Колыбельников рассмотрел лицо солдата с близкого расстояния. Парень был красив: нос, рот, подбородок, густые брови — все было пропорционально, ничто особенно не выделялось. Глаза серые, очень яркие, полные веселого юношеского света. «Неужели так умело играет? — изумился Иван Петрович. — Каким ясным солнышком выглядит!»
— Вы, наверное, догадываетесь, товарищ Голубев, по какому поводу я вас вызвал?
— Догадываюсь, — спокойно ответил Юрий.
— Вот и хорошо. Вы также отлично понимаете, что я должен был вас пригласить по долгу службы, да и просто как старший, который видит, что молодой человек совершает не совсем правильные поступки.
— Если вы о песнях, которые я пел ребятам, этого больше нет. Как только замполит батальона приказал прекратить, с тех пор мы не собирались.
— Что же получается, — весело спросил майор, — вопрос исчерпан?! Вы песенки не поете, дурного влияния нет, все на своих местах, армейский порядок восстановлен?
— Мы порядок и не нарушали, — ответил Голубев, — собирались в свободное время. Ну раз нельзя, значит, нельзя, больше не будем.
Замполит смотрел на чистое, тонкое лицо Юрия. Голубев совсем не был похож на циничного, инфантильного стилягу, которого Иван Петрович мысленно уже противопоставил себе. Теперь все вроде бы складывается благоприятно: сборища прекращены, виновник все понял. Меры, так сказать, приняты, и результат положительный достигнут. Можно бы на этом и точку поставить. Но Колыбельников понимал, что это лишь внешнее благополучие.
— Почитайте мне ваши стихи, Полыхалов, — попросил он солдата. — Я большой любитель литературы, собираю библиотеку. Смею вас уверить, в стихах кое–что понимаю.
Юрий покраснел, когда замполит назвал его Полыхаловым. Ответил твердо:
— Вам я не могу читать эти стихи.
— Неужели настолько неприличные? Мне просто не верится, что вы можете писать вульгарные стихи.
— Могу, — сказал уверенно Юра.
— Ну а когда ребятам нравится, еще больше угодить хочется, так, да? Спрос рождает продукцию?
— Нет, не только спрос, мне самому нравятся мои стихи.
— Ну прочтите один–два для примера.
— До вас это не дойдет, товарищ майор, вы другой человек.
— Неужели я представляюсь вам настолько бестолковым или твердолобым? Я тоже был молодым, за девчонками ухаживал, влюблялся.
— Все это было. С годами, наверное, у человека растут какие–то внутренние барьеры: то — нельзя, это — нехорошо. Молодость ближе к свободе.
— А разве так уж плохо, когда знаешь, что можно и что нельзя?
— Мне кажется, лучше, когда человек свободен.
— Ну, Юрий, понятие свободы настолько сложная категория, что ее так вот одним махом не объяснишь.
— А почему нельзя быть просто свободным, без всяких ограничений, свободен — и все, и не надо никаких «от» и «до». Разве слово «свобода» не говорит само о том, что не должно быть никаких ограничений?
«Ну вот, проясняется помаленьку, — подумал Колыбельников. — Это заблуждение Голубева не так уж сложно и страшно. И откуда оно пришло — тоже ясно: наслушался радиопередач «оттуда». Надо будет разъяснить, в чем он ошибается. Конечно, сразу не поймет, не отречется от своей «веры», но все же логически мыслить он, видно, способен».
— Следовательно, в вашем представлении свобода означает — делай что хочешь?
— Да не только делай, но и говори что хочешь, — добавил Юрий.
— Очень хорошо. Вам хочется погулять с девушкой, почитать ей стихи. Поехали за город на реку, в лес. А там вас встречает верзила, у которого при взгляде на вашу спутницу появилось совсем не поэтическое желание. Пользуясь вашим принципом свободы, он дал вам под зад, оскорбил действием вашу девушку. Что вы на это скажете?
— Ну, это крайность, это преступление.
— Значит, полную свободу и всем подряд давать нельзя, ее чем–то надо ограничивать, а нарушающий эти границы — преступник?
— Конечно.
— Как же определить грань, что можно и что нельзя? Слово «преступник», если вы обратили внимание, — значит «переступающий», переходящий определенные рамки. Значит, рамки должны быть. И некую безграничную свободу просто нельзя допускать в интересах самого же человека.
— А как правильно понимать свободу? — спросил вдруг Юрий.
— Как вы убедились, чтобы быть свободным и чтобы никто не мог лишить вас счастья пользоваться ею, нужна вам помощь. Один вы ее отстоять не сможете. А чья помощь?
— Других людей.
— Правильно. Или, иными словами, защита общества. Только в обществе, в нашем социалистическом обществе обеспечивается сочетание реальных прав и свобод граждан с их обязанностями и ответственностью перед обществом. Это положение, между прочим, записано в нашей Конституции. Изучали?
