Шах, услыхав такое, весело засмеялся. Он мог есть всегда — и утром и вечером. Вечером, в кругу приближенных, по обыкновению он съедал даже больше, чем днем, когда бывает жарко и не так весело.
— И вот, — продолжал свой рассказ Сулейман, — лежу я на своем ложе, ни твердом, ни мягком. И спится мне, будто сплю я крепко, хотя дух мой бодрствует. Вдруг слышу голос: «Душа Сулеймана, выйди из тела и подойди ко мне!» И вижу — тело мое так и осталось на ложе, а я вышел из него и пошел на голос. Вижу — передо мной Пророк. Он сказал голосом суровым и повелительным: «Запомни мысль мою, Сулейман! Запомни и проникнись пониманием воли моей». «Слушаю и повинуюсь», — ответил я. «Утром, когда совершишь намаз, иди во дворец. И остереги великого и светлого правителя правоверных от шага ложного и опасного. Скажи, что Кадир Бечара невиновен и тому свидетель я — Пророк». Трудно понять великому тот страх, который от таких слов переполнил душу твоего преданного раба, о справедливый шах. «Я боюсь, о благословенный Пророк», — набрался смелости и сказал я. Сказал потому, что твоя воля всегда была и остается для меня священной, как сура Корана. И еще я сказал Пророку, что наш шах знаменит, что его лучезарная слава достигла пределов соседей и укрепляет веру в странах, лежащих между морем и горами. Я сказал, что при имени нашего повелителя трепещут все враги веры. «Это все я знаю, — так ответил Пророк. — Величие владык земных держится волей тех, кто управляет небесами. Пришло время совершить испытание верности шаха нашему высокому небесному тропу. И этим испытанием будет судьба Кадира Бечары. Я поручаю тебе дело благороднее и опасное. Как бы ты его ни выполнил, запомни — место твое за верность аллаху в кущах небесного рая. Будешь ты пребывать среди пальм радости и гурий наслаждений. А слово, которое ты должен сказать шаху, будет таким: пусть шах немедля отпустит на волю Кадира Бечару и даже даст ему пять золотых».
Великий шах, я испугался больше чем прежде. Где это видано, чтобы наглец, вошедший к тебе с таким предложением, ушел отсюда своими ногами, а не был бы обезглавлен. И сказал я Пророку: «Мне сразу же отрубят голову как возмутителю порядков, установленных во владениях шаха волей аллаха, и будут правы». «Если с твоей головы, Сулейман, падет хоть один волос, — ответил Пророк, — гнев мой будет неотвратим. Мор найдет на владения шаха. И всяк, кто пойдет на него войной, вернется с победой и головой шаха в боевом мешке — джавале». Позволь мне, великий шах, проглотить язык и не повторять того, что сказано было Пророком дальше…
— Ты поступил умно, — сказал шах, — когда умолчал о том, что недостойны услышать уши недопущенных… Я дарую тебе за это монету золота.
Хранитель шахской казны тут же достал монету из кошелька и бросил ее Сулейману.
— Но я боюсь, что твой язык все же не сохранит тайну речей недозволенных, и, чтобы сберечь слова Пророка до нужного времени, заберу твой язык вместе с головой. Так будет надежнее. Разве не так, Сулейман?
Шах засмеялся ловкой выдумке. Визир хлопнул в ладоши, и тут же появился палач. Он опрокинул Сулеймана и взмахнул мечом.
— Постой, — задержал словом меч палача шах. — Может, не стоит тебе, Сулейман, терять голову из-за друга? Я помилую тебя, но ты признайся, что придумал свой сон.
— Нет, — сказал Сулейман. — Не о Кадире Бечаре моя забота, великий шах. Я не могу взять на себя вину перед Пророком, ибо помыслы мои чисты и правильны. Снятая с моих плеч голова снимет с меня вину, и я попаду в рай. Потому приказывай палачу — пусть скатит мою голову в корзину бесчестья. Свои страдания ты увидишь сам.
Сулейман опустился на пол и произнес:
— Давай, палач, приступай к делу!
Палач взмахнул мечом, лезвие свистнуло над головой, но не затронуло шеи несчастного. Во дворце все умели читать волю повелителя по его глазам. Дело, дети, в том, что шах решил выяснить, выдержит ли Сулейман испытание золотом, как выдержал проверку свистом меча. Шах поднял бедняка с колен. Краска жизни сошла со щек его от ужаса острого лезвия и еще не вернулась на них. Шах удалил палача.
— Воистину сказано, — изрек он, — ущерб поспешности велик, а польза от терпения безгранична. Стоя под стрелами жестокости, ты, Сулейман, прикрывался только мечом чести, и лезвие кары не достигло тебя. Но я хочу напомнить тебе одну мудрость. Ты беден, Сулейман, и потому не знаешь вкуса радости и богатства. За них, верь мне, можно отдать все — дружбу и любовь. Однако ты можешь стать богатым. Запомни, нужно только пройти испытание и овладеть сокровищем.
