Было довольно нелегко в любую погоду — в жару или под проливным дождем — полдня стоять на одном месте, при этом оставаясь наедине со своими мыслями: «Часовому, если не приказано иначе, запрещается сидеть, лежать или прислоняться, есть, пить, спать, курить, разговаривать (за исключением отдачи служебных указаний), принимать какие-либо предметы и покидать пост до смены».
Сегодня до следующего поста в цепи около 80 метров. Слева стоит Руди, а справа — Зигфрид. Оба — из Тироля. Зигфрид — самый старший среди нас и поэтому имеет устоявшиеся взгляды. Людей его типа воспитать в «новую личность», как это мыслилось, не удавалось, потому что воспитуемый сам еще не достиг собственной твердости.
Мы трое сговорились предупреждать друг друга при приближении проверяющего громким докладом. Это мы переняли от «стариков», предупреждавших друг друга насвистыванием, хлопками в ладоши или очень громким докладом вроде: «Часовой 15-го поста! Происшествий не случилось!!!»
Руди — соседу слева, солнце расплавит сегодня мозги. Ему досталось самое нехорошее место. Ни деревца, ни кустика, вокруг лишь раскаленный песок под тяжелыми «болотоходами».
На нашем участке появилось какое-то оживление. Большой отряд заключенных приблизился к моему посту и на небольшом удалении начал валить сосны, обрубать с них сучья и уносить не распиленные стволы. Для этого они вставали слева и справа от ствола, подкладывали под него отрубленные ветви и под зажигательные команды своего капо тащили очень тяжелый из-за своей свежести ствол к месту сбора.
Среди работавших я вскоре приметил одного старого, невысокого и уже сильно ослабленного непосильной работой заключенного с красным треугольником на груди. Его напарник по переноске в сравнении с ним был мальчишкой. Он был практиком в работе, в той же мере, что и старик, совершенно непривычный к переноске таких тяжестей. Для здоровяка и капо доставляло удовольствие «доканать» старика. При этом они часто поглядывали на меня, как бы ожидая похвалы. Здоровяк всегда подхватывал длинную часть ветки руками сверху и держал ее без нагрузки под бревном, тогда как старик держал бревно под рукой и то и дело падал. Когда он снова споткнулся, то еще крепко держался обеими руками за ствол, чтобы не попасть под ноги шедших за ним. И тут капо ударил упавшего по рукам, так что тот безмолвно свалился под бревно, а шедшие за ним невольно его растоптали. После того как он не смог подняться, несмотря на окрики, капо схватил свою сосновую дубинку и несколько раз изо всех сил ударил лежавшего.
Тут самообладание меня покинуло. Насрать на все инструкции! Этот ублюдок прикончит старика, кажется, только для того, чтобы мне понравиться. Мой окрик заставил мучителя замереть: «Часовой?» Проявляя рвение, он сорвал шапку с головы.
— Ко мне! — Он галопом подбежал ко мне словно рекрут.
Я снял карабин с плеча и взял его наперевес.
— Твой номер? Так. А теперь отнести старика в тень. И если я еще хоть раз увижу, что ты умышленно уничтожаешь рабочую силу, я доложу рапортом, и капо ты уже не будешь!
По тому, как вздрогнул профессиональный преступник, я понял, что выбрал правильный тон. Хотя я не имел никакого права вмешиваться в происходившее (по крайней мере, по поводу этого не было никаких указаний), у меня было великолепное оправдание, на случай, если капо вздумает на меня донести. «Саботаж работы!» — эти слова имели достаточный вес.
Что же меня задело в этом случае? То, что скоты — профессиональные преступники избивали ослабленного заключенного? Не только это. То было признание и ободрение заискивающих взглядов этих уголовников,
которые меня задели. За кого же мы на самом деле? За кого я? Как вообще такое возможно? Почему «политические» находятся под командой профессиональных уголовников?
Я долго над этим думал и пришел к выводу: политические заключенные должны находиться в концентрационном лагере, так как они как возможные подстрекатели беспорядков и саботажники строительства Рейха должны до некоторого времени находиться в изоляции. Достигнутые успехи национального социализма убедят их и сделают ненужным дальнейшее заключение.
Однако все остальные, особенно уголовники, должны сидеть не в концентрационных лагерях, а в специально созданных для них трудовых лагерях. Заключать их вместе с людьми, у которых всего лишь другое политическое мышление, и передавать им их в подчинение, значит совершенно низводить политически инакомыслящих. Это представление я больше не менял.
