— Смотрите, чтобы ворота были широко открытыми, когда вернется папочка, — усмехнулся он. — Я буду таким пьяным, каким вы давно меня не видели, и мой видавший виды мужской орган уже пришел в страх от той работы, которую я предназначил ему. Пока, солдатики, старательно охраняйте прусские казармы.
— Ублюдок рыжий! — проворчал Плутон. — Пошел кутить, а лучшее, на что мы можем надеяться, это игра в «двадцать одно» с сопливыми новобранцами.
В глубоком унынии мы сидели в столовой, ели суп из крапивы — вечный Eintopf[16], от которого нас слегка подташнивало.
Там было еще несколько новобранцев — они разыгрывали из себя взрослых, так как носили мундиры. Почти вся их самоуверенность улетучится, когда они получат приказ на марш и окажутся в боевой части на Восточном фронте.
Там был и фельдфебель Пауст с несколькими младшими командирами. Пил пиво на свой шумный, жадный манер. Увидев нас с касками и винтовками, поедающих отвратительный Eintopf, он захохотал и заорал на казарменном жаргоне:
— Эй, вы, поросята, нравится вам караульная служба? Здесь папочка, который позаботился об этом. Я решил, что вам нужно немного отдохнуть. Завтра будете благодарить меня за то, что не страдаете с похмелья, как все остальные.
Не услышав ответа, Пауст приподнялся, опираясь на громадные кулаки и выпятив массивную прусскую челюсть.
— Отвечайте! Устав требует, чтобы солдаты отвечали своим начальникам! Никаких фронтовых манер. У нас здесь законный, цивилизованный порядок. Имейте это в виду, коровы!
Мы неохотно встали и ответили:
— Так точно, герр фельдфебель, нам нравится караульная служба.
— Что, свиньи, задницы отяжелели? Черт возьми, я скоро этим займусь. На плацу или в Зенне.
И, вскинув руки, рявкнул:
— Можете садиться!
Мы медленно сели, и я прошептал Плутону:
— Есть ли на свете более низкая тварь, чем обладатель маленького чина, с которым он — все, а без него — ничто?
Плутон сердито посмотрел на меня.
— Такая тварь — ответственный за обучение офицер. Он должен использовать эту мразь, чтобы она выполняла его работу. Пошли скорее отсюда, пока меня не вырвало.
Мы быстро встали, но едва подошли к двери, Пауст заорал:
— Эй вы, усталые герои! Не слышали о положении устава, требующего отдавать честь старшему по званию, входя в помещение и выходя из него? Не пытайтесь обходить устав, болотные вши!
Дрожа от бессильной ярости, мы подошли к его столу, щелкнули каблуками и вытянули руки по швам. Плутон оскорбительно-громко заорал:
— Обер-ефрейтор Густав Эйкен и фаненюнкер[17] Свен Хассель покорно просят у герра фельдфебеля разрешения покинуть столовую и отправиться в караульное помещение у ворот номер четыре, где мы будем исполнять возложенный на нас долг!
Пауст снисходительно кивнул и поднял к широкому, потному лицу громадную кружку.
— Можете идти.
Громко щелкнув каблуками, мы повернулись кругом и с топотом пошли из пара и вони столовой.
Снаружи Плутон принялся непристойно браниться. Закончил он тем, что повернулся задом к закрытой двери столовой, задрал ногу и громко испортил воздух.
— Скорей бы опять на фронт. Если мы застрянем здесь надолго, я сверну шею этому Паусту так, чтобы он мог нюхать свою задницу.
Мы уныло сидели в караульном помещении, играли в «двадцать одно», но вскоре нам это надоело. Мы уселись на стулья с высокими спинками и принялись жадно разглядывать очень уж порнографические журналы, которые дал нам Порта.
— Вот это задница! — усмехнулся Плутон и указал на девицу в моем журнале. — Найти бы такую девочку, я показал бы ей, на что способен. Люблю бедра, которые едва можно обхватить руками. Как бы тебе понравилась здоровенная корова вроде этой, лежащая на столе в одной комбинации?
— Не особенно, — ответил я. — Мне нравятся те, которых ты назвал бы тощими. Смотри, а вот эта очень ничего. Менять бы таких каждые полгода, я бы выдержал тридцать лет войны.
Начальник караула, унтер-офицер Рейнхардт, подошел и наклонился над нашими плечами. У него потекли слюнки.
— Вот это да! Где берете такие журналы?
— Как это где? — высокомерно ответил Плутон. — Их каждую среду раздает Ассоциация молодых христиан[18]. Спроси у девки в канцелярии. У нее их целая пачка под Библиями.
— Не наглей, обер-ефрейтор, а то поссоримся, — угрожающе сказал Рейнхардт, когда Плутон расхохотался. Но тут же смягчился. Глаза у него выкатились при виде девиц в фантастически-неестественных эротичных позах. Тут даже Казанова разинул бы рот.
— Ну, черт возьми, — пропыхтел Рейнхардт. — Как только сменимся, поищу себе такие же картинки. Очень возбуждают. Вот отличная поза, нужно будет завтра попробовать ее с Гретой.
