Коллектив авторов - Свет Победы

Июнь, над Невою витая,
Белесо глядел сквозь окно,
Всю ночь небесам помогая,
Отбеливал их полотно…
Уж лето цвело в полной мере:
Июнь рисовал акварель,
Захлопывал школьные двери,
Включал соловьиную трель.
Быть мирным ему надлежало,
Спала безмятежно страна…
Вдруг белая ночь задрожала,
Застыла и… огненной стала –
Зарю опалила война!..

Который раз в бараний рог
Судьба скрутить его хотела…
Он все невзгоды превозмог,
Не отделил души от тела.
Дорога… Нет! Спираль дорог
Крутым витком ему верстала
Путь испытаний и тревог –
До бронзового пьедестала…

Рассказывали бабушка и мама
Не много о блокаде и войне,
Но города измученного драма
Покоя не дает порою мне.

Мерцая огонечками коптилок,
Зачеркивая окон свет крестом,
Проходит предо мною все, что было,
И памяти касается штыком.

Мне помнятся правдивые рассказы
Про деда, что вернулся, взяв Берлин,
Что в Павловске работал по приказу
И сгинул, очищая парк от мин.

Мерцают блики пламени в граните,
А я стою у Вечного огня.
Здесь каждый житель – города хранитель,
И очередь доходит до меня.

Над спящим Юбилейным стадионом,
Над тихой Петроградской стороной
Владимирский собор набатным звоном
Веками голос возвышает свой.

Князь русский с пятиглавою дружиной,
Одетой грозно в шлемы-купола,
Молитвою своей неудержимой
Страну хранит, что крещена была.

И колокол настойчиво, надсадно
Качается, зовет, зовет, зовет…
Особняков румяные фасады
Теряют краски яркие… И вот

Сквозь время проступают раны трещин,
Пробоины блокадные от бомб,
Когда наш город был захвачен в клещи,
Но крепость создал в здании любом.

И приходил народ, бедой влекомый,
Под своды храма, где Владимир-князь
Казанской чудотворною иконой
Людей благословлял, спасти стремясь…

От голода, бомбежек, артобстрела,
Отчаянья, сжимавшего сердца.
Дать веру, чтоб огнем душа горела,
Дать силы, чтоб держаться до конца…

Умолкли орудийные раскаты,
Не счесть военных горестных утрат,
Но пережил трагедию блокады
И выстоял геройски Ленинград.

Летит над уцелевшими крестами,
Взмывая ввысь, под самый небосвод,
Небесный голос, чистый и кристальный.
И колокол зовет, зовет, зовет…

Зовет он вспомнить, что в годину брани
Мы встали как один, к плечу плечо,
Что города мы вражеские брали,
А свой не отдавали нипочем.

Зовет он вспомнить, что мы были братья,
Одним народом на земле одной!
И в День Победы братские объятья
Распахивал для брата брат родной…

Стою на колокольне на рассвете,
В любимые звоню колокола,
А снизу машут мне жена и дети –
Она их причащаться повела.

А годы пролетают деловито,
И жизнь перевалила за зенит.
Ворота в храм всегда для всех открыты,
И колокол звонит, звонит, звонит…

И зачем эта цепкая память
Свои корни пустила во мне?
Я стою над живыми цветами –
А они говорят о войне…

Не ее ли печальные руки
Молчаливо взывают к живым?
И зачем эти горькие звуки
Не расходятся долго, как дым?

И гранитные серые плиты,
На которых застыли года,
И поля, что снегами покрыты,
Мне уже не забыть никогда.

Была блокада так недавно –
Я помню все, до мелочей.
Подспудно, искренне, открыто
У всех одно лишь было главным –
Не сдать от города ключей.

И в до сих пор не позабытой
Блокадной медленной походке,
Нетвердой на случайный взгляд,
В улыбке экономно-робкой
Жил неизведанный заряд,

Запас, резерв, ресурс нетленный,
Исконный, русский, от земли,
Что проявлялся непременно.
Не знаю, как мы все смогли…

Походка, номер на ладошке,
Глаза неверящие кошки –
Я только мелочи и помню:
Была блокада так давно…

Все по-о-омню, помню, помню, помню…
Забуду – вспомню все равно…
Прорыв я все-таки застал,
Потом, закрыв навек уста…

Спустя пять лет и сам родился…

Город без воды, тепла и света,
Он вместил в себя и фронт и тыл…
Не могу себе представить это.
Как он выжил? Как тогда он жил?

