— Волоки его отсюда, Лexa… — прохрипел Вершинин, — да пулей давай, без говорильни. Я прикрою. Догоню, не волнуйся… Давай помогу его тебе на загривок взгромоздить… Вот житуха райская у фрица, — пошутил напоследок Мишка, хлопая Ланге по оттопыренной заднице, — бесплатно прокатиться на хребте трижды орденоносного сержанта…
Он и не помнил, как доволок этого упыря до леса. Рухнул на колени, стряхнул его с себя, завалился в кустарник. Звуки боя доносились словно из-под толщи земли. Трескотня ППС путалась с трескотней немецких автоматов. Прогремели два взрыва, все стихло. Он завыл от отчаяния, стал долбить кулаком мягкую землю. Встал на колени, перевернул неподвижное тело. Испачкался в крови, брезгливо вытер руки о траву. Приложил ухо к груди фрица — вроде постукивало сердце. Взвалить эту глыбу на себя сил уже не было. Волок по земле, натыкаясь спиной на деревья, падал, сжимал прочный воротник эсэсовского мундира, волок дальше. Трещали сучья — кто-то рвался за ним. Он бросил фашиста, передернул затвор, поднялся, чтобы дорого продать свою жизнь. Полоснул по темноте и даже ухом не повел, когда одна из пуль рикошетом отлетела от дерева и едва не откусила ему нос.
— Леха, ты окончательно сбесился! — завопил Вершинин, выбираясь из ямы. — А ну немедленно прекрати стрелять! — Мишка, твою мать… — Ой обнимал товарища, не стесняясь слез, сжимал его так, что позвоночник трещал. — Тебя же убили, Мишка, я слышал два взрыва…
— Да перестань ты меня лапать! — Вершинин вырвался из медвежьих объятий. — Лexa, уйди, ты ведешь себя как девчонка… Их всего трое было, эка невидаль, одного сразу положил. А гранаты… это я бросил. По моему, им хватило. Пошли отсюда, Лexa, фигня осталась…
Они тащили «языка», пока не подкосились ноги, пока не стало рвать от чудовищного напряжения. Их подобрала дозорная группа второго взвода разведроты под начальством сержанта Аничкина. Зорин плохо помнил, как из оврага вырастали скользящие тени, светили в лицо, подставляли плечи, говорили по-русски, сильно окая. Зато отлично запомнилось, как кто-то из разведчиков опустился на колени перед пленным немцем, осмотрел его в свете фонаря и недоуменно спросил:
— Парни, а на хрена вы этого покойника тащили? Он же готов, пульса нет…
* * *
Впервые за три года он испытывал такое унижение. Затопила горячая тяжесть стыда. Товарищи по взводу встретили гробовым молчанием, Мишка Вершинин куда-то пропал, комроты Калмаков хмурил брови и старательно отворачивался.
— Не нужен нам этот «язык», товарищ капитан, — настаивал Зорин, — он рассказал все, что знал. Стало быть, фашистскому «языку» в штабе поверят, а сержанту Советской армии — хрен? Немцы готовят контрнаступление, на позиции стягиваются отборные танковые части СС, возможна заброска в тыл парашютистов из диверсионного батальона… Как же так, товарищ капитан? Я действовал строго по инструкции, мы выходили предписанным маршрутом, с живым и здоровым «языком». Откуда взялось минное поле? Не поверю, что про него не знали в штабе дивизии. Там наши уже подрывались — давно, правда…
— Не знаю, Алексей, ума не приложу, почему так вышло, — бормотал расстроенный ротный. — Это явно ошибка, ты же знаешь, какой у нас бардак. Где-то не учли, забыли, не знали, понадеялись на авось…
Информация, возможно, и ушла по назначению. Но дорогу к первому кругу ада для сержанта Алексея Зорина уже мостили. ГАЗ-64, сияющий свежей краской, — явно не из тех, что бегают от пуль по фронтовым дорогам, учтивый, лихо козыряющий лейтенант в фуражке с красным околышем. Особый отдел, Государственное управление контрразведки СМЕРШ. Шестое, следственное, отделение. Плюс второе — работа с советскими гражданами, побывавшими на оккупированной территории. Тряска в тыл по колдобистой грунтовке. Калиничи, наводненные людьми в форме и штабными «Виллисами», штаб дивизии, добротная изба без опознавательных вывесок в семидесяти метрах от штаба. Руки не заламывали, и то спасибо. Вошел, доложил о прибытии. Уверенный, спокойный, пилотка по уставу — с небольшим наклоном вперед и вправо. Украдкой огляделся. Кабинет, украшенный плакатами о неустанных происках врагов, трещина на стекле, заклеенная бумагой на картофельном клее. Оперуполномоченный отделения контрразведки старший лейтенант госбезопасности Укладышев — чистенький, опрятный, с намечающейся лысиной. Перелистывал личное дело доставленного, периодически поднимая глаза на сидящего с каменной миной сержанта.
