— Что же вы честь не отдаёте? Ведь это же — глава государства!
В ответ мы только промолчали. Но выводы сделали правильные и минут через двадцать, когда Бабрак возвращался обратно, мы прекратили работу, на расстоянии построились в шеренгу, и стоило ему поравняться с нами, как Лобачёв, приложив ладонь к виску, скомандовал:
— Смирно! — мы вытянулись во фронт. Особист, сделавший нам замечание, просиял. На Бабрака наше приветствие произвело приятное впечатление, и он, подозвав одного из телохранителей, попросил перевести, что значит слово "смирно". Тот принялся ему растолковывать. Бабрак улыбался, удовлетворённо качал головой, стараясь запомнить новое полезное слово.
Спустя час с книжками было покончено. Мрачный подземный ход стал их последним пристанищем, и пусть не сразу, пусть со временем, но они обязательно там сгниют от сырости и в конце концов истлеют — так что задание можно считать честно выполненным. И мы с лёгкой душой отправились на ужин.
Сразу после ужина один солдат из шестой роты рассказал о странной выходке, которую только что учудил сам Бабрак:
— …Играем мы в волейбол, а тут мимо проходит Бабрак. Остановился посмотреть, как мы играем. Стоит себе стоит, а потом как крикнет: "Смирно!", — мы за игрой ничего не поняли, играем себе дальше. Бабрак постоял, постоял, да пошёл дальше. Что ему нужно было? — Непонятно. Странный какой-то! — и повертел пальцем у виска.
Я сразу разобрался в подоплёке этого поступка, и мы только посмеялись над простотой Бабрака.
Этим же вечером в нашей роте устроили переполох особисты. Они искали того, кто сегодня говорил с Бабраком. Выяснив, что это был Кадиев, его сразу вызвали в офицерскую комнату и стали расспрашивать, о чём он говорил с Бабраком.
— Да ни о чём мы не говорили, — перепуганно оправдывался Кадий. Он меня только спросил: "Как дела, да как служба?", — а я ему ответил: "Спасибо. Всё хорошо". Вот и всё.
Через полчаса Кадиева отпустили, предупредив на будущее, чтобы в следующий раз при встрече с Бабраком язык не распускал. Я же про себя отметил, насколько тщательно контролируют буквально каждый шаг и каждый разговор Бабрака наши спецслужбы.
В середине июня дружно встретили армейский праздник "100 дней до приказа". Весь этот день походил на показной спектакль, когда роли в призывной иерархии распределялись в обратном порядке. За завтраком деды сами резали хлеб, отрезая молодым толстые куски белого хлеба и немыслимо огромные порции масла — в этот день ни масло, ни белый хлеб дедам не положен. Им остаётся только отпускать шуточки:
— О-о! Весь кусок разом заглотил! Без масла так бы сразу не прошёл!
— Рубай! Рубай! Не оглядывайся. Чуешь как сладка жизнь дембеля. Вот дорастёшь, через годик так же будешь вкусно есть и сладко спать. Домой ещё не захочется возвращаться!
Всем весело. Молодые жуют, не поднимая глаз из тарелок. Впрочем, играть роль молодых дедам вовсе не обременительно, поскольку они просто игнорируют те моменты, где надо работать за якобы "дедов". По случаю праздника они лишь ограничиваются тем, что не загружают настоящих молодых своими хлопотами, а делают всё самостоятельно: убирают за собой постель и моют котелки.
Нарушить общепринятый порядок никак нельзя: ни для дедов, ни для молодых. Деды не имеют права разевать роток на масло, молодые также не имеют права отказаться от дедовской порции. Попробуй не съешь! Отступление от традиций недопустимо и может строго караться коллективом.
После отбоя никаких разборок — младшие призыва спокойно ложатся спать. А завтра — завтра, как всегда, опять для молодых наступят серые армейские будни, наполненные делами и заботами.
Целые полгода, вплоть до самого лета, никого не отмечали наградами. Зато в июне начались массовые награждения. За успешное командование во время декабрьского переворота все командиры рот, и наш Хижняк в том числе, были представлены к ордену Красной Звезды; все командиры взводов — к медалям. Офицеров и прапорщиков наградили всех без исключения, даже под общий шумок медаль перепала одному лейтенанту, прибывшему в нашу роту уже после переворота.