Вторая половина дня прошла на солнцепеке без особых происшествий. Но на другом рабочем месте поблизости от канала произошло ужасное происшествие. Заключенный с коричневым треугольником на груди приблизился в лесу к часовому, который, видимо, от жары совершенно утратил бдительность. В любом случае, заключенному — цыгану — при разговоре удалось подойти к часовому настолько, что стало возможным одним прыжком подскочить к нему и раскроить голову лопатой. Соседний охранник, находившийся на расстоянии около 60 метров, также беспечно наблюдал за тем, как к его товарищу приближался злоумышленник. И хотя второй часовой уже не мог предотвратить нападение, но его выстрел догнал беглеца. Охранник, убитый заключенным, всего лишь на короткое время забыл, что здесь противостоят два чуждых друг другу мира.
Когда в пять часов вечера снималось оцепление, о чрезвычайном происшествии среди личного состава караула уже циркулировали слухи.
Наша последняя задача в тот день состояла в том, чтобы отконвоировать заключенных обратно в лагерь. Для этого по обе стороны дороги, по которой шли колонны заключенных, мы образовали редкую цепь на близком расстоянии от узников. Готовые к стрельбе карабины лежали на подсумках. Когда мы проходили через мосты, то приходилось почти прижиматься к охраняемым. В таких местах, несмотря на все меры предосторожности, им было сравнительно легко напасть и разоружить нас. И если автоматчику короткое время еще удалось бы защищаться, то массового побега, если бы он планировался, не удалось бы предотвратить ни в коей мере. И, несмотря на это, не было даже попыток сделать подобное. Более поздний опыт это подтвердил совершенно точно.
Над марширующей колонной висело светло-коричневое облако пыли, превратившееся в черно-серое, когда она приблизилась к лагерю. Здесь, в районе лагеря, дорога была частично подсыпана черным шлаком. Насколько это было возможно, мы пытались избегать вдыхания шлаковой пыли и запаха, исходившего от заключенных. Во время марша они поддерживали хорошую дисциплину. Шеренги по пять были выровнены, как по линейке. Перед главными воротами лагеря Заксенхаузен колонна повернула направо и прошла караул, стоящий у ворот. Шедший в первой шеренге капо скомандовал: «Шапки снять!» и доложил о прибытии и численности своего отряда дежурному из лагерной комендатуры. Когда заключенные проходили ворота лагеря, их пересчитывали, а потом внутри лагеря на плацу они построились на перекличку. Часовые конвоя в лагерь не заходили, а собирались у ворот для построения и ухода в казармы по сигналу горна, который должен прозвучать после переклички заключенных.
Но до нас еще долго доносилось: «Кирпичный завод, земляные работы, 94 заключенных!» Я видел, как заключенные тащили повозку, впрягшись в нее. Здесь тоже люди выполняют работу животных.
«Лагерь СС, кухонная команда, 14 заключенных!» Из строя вышли 14 отъевшихся, без признаков измождения, заключенных. «Лагерь СС, плац и строительство дорог, 108 заключенных!» Это были те заключенные, которых мы увидели впервые. Пот оставил широкие борозды на их почти черных от угольной пыли лицах. Легкие полны угольной пыли, сердца — отчаянием и осознанной ненавистью, такими они прошли мимо нас после жаркого дня.
После того как последняя колонна долго проходила через ворота, весь сегодняшний караул построился перед главными воротами и ждал, пока не закончится перекличка в лагере. Наконец долгожданный сигнал горна подтвердил прибытие всех заключенных. Только теперь после далеко слышного звука горна снималось оцепление вокруг рабочих мест в лагере СС, а мы могли идти строем в казарму.
«Карабины, пистолеты-пулеметы и пистолеты разрядить!» Патроны пересчитаны и собраны, личный состав караула может идти в расположение. После ежедневной чистки оружия этот день службы закончился.
После ужина мы сидели в тренировочных костюмах на сосновых скамейках перед казармой и обсуждали сегодняшнее происшествие: нападение цыгана на часового. Каждый пытался по-своему высказаться о происшедшем и свыкнуться с фактом, что он, хотя бы и против своей воли, в будущем может занять место, на котором никогда даже не думал находиться. Свобода была целью одного и жизнь — правом другого.
