бывалых людей детали этой схемы.
При выводе денег с государственного или окологосударственного предприятия задействуется заведомо непроходная для ревизии или аудита схема — типа договора цессии или что-то в этом роде. Пройти аудит задача и не ставится. Заявление о мошенничестве на исполнителя будет подано в любом случае, и обналиченные деньги, украденные из бюджета, будут дальше по цепочке проведены как похищенные, вне зависимости от того, получены они черным налом или нет.
По простой схеме — за фиктивные товары или фиктивные услуги вывод денег вскрывается на раз-два. Мифического товара нет на складе, нет следов его реализации, если он-де был продан, нет реального покупателя.
То же и с услугами.
Поэтому априори в жертву приносится исполнитель, «обнальщик».
Отдал он деньги или не отдал, неважно.
Он будет обвинен в реализации заранее продуманной преступной схемы типа продажи несуществующего долга, а разного рода документы, если они и будут подписаны, сами же коррупционеры и их пособники выставят как фиктивные.
Безусловно, в этой схеме есть слабые места, и сторона защиты за многое может зацепиться.
Но не в случае с моим мужем.
Заводя его в схему с этой подставой в декабре 2019 года, адвокат-дьявол уже знал от прокуратуры, с которой тесно взаимодействовал, что в январе будут возбуждены новые дела по ранее отписанным отказным.
Теперь у полиции был в игре обвинительный приговор, и новые дела, аналогичные предыдущему, пойдут со свистом и как по маслу.
Понимая это и отражая в своей голове, как опытный адвокат со стажем, обреченность моего мужа в этой последней схватке, он и принял решение пустить его под нож в своих схемах — прицепным вагоном.
«Если уж ему идти на дно так и так, — решил хитроумный адвокат Миша, — так надо идти с пользой для хороших людей, а не даром».
Единственное, в чем он просчитался, так это в том, что ему удастся продавить моего мужа на стадии следствия и вытащить из него прижатые три миллиона, гарантировав развал этого эпизода.
Дело в том, что первые четыре эпизода, тракторные, приходились на период 2017–2018 годов, то есть были совершены до вынесения обвинительного приговора 6 ноября 2019 года. А это давало призрачный шанс на вторую условку. Так он, во всяком случае, это преподносил.
А вот эпизод с «Уралфинансстроем» приходился на декабрь 2019-го, то есть на период испытательного срока, и, попадая в разряд тяжких преступлений, безальтернативно тянул только и исключительно на реальный срок.
Но муж на это не купился. Он прекрасно понимал, что в рамках всего уголовного дела даже окончательный расчет судьбу его не изменит. Это занесут в разряд смягчающих обстоятельств, но само деяние декриминализации уже не подлежит.
Поэтому он пошел ва-банк, вскрыв на стадии суда и следствия всю схему как она есть, предусмотрительно выведя меня из игры и признав полное распоряжение счетами моей фирмы без моего ведома, и давил на то, что его судят не за то, что он делал, добиваясь возврата дела прокурору или вообще дорасследования.
Все, включая и защитника, и меня саму, были уверены, что бредовое обвинение в продаже мифического долга не пройдет в суде, слишком топорно и белыми нитками там все было сшито. Слишком откровенно из этой истории торчали уши обналички.
Но и следствие, и суд, и прокуратура не сочли нужным выделять этот эпизод из общей канвы уголовного дела.
Мене, мене, текел, упарсин [2].
Все уже было согласовано и решено на всех уровнях, и чудовищное, бредовое обвинение со свистом пролетело в суде.
Помимо мошенничества в сфере поставок сельскохозяйственной техники мой муж был признан также виновным в продаже несуществующего долга авиастроительного предприятия только что реорганизованной фирме, ранее никогда не занимавшейся этим самым авиастроительством.
Однако и адвокат-дьявол остался ни с чем.
Его коса нашла на соответствующий камень, и все его недополученные миллионы растворились как дым.
12 апреля 2022 года наступила развязка затянувшейся на пару лет судебной эпопеи.
Приговор огласили в 15:00.
Семь лет. У меня в голове не укладывался этот срок.
Я не помню, как вышла из зала суда, как спустилась во двор, помню лишь только, как сидела в машине и понимала, что не в состоянии куда-либо ехать.
Мне еще предстояло сообщить о произошедшем его матери. Берегли ее до последнего, не говорили о том, что за тучи сгустились над головой ее сына. Может, мол, пронесет, зачем нервировать человека раньше времени.
Теперь это все падало на меня. Ненавязчиво, под предлогом заботы о близких, он скинул на меня еще одну головную боль. У него это иногда очень виртуозно получалось.
Стоял теплый солнечный день, но для меня он был мрачнее любого самого хмурого дня в моей жизни.
Я чувствовала себя раздавленной, будто меня что-то смело с дороги и переехало. Я физически не могла ехать. Было невозможно ни сосредоточиться, ни сконцентрироваться, не было сил даже взять себя в руки.
Все вокруг размывалось, плыло и меркло.
Очень плохо помню события того дня. Как, захлебываясь слезами, кричала что-то в трубку своей маме, как общалась с подругой, как на автопилоте доехала до дому.
На следующий день я проснулась разбитая, и первая же мысль новой реальности обожгла меня могильным холодом.
Сердце снова сжалось в кулак, и я, не в силах справиться с собой, рыдая, уткнулась в подушку…
Это не снилось мне.
Это произошло.
Это была моя реальность…
Как бы тяжело и страшно ни было мне в дальнейшем, но эти первые дни были самыми кошмарными.
Дни столкновения с реальностью, день краха всей мой прежней жизни.
День, который я не могу забыть до сих пор — и не забуду, конечно же, никогда.
На третий день я приказала себе собраться, взять себя в руки и встать.
Жизнь продолжалась, и задачи, поставленные ею, никто, кроме меня, решить не мог.
Нужно было вставать и идти дальше.
Теперь мне предстояло торить свой путь одной.
В СИЗО муж находился с апреля по конец июля.
Помню свой самый первый приезд на свидание.
До того, не понимая вообще, что такое СИЗО, понятия не имея о разного рода процедурах и регламентах, тупо боясь всего этого, я поехала отвозить передачу с подругой.
Помню мыканья по сырым и темным коридорам, окошки, толпы людей. Кое-как мы разобрались, что и где, встали в очередь. Перед нами стоял какой-то дедушка с большой холщовой сумкой. Он опоздал на подачу заявления на
