– Он умер в полицейском застенке.
– Что? – С усилием она заставила себя вслушаться в то, что ей говорят.
– Он умер в полиции.
Ужасная мысль настигла ее.
– Его пытали?
– Не думаю. У меня создалось впечатление, что он покончил с жизнью, чтобы никого не выдать под пыткой.
– Боже мой…
– Пожертвовал собой, чтобы спасти друзей.
Ренте расплылся у нее перед глазами, и Хермия поняла, что видит его сквозь слезы. И ощутила поток соленой влаги на щеках. Она принялась шарить по карманам, искать платок. Ренте протянул ей свой. Лицо Хермия вытерла, но слезы лились все равно.
– Я сам только сейчас узнал, – произнес Ренте. – Мой долг – позвонить его родителям.
Родителей Арне Хермия хорошо знала. С несгибаемым пастором ладить было непросто: взаимодействовать с людьми он мог, только подчинив их себе, а Хермия подчиняться умела плохо. Сыновей своих пастор, несомненно, любил, но любовь свою выражал, устанавливая правила поведения. Что касается матери, то больше всего Хермии запомнились ее руки, вечно красные от домашней работы: стирки, готовки, мытья полов. Хермию окатило волной сочувствия к старикам, и ее собственная боль слегка отступила. Что с ними будет…
– Какое тяжкое дело – сообщить им такое… – покачала она головой.
– Да. Ведь Арне – их первенец.
Это навело на мысль о втором сыне Олафсенов, Харальде. В отличие от смуглого брюнета Арне Харальд был светлокож и светловолос, да и в остальном они различались: Харальд куда серьезней, некоторым образом интеллектуал, обделенный непобедимым обаянием Арне, но по-своему мальчик славный. Арне говорил, что собирается посоветоваться с ним насчет того, как пробраться на базу в Санде. Любопытно, что известно Харальду? Принимал ли он участие в деле?
Мыслила Хермия деловито, но на автомате, ощущая опустошение в душе. Страшный удар, пережитый ею, не помешает действовать, но такой, как прежде, она уже никогда не будет.
– Что еще сказали в полиции? – спросила Хермия.
– Официальное сообщение состояло в том, что он умер во время допроса и что «виновных в его смерти не обнаружено», – так они называют самоубийство. Но приятель, который служит в полиции, сказал мне, что Арне сделал это, чтобы избежать допросов в гестапо.
– У него что-нибудь нашли?
– Что вы имеете в виду?
– Например фотоснимки.
Ренте весь подобрался.
– Мой приятель об этом не говорил, и для нас с вами даже обсуждать такую возможность небезопасно. Фрекен Маунт, я очень тепло относился к Арне и ради его памяти был бы рад помочь вам любым доступным мне способом, но прошу помнить: я присягал нашему королю, а король повелел нам сотрудничать с оккупационными силами. Независимо от моих собственных убеждений я не вправе потворствовать шпионажу. И если приду к выводу, что некто в подобную деятельность вовлечен, сочту своим долгом подать рапорт.
Хермия кивнула. Намек более чем прозрачный.
– Признательна вам за прямоту, майор. – Она встала, промокнула глаза, вспомнила, что платок одолжил ей майор. – Спасибо и за платок. Я выстираю и пришлю его вам.
– Пустяки какие, забудьте! – Выйдя из-за стола, он взял ее за руки. – В самом деле, мне невыразимо жаль. Примите мое глубочайшее сочувствие.
– Благодарю вас.
Хермия вышла из здания и слезы хлынули снова. Носовой платок Ренте промок насквозь.
«Кто бы мог подумать, что во мне столько воды», – подумала Хермия.
Глядя на окружающее сквозь пелену слез, кое-как она добрела до железнодорожной станции и, немного придя в себя, принялась обдумывать, как действовать дальше. Задание, из-за которого погибли Поуль и Арне, не выполнено: по-прежнему позарез необходимо до полнолуния добыть фотоснимки радара с острова Санде, – но теперь у нее имеется еще один побудительный мотив – месть. Выполнив задание, она самым чувствительным образом нанесет удар тем, из-за кого погиб Арне. И еще у нее появилось новое качество, которое пойдет на пользу делу: бесстрашие.
О себе Хермия больше не думала, готовая на любой риск: в том числе идти по улицам Копенгагена с гордо поднятой головой. И горе тому, кто попытается остановить ее.
«Но все-таки, что делать?» – вопрошала она себя молча.
Вернее всего, ключевая фигура – брат Арне. Только Харальд может знать, побывал ли Арне на Санде до того, как его схватила полиция, и были ли у него фотографии в момент ареста. Больше того, есть идея, где можно найти Харальда.