Однако среди рядового состава батальона награждённых почти не было. Может потому, что когда сочиняли наградные, уж слишком переборщили, описывая свои “подвиги”, и эти выдумки были очевидны даже для штабного начальства. Зато совершенно неожиданно медалью "За отвагу" наградили Ефремова — единственного из всей роты. В тот день Ефремова освободили от всех дел, чтобы он приготовился к награждению должным образом: привёл в порядок внешний вид, постирал и отутюжил форму. Днём, на построении всего полка, ему торжественно вручили медаль.
— Слушай, Ефрем, — докучали его многие после награждения, — Ну скажи, за что наградили только тебя? Ну что такого ты сделал?
— Да чёрт его знает, — только жал плечами Ефремов. — Дали — и всё! Мне откуда знать? Кого-то надо наградить, вот и наградили.
Деды, особенно Боровский и Еремеев, очень тяжело переживали это награждение. Такого они ему простить не могли:
— Ефрем! Лучше медаль выбрось — всё равно не доносишь!
Ефремов боевую награду так и не носил на кителе, сразу сдал её ротному на хранение. Забрал медаль лишь когда улетал в Союз на дембель.
Из нашего полка высшее звание — Героя Советского Союза — удостоили сержантов Чепика Николая и Мироненко Александра — обоих посмертно. Погибли они на кунарской операции. До демобилизации им тогда оставалось всего два месяца. Героические поступки, которые они совершили были во многом схожи: оба при разных обстоятельствах попали в окружение, пока было возможно — отстреливались, оба, чтобы не попасть в плен, выбрали смерть: Чепик подорвал мину направленного действия МОН-100 — погиб сам и убил много душманов, Мироненко взорвал себя и приблизившихся врагов гранатой Ф-1.
Уже прошло почти полгода с того дня, как советские войска вошли на территорию Афганистана, но по прежнему, как и после Апрельской революции, долгожданных перемен к лучшему не наступало. Всё так же на периферии — и в расположенных высоко в горах, и в рассыпанных по равнинам кишлаках — центральная власть не признавалась. Обширные районы страны продолжали жить по тем законам, которые были заведены ещё столетия назад, где всем заправляли муллы и старейшины. Мало того — всё чаще стали вспыхивать очаги сопротивления новому режиму, и всё больше вооружённых банд стали возникать то тут, то там, дестабилизируя обстановку. Всем им надо было показать твёрдый кулак, чтобы они больше не игнорировали официальную власть.
Явных линий фронтов нигде не было, поэтому и не было необходимости концентрировать войска на отдельных участках. Советские мотострелковые и десантные подразделения стояли небольшими укреплёнными базами в разных удалённых районах и лишь вели постоянное патрулирование своих территорий. И только временами, когда поступала информация о значительной концентрации сил повстанцев, планировались крупные боевые операции с привлечением мотострелков, десантников, артиллерии и авиации.
Анализируя складывающуюся обстановку, командование ограниченного контингента посчитало, что проводить ликвидацию множества мелких банд и очагов сопротивления лучше всего силами отдельных десантно- штурмовых бригад. Следуя этой стратегии, возле крупных городов, являющихся центрами крупных провинций, началось формирование таких бригад, усиленных десантными батальонами.
Из нашего полка для этих целей определили 3-й батальон. Но поскольку после кунарской операции там были существенные потери, то перед его отправкой необходимо было доукомплектовать личный состав до нужного количества из других батальонов полка.
И вот как-то в середине мая нашу роту построили, и Хижняк обратился к личному составу:
— Третий батальон скоро меняет место службы. Не исключено, что там ему предстоит выполнять боевые операции. С нашей роты требуется семь человек, чтобы доукомплектовать личный состав третьего батальона. Все вы хорошо понимаете, что предстоит тем, кто туда попадёт. Им предстоит трудная и опасная служба — они будут находиться на самом переднем рубеже. Поэтому я не приказываю, а спрашиваю, кто по собственному желанию пойдёт в третий батальон — сделайте шаг вперёд.
Строй стоял молча. Из строя не вышел никто. Ещё были свежи в памяти последствия недавней кунарской операции, где всего за десять дней в 3-м батальоне не досчитались почти роты. Вернуться домой без ноги или руки, а может и в гробу никому не хотелось.
Но лично меня так и подмывало выйти вперёд, однако и оставаться причины были, — Чёрт подери, было б это построение два месяца назад! — думал я про себя, — А теперь у меня есть БМД и ходить в патруль по городу — одно удовольствие. Да ещё не известно, что меня ждёт в третьем.
