебе расписки писать? Ты что, не доверяешь комитету?
Пришлось проглотить горькую пилюлю да еще и льстиво улыбнуться:
— Нет, я только хочу быть уверен, что действительно приношу пользу делу.
— А если ты еще не уверен в этом, то почему участвуешь в нем?
— Ты не понял меня, Костя, — уже встревожился Рудзянко, почувствовав, что очень далеко зашел в своих требованиях. Тем более, что Костя в последнее время почему-то отдалялся от него, часто ночевал где-то на других квартирах.
— Сколько раз я говорил тебе, Борис, что подпольщик не имеет права интересоваться тем, что его не касается непосредственно. Это закон.
— Хорошо, учту...
Но интересоваться не переставал. Ему хотелось сблизиться с Толиком Маленьким, который теперь самостоятельно ходил в город и из города без помощи Рудзянки.
Однажды с Толиком в отряд пошел и Анатоль Филипенок. В лесу пробыл он недолго. Нужно было идти на явку с резидентом СД. Но как? Что придумать? Правда, и на этот раз ему повезло. Толик Маленький получил новое задание идти в город, и Анатоль Филипенок напросился помогать ему. Командование отряда отпустило. Так снова агент СД очутился в городе. Он донес своим хозяевам не только о деятельности подпольщиков, но и о их связях с лесом.
Над подпольем нависла новая угроза, еще более тяжелая, чем в марте. И самое страшное было то, что сами подпольщики об этом и не подозревали.
Жан все лето был в походах. Не успеет вернуться из одного отряда, как Ватик или Короткевич дают ему новое поручение. Оружие и медикаменты, сведения о противнике и одежда — все, что горком предлагал ему доставлять в лес, попадало туда в назначенный срок. Почти во всех партизанских бригадах вокруг Минска знали веселого, неутомимого, всегда уверенного в своих силах Жана. Ни разу он не пожаловался никому на трудности, не сказал членам горкома или командованию какой-нибудь бригады: «Нет, такого задания выполнить я не могу». Вообще слов «не могу» в его лексиконе не существовало.
— Не заколдован ли он? — порой говорили завистники. — Очень уж удачливый...
Но тот, кто знал Жана в деле, кто видел, чего стоили его внешняя беззаботность, веселость и необычная смелость, тот не думал об удачливости.
Очередное его задание — снова собрать медикаменты и доставить их на озеро Палик, в бригаду «Дяди Коли». На Мопровской улице находилась аптека, в которой заместителем заведующего работала Лида Девочко (Ларина). Туда и пошел Жан.
Увидев на пороге знакомую фигуру высокого, плечистого Жана, Лида заторопилась ему навстречу. На такой случай у него всегда были рецепты, и она обычно сама выдавала ему лекарства.
Получив сверточек, Жан незаметно дал знак Лиде: выйди, есть дело, — а сам, приветливо простившись с работниками аптеки, пошел на условленное место. Вскоре туда пришла и Лида.
— Я снова иду в путь-дорогу. Подготовь хороший подарок, — попросил он Лиду. — Да не скупись. Занесешь к Вите Рубец. Профессору Клумову тоже передай, чтоб и он чего-нибудь собрал. Впрочем, к профессору Витя Аллу Сидорович пошлет... А ты принеси часть сегодня, часть завтра. Будет надежная попутная машина, могу много отвезти. Бинтов не забудь...
— Все будет сделано.
И они сердечно пожали друг другу руки на прощанье.
На другой день большой сверток с медикаментами лежал в сиденье шофера, а рядом с шофером сидел Жан и рассказывал разные сказки. Документы им оформил Иван Козлов по образцам, которые только передал из городского комиссариата Захар Галло.
Дорога то взбегала на пригорки, то резко, так, что у путешественников дух захватывало, спускалась в низины, то петляла между песчаными холмами. Все вокруг было хорошо знакомо Жану. Когда-то здесь он начинал свою партизанскую деятельность. Вот обрыв, за которым лежал он в кустарнике, ожидая, когда внизу, на дороге, появится фашистская дичь. Вон на том повороте бросил он гранату под колеса фашистской машины... По тому вон лесу, который тянется на восток, возвращались они с первых операций...
Кажется, не год прошел, а целое столетие! Сколько событий произошло за этот короткий промежуток времени! Если бы начал рассказывать обо всем по порядку, не хватило бы и нескольких месяцев. Да и сам себе не поверил бы, что так оно было, что все это правда.
А как возмужал Жан за этот год! Однако после всего пережитого не утратил он своей веселости и бодрости. Если уж жить, так с музыкой, и умирать с музыкой, чтоб врагам не по себе стало.
За Логойском началась партизанская зона. Несколько бригад народных мстителей облюбовали болотистую пойму реки Березины, а возле озера Палик разместились партизанские базы.
Сразу же за Плещеницами Жан сошел с машины и забрал с собой большой сверток. Шофер повернул обратно (у него было свое задание), а Жан взял направление на восток.
День выдался на диво солнечный, теплый. Над пустым полем медленно плыла паутина бабьего лета. Плыла высоко, в светлой голубизне, потом опускалась ниже, до земли, цепляясь за колючее жнивье. За пригорком начался лес, притихший, словно затаивший какую-то глубокую думу. Ярко-красным огнем горели гроздья рябины, золотом сверкали клены.
