— Это как? — спросил плохо разбиравшийся в подобных вопросах Алекс.
— Кто-то один из его бабушек или дедушек был признан евреем. Нюрнбергские законы тридцать пятого года разрешают таким брак с лицом германской крови, а их детей признают хоть и не чистокровками, но все же немцами.
— Немцами, но не чистокровками? В чем это выражается?
Эйтель пожалел, что затронул эту тему.
— Детьми они могут состоять в гитлерюгенде и, в общем-то, ничем не отличаться от остальных сверстников, — сказал он, — но, став взрослыми, не имеют права занимать руководящие посты в этой организации. В принципе они могут рассчитывать на имперское гражданство, но, к примеру, путь в партию или СС им заказан.
— Да-а, — протянул Алекс, — как все запутано. Погоди, ты сказал, имперское гражданство? А у тебя какое?
— Сейчас имперское, — усмехнулся Эйтель. — Как говорится, заслужил.
— Не понимаю…
— Мне дали его только после награждения железным крестом первого класса. Я, что называется, доказал свою преданность и полезность империи. А до этого у меня был паспорт с государственным гражданством. Разница не столь велика… до поры до времени, конечно. — Эйтель повернулся в сторону брата. — Помнишь, отец рассказывал нам про нашего дедушку Карла?… Вот все из-за него. Он был евреем только на четверть, но якшался с диаспорой и захаживал в синагогу. Это оставило след в архивах и зафиксировалось в нашей с тобой родословной. Живя в прошлом веке, добрый дедушка Карл и предположить не мог, что спустя десятилетия его посещения синагоги и контакты с иудеями могут как-то отразиться на судьбе внуков.
— Ну хорошо, а этому Кайзеру можно доверять? — спросил Алекс.
— Разумеется, нет. Доверять сейчас нельзя никому, запомни это. Я представлю тебя как своего давнего приятеля. Вильгельм, конечно, не питает к нацистам теплых чувств, особенно после того, как они не позволили ему жениться на любимой девушке.
— Почему не позволили? — пытался разобраться во всем творившемся в Германии Алекс.
— Потому что она тоже была метиской 2-й степени. Закон запрещает двум метисам 2-й степени вступать в брак друг с другом.
— Но почему? — удивился Алекс. — Они ведь как раз… как бы это сказать…
— Одинаковы и созданы друг для друга?
— Ну да, вот именно.
— Нет, брат, здесь все сложнее. Еврей мог жениться на еврейке (правда, сейчас они не могут уже ничего), немец — на немке, метис 1-й степени — на метиске 1-й степени, а вот между метисами 2-й степени брак категорически запрещен.
— Но почему? — не унимался младший Шеллен.
Эйтель то ли вздохнул, то ли чертыхнулся.
— Да потому, что их дети останутся метисами 2-й степени, что затянет процесс превращения их потомков из людей с подпорченной кровью в настоящих немцев. Германское сообщество недосчитается сотен тысяч столь необходимых ему расовых товарищей. Понятно? — Эйтель выжидающе, помолчал, снова повернув голову в сторону брата. — Чего ты на меня уставился? Не я ведь это придумал. Чтобы не потерять множество рабочих рук и тех, на кого можно повесить солдатский ранец, теоретики «нюрнберга» посчитали четвертьевреев пригодными для ассимиляции. Поэтому метисам разрешены браки только с чистокровками.
— Черт-те что! А метисы 1-й степени?
— Полуевреи, что ли?… На этих поставили крест. И хватит об этом. Спи.
* * *
На следующее утро братья посетили мастерскую Вильгельма Кайзера. Эйтель объяснил, что весь гардероб его друга сгорел в адовом пламени Дрездена и тому позарез необходимо подобрать что-нибудь из запасов портного.
— Та-ак, вы всего лишь лейтенант? — с сожалением уточнил Кайзер. — Жаль, чертовски жаль! У меня есть отличный кляйнерок[38] с белыми лацканами из превосходного французского атласа. Как раз ваш размер. Заказ оберста Зейдельмана, ожидавшего к Рождеству тридцать девятого генеральский чин. Увы, что-то там не срослось, и оберст так и остался оберстом. Ну что ж… вот неплохой тухрок[39], довоенное сукно, эмблема ручной вышивки. Та-ак… ага… маловат. Был бы великоват, я бы подогнал, пока вы пьете чай. Ладно, тогда вот эта флигерблуза, или, постойте-ка, вот прекрасный ваффенрок[40] как раз на вас, герр лейтенант. И рубашку с галстуком носить не нужно. Я сшил его для обер-лейтенанта Германа Крика, которого хорошо знал лично, но как раз в тот день, когда, тщательно вычистив сукно, пропарив складки и удалив все лишние ниточки, повесил его на плечики, я прочел в газете о героической гибели Германа.
