— Передай всем: начать выдвижение. Штурмовым взводам, подчеркни это, первыми.
Он видел, как из траншей покатом выпаливались его люди, выхватывали снизу плетни и фашины и неумело вскидывая их на горбившиеся вещмешками спины, ползли вперед, к заграждениям. Потом подались другие. уже без фашин, и когда батальон, переползая в сером снегу, высвечиваясь свежевыбеленными касками, как выводок грибов шампиньонов, оказался на ничейке, за нашими проволочными заграждениями, на покинутой, безлюдной обороне разорвались первые мины, а потом и снаряды.
Басин облегченно вздохнул — он вывел людей из-под артобстрела. Следя за оглядывающимися назад солдатами, сам того не замечая, судорожно сжимая кромку амбразуры, он вдруг представил себя на их месте и понял: им уже нет пути назад.
Он, конечно, не знал, что в эти первые минуты не привыкшие к таким перипетиям бойцы, да и некоторые офицеры, проклинали его выдумку — вытолкнуть их в такую передрягу, на чистое поле, — но постепенно, осознавая свое положение и наблюдая, как вражеский металл кромсает их обжитые траншеи и блиндажи, как взлетают какие-то ошметки, поеживаясь от сознания, а что они только что были в этих траншеях, переставали проклинать комбата и сливались с его волей, его приказом.
Басин приказал соединиться с артиллеристами и прокричал — говорить спокойно он еще не мог, напряжение било через край:
— Майор! Перенос огня! И прекрати дымить! Свое сделали! Перенос огня, майор. Я брошу в атаку!
— Не рано? — спросил майор. — Другие еще не шевелятся.
— Нет, не рано! Вырвемся, потянем за собой других.
— Сделаем.
В слаженной, почти механической работе артиллерии пробилась пауза. Она длилась ровно столько, сколько требовалось стреляющим передать на батареи новые данные, а расчетам орудий и минометов установить эти значения на барабанчиках и шкалах прицелов. Потом и на передовой и в тылу, на огневых позициях, командиры орудий докладывали о готовности вести огонь и срывающимися от волнения голосами орали:
— Огонь!
И огонь снова обрушился на немецкую оборону, по уже не по первым, а по вторым ее траншеям, ее закоулкам, землянкам, блиндажам и ближним складам.
— Тогда Басин приказал Кислову;
— Три красных ракеты! Давай!!!
Кислов выскочил на взгорок, и три алых звезды прочертили небо над нашими траншеями, над нашими проволочными заграждениями и расцвели над немецкой обороной. Они были особенно ярки на фоне колышушейся стены оседающего и смещающегося дыма и копоти.
Первые, нагруженные плетнями и фашинами, штурмовые взводы рванулись вперед.
Солдаты яростно рубили заранее отточенными лопатами остатки проволоки, выкладывая плетнями дорогу через змеистые колючки. Там, где проволока была особенно густа или стояли прерывистые спирали Бруно, на них бросали фашины. И уж только обеспечив проход для двигающихся позади, бойцы срывали оружие и вместе с другими орали прерывистыми, сиплыми от напряжения голосами:
— Ура!
Его почти не было слышно. Оно заглушалось разрывами снарядов, перемалывающими, взметающими вверх оборону противника. Но бежать под это неслышное «ура» было легче.
Оно подхлестывало самих бегущих, и они, спотыкаясь, пригибаясь, бежали в пекло, вламывались в потревоженные огнем первые траншеи, перхая от дыма, от спазм боевой ярости. Они кого-то били чем попадя, штыком, прикладом, лопаткой, в кого-то стреляли и по кому-то, убегающему или прячущемуся, метали гранаты.
Он был стремителен н неистов, этот бой-схватка в траншеях, и по всем правилам следовало бы развивать успех, но впереди опять колыхалась стена разрывов, и люди приостанавливали свой бег, смиряли ярость.
Басин не видел всех этих перипетий и, конечно, не мог установить, что и как чувствуют солдаты. Но он знал такое по прошлым боям и понимал, что допустить сбой ярости нельзя! Нетерпимо. На этой долго копившейся и наконец вспыхнувшей ярости можно и нужно проскочить дальше, к Варшавке, смять и добить дрогнувшего от неожиданности врага. И он опять связался артиллеристами и взмолился:
— Продвиньте артвал подальше, по резервам противника. Мне дорога нужна!
— Сделаем, — все так же спокойно-холодно ответил майор, и Басин почувствовал к нему невольное уважение; для этого не бой, не война, а — работа. Нужно — сделаем. В своей гражданской жизни инженер Басин любил вот таких прямых и немногословных работяг.