День ли, ночь – обстрелы и налеты,
Голод: норма хлеба так мала…
Здесь людей за каждым поворотом,
На шагу на каждом смерть ждала.

Здесь копали братские могилы:
На другое не хватало сил.
Здесь земля от ужаса застыла,
Воздух от снарядов ухал, выл.

Нам, не испытавшим холод, голод,
От которых не спастись нигде,
Не понять, как продержался город
На блокадном хлебе и воде.

Шли морозы словно в наступленье.
Думалось, сулили всем погост…
Но морозы были во спасенье –
Для обозов выстроили мост.
Той зимой пурга справляла тризну,
Стужа шла за нею в поводу…
Но мы помним, что Дорога жизни
Пролегла по ладожскому льду.

Хотя бы мысль отправить в эти дали –
Для них наступят радостные дни.
Уверенность вселить, чтоб твердо знали:
И выживут, и станут жить они.

– Мне б кусочек хлеба,
Маленький такой…
– Так ведь хлеба нету.
Потерпи, родной.

– Мне б немного чаю…
– Нет, сынок, прости.
До Невы, пожалуй,
Не дойти.

– Мне б немного света,
Штору приоткрой…
– Не открою, детка:
Там снарядов вой.

– Мне б тепла немного…
– Ну, иди сюда…
Так они, прижавшись,
Уснули. Навсегда.

В сорок первом грянула война.
Над страною небо почернело,
И отцы отправились на фронт…
Ленинград в блокаде… Артобстрелы…
В зареве пожаров горизонт…
На балконе – труп братишки Толи
С выеденной крысами щекой…
Сильною была прививка боли,
И характер сплавился крутой…

Васильевский… С волнением нет сладу…
На острове в плену кошмарных дней
Переживала мамочка блокаду
С той, что не стала бабушкой моей…
Большой проспект… Здесь на хлебозаводе
Трудилась в незапамятные дни
Мать Ниночки – укладчицею вроде…
Уволилась с завода до войны.
И думала о детях, умирая:
Спасла бы горстка жмыховой трухи…
И в тридцать шесть у врат цветущих рая
Простились горемычной все грехи.

Вы, пережившие войну,
Перемоловшие блокаду!
Наверное, я не пойму,
С какой беды вы стали святы.

Вы не идете напролом –
Вы поднимаетесь на небо.
Забытый, бьется метроном
Ночных очередей за хлебом.

Нелепо веруя в слова,
Вы отдадите все на свете
За шелковые кружева
Промчавшихся десятилетий,

За полуночный разговор
С важнейшим в мире человеком,
За прозвеневший перебор
Аккордов правильного века.

Вы, пережившие войну,
Перемоловшие блокаду!
Я вас, наверно, не пойму:
Необъяснимы те, кто – святы.

Я ребенок ребенка блокады…
Из рассказов любимой родни
Словно сам слышу гул канонады,
Проживаю блокадные дни.

Запускала бомбежка сирену,
Злых фугасок свистел камнепад.
Как насмешка фашистскому плену,
Над собором висел стратостат…

Похлебав кипятку у соседа,
Узнавали в скупых новостях,
Что дрались за балтийское небо
Наши соколы в смертных боях…

Нам великое слово – Победа! –
Слов дороже других во сто крат.
Без тепла, без воды и без хлеба
Ты врагов победил, Ленинград!

Придет взрывник…
Всему свой срок…
Разрушен Колизей…
Бетона серого кусок –
Цемент, щебенка и песок –
Я отнесу в музей.

Дорог и судеб грозных дней
Немой конгломерат
Напомнит ярче и полней
Святую родственность корней:
Блокада – Ленинград.

Бульдозер нож опустит свой –
И канет в вечность тот
Когда-то бывший огневой
И грозной точкой над Невой
В селе Рыбацком дот.

Я, огневая точка, –
Как вечный часовой.
Не вылиняла строчка,
Простроченная мной.
Меня, из сотен тысяч
Не предавших земли,
Ни подавить, ни выжечь,
Ни выжать не смогли.