Говоря это, портной ходил вокруг Алекса, обмахивая специальной щеточкой надетый на того китель.
— Как будто сделано для вас, герр лейтенант, надеюсь, он принесет вам удачу. Бриджи будете брать? Превосходно!
Теплые сапоги, шинель, кепи, ремни и всякая мелочь нашлись в квартире Эйтеля в избытке. Он велел брату снять с погон купленного ваффенрока обер-лейтенантские звезды и размять шнуры, чтобы не осталось следа от отверстий. Достав из письменного стола коробку со значками и медалями, Эйтель нарезал орденские ленточки: одну — для железного креста второго класса, вторую — для восточной медали, которые затем продернул во вторую петлицу кителя, прихватив нитками. Под левый нагрудный карман он приколол значок истребителя.
— Ну-ка, надень, — попросил он и отошел на два шага.— Жидковато, конечно, но сойдет. Не забывай на улице козырять офицерам и полицейским, да не «лопатой» навыворот, как делают это у вас, а ладонью вниз. Вот так, — он показал.
Алекс подошел к зеркалу, висевшему на дверце платяного шкафа. На него смотрел немецкий летчик в ладно пригнанном кителе с желтыми петлицами и серебристыми лейтенантскими погонами. Ему вдруг подумалось, что, если бы не тот, по сути курьезный, случай с портретом Дориана Грея (в Англии отец рассказал ему все подробности этой истории), то так бы оно скорее всего и было. Он стал бы летчиком. Немецким летчиком и к этому времени был либо уже убит, либо вот так же мог стоять перед зеркалом, примеряя обновку. Ведь не было же других причин уезжать. Получается, что та самая минута — одна из полумиллиона минут 1930 года, во время существования которой кому-то в голову пришла идея с этими портретами для заурядного спектакля полуеврейского театрика, запрограммировала перелом во всей его будущей судьбе.
— Ну, хватит любоваться, — сказал Эйтель, отталкивая брата от единственного в его квартире зеркала, чтобы самому поправить повязку и причесаться,— сейчас едем осматривать тот лошадиный плац (надо не забыть карту), потом к майору Имгофу — он мой хороший приятель и толковый мужик. Он командует всей здешней артиллерией и, кстати, как и ты, считает, что толку от нее будет немного. Но — за что я его уважаю, так это как раз за то, что он не опускает руки, а делает свое дело. Без устали тренирует как боевые расчеты, так и флакхельферов… Кто такие флакхельферы? — Эйтель запер на ключ квартиру, и они спускались по лестнице. — Это подростки из гитлерюгенда. У нас уже года два каждый школьный класс шефствует над чем-нибудь в ПВО. В основном, конечно, выполняют функции посыльных и всяких там курьеров, а также помогают на прожекторных батареях. Им даже платят по пятьдесят пфеннигов за дежурство, и некоторые уроки учителя проводят прямо там, поблизости, в каком-нибудь подходящем помещении. Осенью сорок третьего прямиком в одну из таких батарей (правда, не здесь) попала ваша бомба и убила почти половину класса. С тех пор младших школьников перестали привлекать…
В тот день они на служебном автомобиле Эйтеля объездили весь город, намечая те орудия, которые проще было перевезти на новое место. Оказалось, что интересующий их старый кавалерийский плац посыпан светлым песком только по краю и представляет собой прямоугольник со скругленными углами, окаймленный дорожкой для выездки шириной около шести метров. Вся середина прямоугольника давно поросла травой, а от имевшихся здесь некогда небольших трибун и павильонов не осталось и следа.
— Стало быть, потребуются сети в рулонах шириной шесть метров и общей длиной около трехсот, — подытожил Эйтель. — Возникает вопрос: как в течение максимум тридцати секунд раскатать их над дорожками.
Затем они поехали на то место, где предполагалось создать ложный плац, и долго лазили там по кустам, сверяясь с картой и размечая направления по компасу. Потом Эйтель отвез Алекса в город и высадил возле кинотеатра.
— Сходи, развейся. Потом пообедай где-нибудь — деньги у тебя есть — и часам к пяти будь дома. А я попробую разыскать майора Имгофа. Все, пока.
Алекс зашел в кинотеатр и купил билет. Народу в зале было немного, вероятно, фильм шел уже давно и многие его посмотрели. Когда отзвучали фанфары «Ди Дойчевохеншау», Алекс с удивлением обнаружил, что фильм, название которого — «Кольберг» — ему ничего не говорило, цветная, историческая лента о войне с Наполеоном. Это оказалось просто роскошное кино с громадным количеством задействованного в батальных сценах народу (из титров Алекс узнал, что в съемках принимали участие войска померанских гарнизонов и части резервной армии), в котором речь шла о героической обороне померанского города Кольберга в 1807 году, осажденного войсками маршала Виктора.