— Глаза мои открыты, уши внимают, — сказал Сулейман.
— Тогда вбирай мой совет без остатка и распорядись им так, чтобы из каждого слова в твой кошелек выпало по золотому.
— Слушаю и повинуюсь, — повторил Сулейман.
— Я дам тебе сто золотых, — сказал шах. Потом подумал и добавил: — Дам тебе двести. А ты признайся, что все придумал, чтобы выручить друга. Я ценю благородство друзей, Сулейман. И хочу видеть рядом с собой такого верного друга. Бери деньги, вот они…
Зазвенел монетами хранитель шахской казны. Заулыбались подкопытники, толпившиеся у трона повелителя. Закивали головами.
Сулейман выхватил нож и тут же отрубил себе один палец. Все ахнули.
— Что ты сделал? — удивился шах.
— Звон твоего золота, повелитель, так прекрасен и столь соблазнителен, что во мне все возжелало богатства. И этот презренный палец, будь проклято воспоминание о нем, решил солгать, чтобы заиметь двести золотых. Я отрубил его, повелитель, чтобы не впасть в грех перед Пророком.
— В чем же был бы твой грех?
— Я хотел ради денег сказать, что придумал свидание с Пророком. Друг бы мой остался в темнице. Я бы получил деньги. Но твое царство, твоя жизнь были бы в опасности. Разве можно такое допустить?
Возрадовался шах такой заботе Сулеймана и приказал отпустить Кадира Бечару и дал обоим друзьям по сто золотых. Когда они возвращались домой, Кадир Бечара спросил друга: «Говорят, ты видел чудо во сне?» «Нет, — ответил Сулейман, — я вообще не вижу снов».
Вот, дети мои, почему и говорят: дружба — сила, которой не преодолеть. Тот истинный друг, кто держал в руках кирпичи дома твоего. Тот враг, кто твой дом разрушил.
— Как это, отец, — спросил Рахим, — кто держал кирпичи?
— Построить дом легче всего, если люди твоего кишлака станут цепочкой и начнут передавать кирпичи из одних рук в другие. Ашар — так именуют пухтуны взаимную помощь. Так вот, истинный друг тот, кто передает кирпичи к дому твоему. Видели вы, что повезли шурави в Дарбар? Там было все, что нужно беднякам. Многое может измениться, может миновать счастливая пора и наступить неудачливая. Но надо помнить, кто передавал кирпичи из рук в руки. Вырастете, не забывайте о том, кто вам помогал в трудный час. И сами не проходите мимо места, где идет стройка ашаром. Чем больше друзей, тем прочнее дом. Тот истинный друг, кто в битве суровой под градом стрел жестокости прикрывал тебя своим боевым щитом. Помните, дети, это шурави подняли руку в нашу защиту. Помните, и пусть благодарность ваших сердец не иссякнет под солнцем засухи. Время звенит как натянутая тетива, а стрела мысли несется быстро и неудержимо. И пусть поучение останется золотом вечным в вашей памяти…
Какого цвета горы? Обычно небо художники рисуют голубым. Море — синим, луга — зеленым.
И все же какого цвета горы?
Оказывается, они полны многоцветья.
У подножия кряжей — зелень лесов и садов. Зелень густая, темная, буйная.
Выше — зелень альпийских лугов, более светлая, яркая.
Выше — бурые, серые, черные громады камня.
Еще выше — сверкающее стекло, хрусталь, сахар вершин.
Небо — одноцветное полотно, раскинутое над миром.
Горы — сверкающая мозаика красок, подпирающая всеми цветами палитры синее небо.
Два дня и две ночи старый охотник Шахзур провел в засаде. У него были с собой всего две лепешки и большая баклага воды. Но он ел и пил очень мало. На третий день у него оставалась еще целая лепешка и половина баклаги воды.
Днями, прижавшись спиной к скале, старик сидел неподвижно, поставив винтовку между колен, и, почти не мигая, смотрел на тропу, едва заметную среди каменных нагромождений.
Старик не волновался, не переживал. В нем перегорело все — желания и надежды, вера в справедливость аллаха и даже стремление к райскому благополучию. Все перегорело, осыпалось пеплом, уступив место глубокому безразличию к себе самому, к своей судьбе. И только ненависть, черпая, испепеляющая душу, жила в нем, заставляла двигаться и дышать.
При одном воспоминании о Хайруллохане у старика перехватывало горло. Он чувствовал, как мертвеют, перестают двигаться губы.
Старик знал — надо беречь силы. Их должно хватить до конца. Раз аллах отступился от него, значит, надо надеяться только на себя. Нельзя ему рассчитывать только на слепое везение.