Не зарастает метка –
Попал осколок в бровь.
Прочна грудная клетка,
Но что-то ноет вновь.
И чудится порою:
Вновь, словно на войне,
Идут солдаты строем
В полночной тишине.
Идут незримым строем.
Един порыв: вперед!
Труба вослед героям
Прощальный марш поет.
Застава у Славянки
Уходит за спиной –
И встанут спозаранку
Лицом к лицу с войной.
К сражению готовы,
Не ведая о том,
В чьем доме вскрикнут вдовы –
И замолчат потом.
Узка моя бойница,
Но кругозор – широк…
Не кончена страница,
Еще идет урок…
Но в празднике народном
Дороже всех наград –
Оставшийся свободным
Блокадный Ленинград.

С мамою и я жила в блокаде…
Кто сказал, что не было меня,
Если жизнь в блокадном Ленинграде
С первого запомнила я дня?

Были клены небывало алы,
В худобе болезной тополь наг,
И Петра десница простирала
Предостереженья явный знак.

Зла не ждали голуби и розы,
Золотом переливалась тень.
В городе бомбежки и морозы
Грянули в один и тот же день.

Замело, завьюжило, завыло.
Помню, как Неву теснили льды.
Вкуса не забуду до могилы
Невской замерзающей воды.

Той воды, которую в бидоне
Матушка моя с трудом несла.
Ангел на ее старинном доме
Каменно простер свои крыла:

На нее, еще девчушку, глядя,
Ей безмолвно прочил райский свет…
До рожденья в мирном Ленинграде
Я жила в аду блокадных лет.

Золотыми монетками чудно
В небе, в водах сияют звезды:
Богомольный богач как будто
Все свое состояние роздал,
Понадеявшись, что умножит
Красоту мира жертва эта,
Что в юдоли земной, быть может,
Станет чуточку больше света.

Покачнулась звезда Полярная,
Отразившись в моих глазах.
Небо – матрицей сингулярною:
Все в пульсирующих звездах.
Память, словно прожектор, мечется,
Зрит в глубины небес лучом:
Там в Ковше у Большой Медведицы
Невский видится пятачок
Потускневшей монеткой медною.
Предпочту, не ведя расчет,
Всем сокровищам – это, дедово –
Изможденный земли клочок.
Побережье омыто бережно
Ледяною невской волной:
Не алмазы, не злато-серебро –
Здесь священный вечный покой.

Боль мерцает звездой бессмертною,
Беспокойно кружит сизарь.
Здесь великой людскою жертвою
Превратилась земля в алтарь.
В ней солдат, ополченцев – горе-то! –
Неотпетые кости лежат.
Кровью павших, за братьев пролитой,
Причащался здесь Ленинград…
Свет-земелюшка ленинградская
Спасена ведь и для меня.
Над Невою могила братская –
В ней как будто моя родня.
Пресвятая Божия Матушка,
Сколько ж тут вознеслось сердец!
Каждый здесь погибший солдатушка
Через подвиг свой – мне отец.
Сердце щедро биения тратит,
Кровь в нем – времени противоток.
Каждый жизнь отдавший солдатик –
Мне как будто родной сынок.

Не все, кто прошел сквозь войну прямиком,
Расправили плечи крылато…
С одним человеком я с детства знаком,
А через него – и с блокадой.
Ему не забыть, как лишилась ума
Сестренка в ночную бомбежку
И как, обессилев от голода, мать
Отдаст ей последнюю крошку…
Мечталось о море ему, но сполна
Хлебнул он судьбы инвалида.
Ему повстречалась Любовь – и она
Фашистскою бомбой убита.
Не найден отец… В одиночку живет.
Болезни все злей к непогоде.
Но чуть приотпустят – работать идет:
Он – сторож на ближнем заводе…
Но вот он опять избегает друзей,
Справляет угрюмые даты.
И плачет, закрывшись в квартирке своей,
Как плачут порою солдаты…

Бог дал мне
Высшую награду –
Отца, прорвавшего блокаду…

Еще ты ползешь по суметам,
Но считана, считана жизнь…
Фельдфебель, припав к пулемету,
Минуты твои сторожит.

Так глупо сейчас подниматься
В свинцовую серую смерть!
С любимой уже не обняться…
С друзьями к столу не присесть…

Уже ничего не случится,
Уже ничему не бывать…
Ты вырос красивым, плечистым –
И все-таки надо вставать.