Такие умеют работать и в работе выкладываются полностью.
Телефонист передал ему трубку — звонил командир полка.
— Ты что опять самоуправничаешь? Кто тебе разрешил подниматься в атаку? На рожон прешь?!
— Товарищ подполковник! Батальон очистил первые траншеи. Сейчас рванем дальше! И, значит, привлечем огонь на себя. Остальным будет легче.
— Когда ж ты вывел людей?
— Я же вам докладывал, товарищ подполковник. Сейчас пусть остальные поддержат. А нам важно выскочить к Варшавке. Тогда все внимание будет на нас… Понимаете?
Командир полка понял комбата, понял многое иное и сделал свои выводы. Он вызвал двух других комбатов и заорал:
— Все чикаетесь?! Басин уже в траншеях!!!
Комбаты понимали, что произошло, но что они могли сделать, если все планы, — а комбаты были дисциплинированными людьми и точно выдерживали эти планы, — не могли предусмотреть такого убийственного ответного огня; они с завистью посматривали в сторону Басина и видели, как по его траншеям противник почти не ведет огня. Вернее, ведет его, но как-то странно, словно пульсирующе, отдельными налетами, а их лупили точно, мощно. Но приказ есть приказ, и комбаты и политработники орали в трубки, бегали по траншеям, отдавая приказ:
— Приготовиться к атаке!
Вперед поползли саперы, но огонь был слишком силен, и они прятались в свежих, теплых, вонючих воронках.
Изменение в режиме вражеского артогня Басин заметил не сразу — в его траншеях люден не было, а он следил за людьми. Но постепенно и он заметил пульсирующие артналеты, и к нему пришла еще слабая догадка: снайперы живы. Они действуют, выполняют задачу — устраивают панику на немецких огневых, и батареи противника дают сбой. Он стал следить за ритмом вражеского огня и понял — ребята действуют. И такая радость, такое торжество вдруг посетили его, таким ярким, всепроникающим светом залило все окружающее — дымное, кровавое, — что он, уже заброшенный ранее на необыкновенные командирские высоты сразу увидел с этих высот ход боя, его сложные движения и без труда определил пути их развития.
— Зобов! Зобов! — кричал он в трубку. — Перенеси огонь на заграждения перед соседом слева. Перед соседом слева — иначе он не прорвется. Майор, — кричал он в светлом и яростном возбуждении. — Майор? Сократи огонь у меня и дай огня соседям слева. Ударь кинжальным по заграждениям. Если мы не выведем соседей, нам тоже хана. А я рвану дальше.
Бой заставил его мыслить не только категориями батальона, но и полка. Теперь, когда стало ясно, что свою задачу он выполнит, главным оказались действия соседей.
Конечно, капитан Басин мог гордиться тем, что он отлично выполняет задачу. Никто бы его не поругал за то, что он не перекинул огонь приданных и поддерживающих батарей к соседу, то была не его забота. Больше того. На операцию было выделено определенное количество снарядов и мин. Расходуя их на помощь соседу, Басин как бы обкрадывал себя — ведь бой только начинался, а он тратил резервы боеприпасов.
Но поступить по-иному он не мог, как военный человек, исповедующий закон войны: сам погибай, а товарища выручай. Не мог он поступить иначе и как коммунист: большевик всегда ответствен за все, что делается вокруг. Как деляга, «хозяин», карьерист, он бы рвался вперед: перережет Вар шавку — орден на груди. Однако Басин не думал ни о чем личном. Он слился с боем, бой стал его сущностью.
И в этой сущности, в ярком свете военного прозрения проснулся невидимый, неощущаемый, но властный командир, который как бы стал руководить Басиным. Он видел дальше и четче, чем кто-либо иной. Все, чему он учился в прошлых боях, на курсах, о чем думал в одинокие земляночные часы, что рождалось в спорах и все, что вычитывалось в газетах, которые в те дни порой заменяли уставы, — все стремительно перерабатывалось в его сознании.
— Чудинов! — орал он в трубку. — Чудинов! Двумя взводами атакуй во фланг! Расширяй прорыв! Иначе попадем в огневой мешок. А главное, выводи людей из первой траншеи.
Сейчас он нам даст жару!
И молодой, горячий Чудинов понимал комбата. Он бросил два взвода во фланг оживающему противнику, — а третий взвод — вперед, ко вторым траншеям, на которые уже пал занавес праха и дыма. Между седьмой и восьмой ротой образовался разрыв, и командиру восьмой роты ничего не оставалось, как растянуть свой левофланговый взвод, который потянулся за чудиновцами и потянул за собой всю роту.