Поезд до Копенгагена тащился так медленно, что, когда наконец дополз до столицы, было уже поздно пускаться в дальнейший путь. Хермия вернулась в ту же скромную гостиницу, снова подперла дверь стулом и, наревевшись, заснула, а назавтра первым же поездом отправилась за город, в деревню Йансборг.
«На полпути к Москве», – гласил заголовок газеты, которую она купила на станции. Немецкие войска продвигались с удивительной скоростью. Всего через неделю после начала войны взяли Минск, и уже были на подходе к Смоленску, пройдя триста километров в глубь советской территории.
До полнолуния оставалось всего восемь дней.
Школьной секретарше Хермия представилась как невеста Арне Олафсена, и ее тут же провели в кабинет директора. Внешне Хейс напомнил ей жирафа в очках, взирающего на мир с высоты своего роста.
– Значит, вот вы какая, будущая жена Арне, – поднявшись навстречу, дружелюбно произнес он. – Рад знакомству.
Похоже, о трагедии он еще не в курсе.
– Значит, вы ничего не знаете?
– О чем? Боюсь, я…
– Арне погиб.
– О Боже! – Хейс рухнул на стул так, словно у него подломились ноги.
– Я думала, вам сообщили.
– Нет. Когда это произошло?
– Вчера утром, в полицейском управлении в Копенгагене. Он покончил с собой, чтобы избежать допроса в гестапо.
– Какой ужас…
– Означает ли это, что его брат пока ничего не знает?
– Понятия не имею. Харальд здесь больше не учится.
– В самом деле? – удивилась она.
– К сожалению, его пришлось исключить.
– Я-то думала, он у вас лучший ученик…
– Так и было, но он совершил проступок.
Вдаваться в существо школьных проступков времени не было.
– А где он сейчас?
– В родительском доме, я полагаю. – Хейс нахмурился. – А вам он, простите, зачем?
– Мне нужно потолковать с ним.
– О чем именно, позвольте спросить? – медленно произнес Хейс.
На этот вопрос Хермия ответила не сразу. Из осторожности следовало умолчать о задании, но последние вопросы Хейса подсказывали: он что-то знает.
– Видите ли, у Арне в момент ареста могло оказаться при себе кое-что из того, что принадлежит мне.
Хейс старался делать вид так, словно разговор мало что значит, однако, держась на край стола, сжал руки так, что побелели костяшки пальцев.
– Могу я узнать, что именно?
– Несколько фотографий, – снова помолчав, рискнула ответить Хермия.
– А…
– Вы понимаете, о чем я?
– Да.
«Очень важно, чтобы Хейс мне доверился, ведь, с его точки зрения, я вполне могу назваться невестой Арне, а на самом деле быть секретным агентом полиции».
– Из-за этих фотографий Арне погиб, – вздохнула Хермия. – Он должен был доставить их мне.
Хейс кивнул, словно пришел к какому-то решению.
– Уже после своего исключения Харальд вернулся сюда, в школу, ночью и разбил окно, чтобы попасть в фотолабораторию.
Хермия перевела дух. Значит, Харальд проявил пленку!
– Вы видели снимки?
– Да. Мне пришлось сказать, что на них изображены молодые дамы в рискованных позах, но это отговорка. На самом деле там было военное оборудование.
Фотографии сделаны! У Хермии камень с души свалился.
«Значит, – с облегчением вздохнула она, – задание выполнено. Но где же пленка? Успел ли Харальд передать ее Арне? Если да, значит, она в полиции и жертва Арне напрасна».
– Когда это было? – поинтересовалась Хермия.
– В прошлый четверг.
– Арне арестовали в среду.
– Значит, пленка еще у Харальда.
– Да.
«Значит, жертва была не напрасна. Пленка находится не у врага, она еще здесь, где-то».
– От души вас благодарю. – Хермия встала.
– Вы направляетесь на Санде?
– Да. Надо найти Харальда.
– Удачи вам! – вздохнул сочувственно Хейс.
В немецкой армии находилось около миллиона лошадей. Почти при каждой дивизии имелась ветеринарная рота, в обязанности которой входило лечить больных и раненых животных, обеспечивать им кормежку, ловить беглецов. Одну из таких рот разместили в Кирстенслоте. Очень некстати для Харальда офицеры расположились в замке, а солдаты, примерно сотня, – в палатках, разбитых перед замком. В кельях монастыря, примыкающих к церкви, где прятался Харальд, устроили лечебницу для лошадей. Церковь военных уговорили не использовать. Карен особо просила отца добиться этого – мол, жалко, если чужие люди, солдаты, испортят милые с детства вещи, которые там хранятся.