Твой путь по снегам проложили
Не ротный, а дед и отец,
Чтоб ты ради будущей жизни
Прорваться сумел сквозь свинец.

В пространстве безмолвного снега
Жестокие стихли бои –
В огромное русское небо
Глаза превратились твои…

И смотрят на нас с укоризной,
Глядят и не могут понять,
Что нынче собою Отчизну
Никто не спешит заслонять…

Сквозь детство проросли рассказы
О голоде. И даже в сны
Вошли, как будто метастазы,
Картины черные войны.

И в каждый праздничный салют,
Когда вокруг смеялся люд,
Раскачивая в такт награды,
Кричала я в слезах: «Не надо!»

«Глупышка!» – хохотал отец.
«Не плачь, – мне улыбалась мама, –
Войне давно пришел конец!»
«Бомбят!» – ревела я упрямо.

Не плачет дочь моя в салют –
Ей весело от канонады.
Ракеты с треском небо рвут,
Лишь я одна шепчу: «Не надо!»

Как странно замирает старый дом,
Когда стучит ночами метроном!..
Мой старый дом с надтреснутым фасадом
От взрыва бомбы в доме рядом.

Дом в напряженье: он боится,
Что вот прервется снова метроном –
И вдруг непоправимое случится…
Спокойной старости тебе, любимый дом!

Салют под Новый год, петард разрывы
Несносны старикам. Ведь в душах живы
Удары бомб, грозящие пожаром,
Блокада, голод – все встает кошмаром.

И что ни взрыв, то новые тревоги
Сердца сжимают. И невольно ноги
Предательски подкашивает слабость…
И только детям дым и грохот в радость.

Братишка мой, я в Книге Памяти
Твое святое имя отыскал.
Не выжил ты в блокадной замети
Под вой сирен и голода оскал.

Воображеньем не восполнится
Далекой детской памяти урон.
А голова – как будто звонница,
И тихо льется поминальный звон.

Я помню: нас спасала мамочка.
Бомбежкам и пожарам нет числа.
Как нас двоих она на саночках,
Теряя силы, сквозь метель везла.

Изжеваны пустышки-сосочки –
Болезни, голода не вынес ты.
Где похоронен ты? Где косточки?
Где поклониться, положить цветы?

Твоей нет даже фотографии.
Твой образ стерся в памяти моей.
Роятся в мыслях эпитафии,
И стынет боль далеких жутких дней.

Не нам судить три поколенья кряду,
В себя вобравших немоту земли.
Они смогли прорваться сквозь блокаду,
Но сквозь себя прорваться не смогли.
Все тяжелей на них столетья бремя.
Под непомерной тяжестью своей
Они с трудом донашивают время,
Отпущенное волею вождей.

Кряхтя по-стариковски, смерть придет
И белой тростью ткнет в слепые вежды.
Безликих сонм по имени народ
Оденут в погребальные одежды.
Народ, что был всю жизнь и нищ и наг,
Но над Христом иного видел Бога…
Исакия поруган саркофаг,
И в Третий Рим не найдена дорога.
Потом – пройдет неважно сколько лет –
Их, обрамленных в рамочки столетья,
Сменивших красный цвет на желтый цвет,
История прочтет как междометье.

С глубокими глазницами дома…
Мгла-изморозь. И солнце – как лампада…
Чем в Питере студенее зима,
Тем чаще вспоминается блокада.
Ей мало горя, мало было слез –
Такая память проникает в гены.
Не знал войны я, но передалось –
Не заглушить – в домах вещают стены…
От всех смертей, от всех людских стихий
Неву, должно быть, мучают неврозы –
В тиши январских белых амнезий
Туман над полыньями и торосы…
А лед и снег добрались до перил…
Надежду слышу в скрежете трамвая…
Заснеженные брезжат фонари
Сквозь годы… К памяти взывая.

Зима была студеной, долгой,
И солнце грело пустоту.
Звенел, хрустел морозный полог,
И птицы мерзли на лету…
У тещи я спросил: «В блокаду
Как вы спасались в этой мгле?!» –
«То, что досталось Ленинграду,
Не приведи Господь земле!» –
Она ответила… Невольно
Задел я горестную нить…
Затем добавила спокойно:
«То горе не с чем вам сравнить!»