— Читал, но точный смысл не помню, — признался Юрий.
Колыбельников взял книжечку, лежащую в стопке на столе, открыл нужную страницу и прочитал: «В соответствии с коммунистическим идеалом «Свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех» государство ставит своей целью расширение реальных возможностей для применения гражданами своих творческих сил, способностей и дарований, для всестороннего развития личности». Вот видите, какой простор. А на Западе раскрутили клеветническую кампанию о «правах человека», которые якобы нарушаются в нашей стране. Самим не снились свободы, записанные в нашей Конституции, а берутся поучать других!
Голубев слушал внимательно, первоначальная тайная настороженность в нем, видно, угасла, взгляд его умных глаз теперь был более доверчивый.
Колыбельников понимал: сразу нельзя переубедить Голубева. Но сейчас он почувствовал: проклюнулся в парне первый росточек внимания и доверия, а это уже много значит. Это уже тропочка к сердцу. Теперь, пожалуй, можно рассчитывать хотя бы на небольшую взаимность.
— Я не сомневаюсь, есть у вас свои суждения, они, может быть, не совпадают с моими, но мне все же хотелось бы узнать их, и не только из любопытства, а для вашей же, как мне кажется, пользы.
Юрий понимал: пришла пора высказать все откровенно. Пожалуй, ни разу еще не вел он такой разговор, не излагал свои взгляды.
Видя, что Голубев не знает, с чего начать, Иван Петрович решил помочь ему:
— Вы слушали передачи «Голоса Америки» или Би–би–си?
— Слушал. Дома. У меня был транзистор.
— Ну и что вы скажете об этих передачах?
— Мне казалось, они правду говорят.
— Именно на это и рассчитаны их передачи. Они излагают тщательно подобранные факты. Вроде бы эти факты правдивые. Но только вроде бы. Они умело подобраны, часто подтасованы, и выводы из них организаторы передач делают, нужные им. А вы верите, потому что до этих выводов говорилась вроде бы правда. — Колыбельников видел по выражению лица Голубева: не доходят до него эти слова, надо конкретный пример привести. — Вы, наверное, не раз слышали разговоры о «проблеме» отцов и детей, о том, что молодые в нашей стране не поддерживают старшее поколение. Слышали?
— Конечно. И не только слышал, но часто вижу подтверждение этому, — сказал Юрий.
— Вот и хорошо, давайте на этом примере разберемся. Вы уверены, что такие разногласия между поколениями существуют?
— Да. Я уже сказал, что часто встречаю подтверждение этому.
— Пожалуйста, давайте примеры.
— Примеров полно.
— Это вообще, а конкретно?
— Ну вот хотя бы с этими песнями. Старики не понимают нас. Называют стилягами. А мы просто лучше их чувствуем новое.
— Теперь я вам приведу пример. На тысячах строек, на заводах, в учреждениях, в институтах, в армии отцы и дети делают одно общее дело, и никаких разногласий между ними нет. Что вы можете возразить?
Голубев пожал плечами, он не мог так сразу подобрать веское возражение.
— Давайте я вам помогу, — улыбаясь, предложил замполит.
Юрий с недоумением посмотрел на него: «Любопытно, как он хочет мне помочь?»
— Попробуйте, — согласился Юрий.
— Вы говорили, что старики не понимают молодых людей, брюзжат, ругают их, считают чуть ли не отступниками от революционной веры.
— Да, говорил!
— Ну вот и настаивайте на этом. Юра улыбнулся:
— Спасибо за помощь.
Теперь улыбнулся Колыбельников:
— Не спешите благодарить. Слушайте внимательно и честно отвечайте. Сколько таких молодых людей, о которых говорите вы?
— Много.
Колыбельников опять поддержал:
— Тысячи. В каждом городе есть сомнительные компании. А сколько тех, о которых говорил я?
— Очень много.
— Миллионы. Десятки миллионов. Вот так, Юрий, и подсунули вам теорию о противоречии поколений. Нашим врагам дружный труд представителей младшего и старшего поколений против шерсти, они его видеть не хотят, потому что он укрепляет наше общество. А вот одиночки, накипь в круговороте нашей жизни, им нужны. Зачем? Чтобы перессорить эти поколения. Втянуть их в дискуссии, внести разлад, недоверие. Расколоть! А вы слушаете передачи «Голоса Америки» и млеете от умиления: ведь правду говорит! Есть противоречия с предками! Есть: вчера отец содрал с Витьки клеш и надавал ремнем по заднему месту за то, что в семнадцать лет пристрастился к спиртному, а Кольке мать ночью остригла машинкой длинные волосы, а Веркин отец выбросил магнитофон с шестого этажа, потому что уроки не делает, меломанкой стала. Вот и все ваши разногласия.