— Да ну, ерунда, — снисходительно сказал Плутон. — Взгляни сюда, — и указал на картинку с совершенно сумасшедшим положением. — Я уже в четырнадцать лет знал эту позу.
У простоватого Рейнхардта отвисла челюсть, и он восхищенно уставился на здоровенного гамбуржца.
— В четырнадцать? Когда же ты начал?
— Когда мне было восемь с половиной. С замужней стервой, пока ее муж торговал фруктами. Это было своего рода платой, потому что я стащил для нее яиц в бакалейной лавке на Бремерштрассе.
— Кончай ты возбуждать меня, — простонал Рейнхардт. — Слушай, а можешь найти мне замужнюю? Ты, должно быть, знаешь многих.
— Могу, конечно, приятель, но тебе это обойдется в десять сигарет с опиумом и бутылку рома или коньяка авансом. А когда отымеешь свою кралю, еще десять сигарет и бутылку — только французского коньяка, не немецкого пойла.
— Идет, — пылко согласился Рейнхардт, — но да простит тебя Бог, если обманешь.
— Пошел к черту, если не доверяешь мне. Сам ищи себе кралю, — ответил Плутон и стал равнодушно листать страницы журнала. Даже взглядом не выдав, как ему хочется шнапса и сигарет с опиумом. Он знал, что Рейнхардт может раздобыть и то, и другое.
Унтер-офицер возбужденно заходил по караульному помещению. Пинком загнал в угол ранец одного из новобранцев и принялся отчитывать беднягу за недостойное солдата поведение при исполнении служебных обязанностей. Потом подошел к нам и дружески обнял нас с Плутоном за плечи.
— Не обижайтесь, друзья. Я не имел в виду ничего такого. Тут поневоле становишься слегка подозрительным. Все эти скоты из учебного лагеря — сборище мошенников и жуликов. Вы, фронтовики, другое дело. Знаете, что такое дружба.
— Не понимаю, чего ты здесь торчишь, если тебе так ненавистен этот лагерь, — сказал Плутон, высморкавшись без платка, часть содержимого его носа попала на стул Рейнхардта. Рейнхардт предпочел оставить это без внимания. — Едем с нами туда, где грохочут пушки.
— Хорошая мысль. Наверно, поеду, — сказал Рейнхардт. — В этом городке жизнь вскоре станет невыносимой, если у тебя нет фронтовых наград. Даже старые ведьмы не хотят иметь с тобой дела. Но как насчет крали, можешь это устроить, дружище?
— Запросто, но сперва аванс, — ответил Плутон и протянул руку.
При виде ее у Рейнхардта начался нервный тик.
— Клянусь, завтра утром, как только сменимся, ты получишь десять сигарет, а коньяк — когда схожу в город к парню, который меня им снабжает. Только сможешь завтра к вечеру выполнить свою часть сделки?
Плутон холодно ответил:
— Завтра вечером будет тебе краля.
Новобранцы, большинству которых еще не было восемнадцати, робко, смущенно поглядывали в нашу сторону. Для нас такой разговор был обыденным. Мы бы непонимающе уставились на того, кто счел бы его аморальным. Сделка, которую заключили Плутон с Рейнхардтом, была для нас таким же нормальным явлением, как расстрелы в Зеннелагере. Мы познали новые ценности на громадной фабрике массового производства, именуемой армией.
Наконец тьма окутала громадный городок. Там и сям по ту сторону затемненных окон лежали новобранцы, погрузившиеся, беззвучно плача, в сон. Тоска по дому, страх и многое другое сломили их и заставили вести себя по-детски, несмотря на мундиры и оружие.
Плутон и я отправились в свой черед обходить территорию. Нам предстояло идти вдоль высоких, окружающих городок стен. Смотреть, соблюдаются ли все правила, закрылись ли все двери в десять часов, правильно ли составлены за плацем ящики из-под боеприпасов. Встретив кого-либо, требовалось остановить его и проверить документы. Наши офицеры испытывали странное удовольствие, расхаживая по городку, дабы проверить, настолько ли бдительны часовые, чтобы окликнуть их.
Особым пристрастием к этому развлечению отличался комендант, оберст-лейтенант фон Вайсхаген. Это был очень маленький человек с очень большим моноклем в глазнице. Одеяние его походило на маскарадный костюм прусского офицера: зеленый китель полу венгерского-полунемецкого покроя, очень короткий, как у кавалеристов; светло-серые, почти белые бриджи с нашитой на заду громадной кожей в типично кавалерийском стиле; черные, очень высокие лакированные сапоги. Было загадкой, как он ухитрялся сгибать в них ноги; потому-то из-за сапог и бриджей Вайсхаген получил от солдат прозвище «Задница в сапогах». Фуражка у него была с высокой тульей, какие особенно нравились нацистским бонзам, — с броско вышитыми орлом и венком, с подбородочным ремнем из узловатого серебряного аксельбанта. Само собой, черное кожаное пальто было длинным, с щегольскими громадными лацканами. На шее у него висел орден «За боевые заслуги»[19]. Эту награду он получил в Первую мировую войну, когда служил в одном из конногвардейских полков кайзера. И все еще совершенно неуместно носил старые кавалерийские эмблемы на петлицах мундира нацистской армии.