— Зорин Алексей Петрович… Год рождения — семнадцатый… хм, в знаменательный год вам посчастливилось прийти в наш мир… Родился в Новониколаевске, окончил школу в Новосибирске… Ну да, один и тот же город. А вы у нас коренной сибиряк, Алексей Петрович. Итак, окончил школу в 35-м году, закончил ФЗУ при заводе сельского машиностроения, автомобильные курсы при ДОСААФ, занимался боксом, успешная сдача норм ГТО… получено звание «Ворошиловский стрелок»…
Похвально, Алексей Петрович. У вас в семье ни одного врага народа. Разве так бывает? Непорядок. Явные недоработки местных товарищей… Мать — скромная школьная учительница, отец — инженер на авиастроительном заводе, братьев и сестер нет. В 37-м году — поступление в Новосибирский институт военных инженеров транспорта. Факультет — «Эксплуатация железных дорог» — ну что ж, хорошая специальность, главное — нужная для военного хозяйства. Через год — чуть не отчислили за организацию массовой драки… Это нормально, Алексей Петрович, это лучше, чем за организацию троцкистского кружка или, скажем, террористической группы… В июне сорок первого закончил четвертый курс, в июле подал заявление в военкомат. Вы не мобилизованный, нет?
— Никак нет, — ответствовал Зорин, — была отсрочка на год, но я ею не воспользовался. Вернусь с войны — доучусь. Надеюсь.
— Похвально, Алексей Петрович, весьма похвально. Хорошая биография. И послужной список практически идеален. Безупречная служба в разведке действующей армии. Три медали — за спасение взятого в плен командира части майора Белобородько, которого впоследствии сняли с должности и репрессировали… Под Харьковом отличились летом сорок второго… Потом за рейд в составе диверсионной группы по вражеским тылам в захваченной части Сталинграда… Так я слушаю вас, Алексей Петрович, слушаю. Что вы имеете сказать по сути проваленного вами задания?
Нервотрепка продолжалась несколько часов. Зорин устал рассказывать чистую правду. Так хотелось соврать, но о чем? Как лазили по вражеским тылам, чего и сколько видели, как уничтожили фашистскую колонну и прибрали двух штабных крыс — рядовой Вершинин не даст соврать, сам в этом участвовал…
— А вы не говорите за рядового Вершинина, Алексей Петрович, — вкрадчиво сказал сотрудник особоргана, — рядовой Вершинин сам за себя ответит. Его допросят, не волнуйтесь. Говорите за себя, вас внимательно слушают.
Он понятия не имеет, почему они попали на минное поле. Маршрут движения группы прописан штабом дивизии, а конкретно — майором Глахотным, заместителем начальника оперативной части разведотдела, вот с него и надо спрашивать. А сержант Зорин сам теряется в догадках. Что за разведка такая — идти по проложенному из штаба маршруту?
— Майор Глахотный утверждает, что ничего подобного не было, его соображения носили рекомендательный характер, и меньше всего в планах штаба значилось отправлять разведгруппу на минное поле. Он считает ваши обвинения абсурдными, безосновательными и не имеющими никакого отношения к действительному положению вещей. Майор Глахотный уверен, что все это полная чушь — вашей разведгруппе была предоставлена свобода действий, и имелась лишь одна задача: выяснить обстановку в прифронтовой полосе на конкретном участке местности. О наличии минного поля в заданном квадрате оперативному отделу ничего не известно.
— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, — держался из последних сил Зорин, — задание дублировано командиром разведывательной роты капитаном Калмаковым. Почему бы вам с ним не поговорить?
Допрос напоминал общение двух сумасшедших.
— Сегодня утром капитан Калмаков отбыл с третьим взводом своей роты в подчинение штаба корпуса. Готовится очередная операция по заброске во вражеский тыл. Какая именно операция и где готовится — военная тайна. Когда вернется, неизвестно. Не думаю, сержант, что в ближайшие дни мы сможем поговорить с вашим непосредственным начальником.
— Товарищ старший лейтенант, но это полный бред! — вскипал Зорин. — Кто я вам — изменник Родины, трус, паникер, саботажник? В чем меня собираются обвинить — в шпионаже? В диверсионной деятельности? В распространении провокационных слухов? А самое главное — зачем вам это надо? Группа выполнила задание. Пусть частично, но выполнила. Информация о нашей работе, надеюсь, ушла по нужному адресу. Пусть проверяют — не я ее выдумал. По-вашему, я специально завел свою группу на минное поле, чтобы скрыть от командования информацию, полученную от гитлеровского офицера, которого сам же и поймал? А что я сам тогда делал на минном поле? Там, между прочим, мины взрывались… Держу пари, вы прекрасно всё понимаете, так какого же нужна эта глупая беседа?…
