Она подняла голову, прислушалась к далёким заунывным гудкам, вдруг послышавшимся со стороны заводов и вокзала:
— Вот и началась проза жизни, пойдёмте домой.
51
Подруга Веры Зина Мельникова жила в доме, в котором поселили Мостовского. Это был один из самых благоустроенных домов в городе.
Верины родные были недовольны её дружбой с Зиной. Но Вере было безразлично, что говорят домашние о её подруге. Ей нравилось, что Зина не гнушалась чёрной работой, мыла полы, стирала, могла сидеть недели на одном хлебе и чае, а на выгаданные деньги купить лайковые перчатки или чулки-паутинку.
И одновременно с расчётливостью в ней была широта, она могла подарить подруге любимую брошку либо устроить вечеринку с таким богатым угощением, что после ей недели две приходилось есть лишь картошку с постным маслом.
Вере нравилось, что Зина не обращается с ней, как с несмыслящей в жизни девочкой, а рассказывает о сложностях своих отношений с мужем и спрашивает у неё советов.
По складу своей души она была чужда всему, чем жила Зина. Но почему-то ясная и чистая простота Вериной натуры не мешала ей проявлять интерес к Зининым житейским и сердечным страстям. Зина была старше Веры всего на три года, но казалась всезнающей по сравнению с подругой. Она уже два года была замужем, побывала несколько раз в Москве, жила в Средней Азии, в Ростове. Её муж теперь работал уполномоченным по заготовкам и часто ездил по области, уезжал по вызовам наркомата в Куйбышев.
Вера взбежала на третий этаж и позвонила.
Зина, оглядев её, вскрикнула:
— Верочка, у тебя такое расстроенное лицо, случилось что-нибудь?
— Я хочу у тебя ночевать, можно?
— Господи, что за вопрос, конечно. Муж ведь опять уехал в Куйбышев. Ты есть хочешь?
— Хочу.
Зина усадила подругу на диван.
Вера наблюдала, как подруга быстро и легко двигалась по комнате, накрывая на стол. Каждый раз, проходя мимо зеркального шкафа, она мельком поглядывала на себя в зеркало.
— А я всё полнею,— сказала она,— можешь себе представить, все, буквально, во время войны похудели, а я одна несчастная.
— Зиночка,— сказала Вера тихим голосом и расплакалась.
— Что, что? — испуганно спросила Зина.
Вера, перестав плакать, рассказала о том, о чём не могла и не хотела рассказать дома.
Вечером начальник госпиталя передал ей список выздоровевших на выписку из госпиталя, она понесла список в канцелярию, нужно было подготовить документы и обмундирование — всех выписанных отправляли пароходом в Саратов, откуда обычно после комиссии их посылали в части. Утром, когда она уже кончила дежурство, ей снова попался этот перепечатанный на машинке список из двенадцати фамилий, и она вдруг увидела, что в нём была приписана от руки фамилия Викторова. Ей даже не удалось поговорить с ним наедине, она кинулась в палату, а он уже спускался по лестнице вместе со всеми к ожидавшему внизу госпитальному автобусу.
— Нехорошо, что тринадцатый он,— сказала Зина.
— Он не тринадцатый, а впереди первого.
Зина подсела к ней, стала растирать ладонями Верины пальцы, точно отогревая их от мороза, и сказала тоном опытного врача, решившего не скрывать правды от больного:
— Я по себе знаю, как это тяжело, и не жди, что будет легче.
— Меня всё время мучит: теперь никогда его не увижу! А мама мне на днях сказала: «Не могу тебя поздравить, узнала о твоём знакомом: серенький, мало развитой паренёк»,— ей нужно, чтобы вундеркинд какой-нибудь. Презираю их, этих вундеркиндов и красавцев полковников, и женщин презираю, которые идут за них по расчёту, из соображений.
— Любовь безрассудна и ни с чем не должна считаться,— сказала Зина.
Вера протяжно произнесла:
— Ой, Зиночка, неужели не увижу его?
Зина задумалась, потом неожиданно сказала:
— Вот кого не могу понять, это твою Евгению Николаевну. Почему она так одевается? Ведь с её фигурой и лицом, да и волосы у неё чудные, она могла бы, ты понимаешь, как выглядеть!
— Она собирается, кажется, за полковника замуж,— поморщившись, проговорила Вера.
Но Зина не поняла Веру и, забыв свои недавние слова о безрассудстве влюблённых, сказала:
— Ну ещё бы — полковник даст ей аттестат, и будет она где-нибудь в Челябинске стоять в очереди за молоком для ребёнка.
— Ну и что ж,— проговорила Вера,— я бы хотела стоять в очереди за молоком для ребёнка.
Её ожгло желание стать матерью, родить от Викторова ребёнка, с его глазами, медленной улыбкой, с такой же тонкой, худой шеей, и сберечь его в нужде, лишениях, как огонёк среди ночи. Никогда в её голову не приходили подобные мысли, и чистая мысль эта стыдила, радовала, была одновременно горестна и сладка. Разве есть закон, запрещающий девушке быть счастливой и любить? Нет! Такого закона нет! Она ни о чём не жалеет и никогда не пожалеет, и поступила она так, как нужно было поступить. И Зина, словно почувствовав, о чём думала подруга, вдруг спросила:
— Ты ждёшь ребёнка?
— Не спрашивай меня об этом,— поспешно сказала Вера.
— Нет, нет, я только на правах старшей просто хотела тебе сказать… это не шутка, сегодня лётчик жив, завтра его нет, а ты вдруг с ребёнком на руках, ведь это ужасно!
Вера зажала уши руками и затрясла головой:
— Глупости, глупости, не хочу слушать!
До полуночи они разговаривали, потом Зина постелила Вере на диване.
— Ложись, Верочка, надо тебе отдохнуть,— сказала она. Вскоре она потушила свет.
Утром, придя в госпиталь, Вера заглянула в палату Викторова — на его койке лежал черноглазый, смуглый человек с впалыми щеками, видимо армянин. Вере сделалось нестерпимо тоскливо, и она поспешно вышла в коридор и подошла к окну, где обычно встречалась с Викторовым. Ослепительно блестела на солнце чешуйчатая вода на Волге… «Пароход уж, наверное, прошёл Камышин…» Небо было спокойным, синим, река беспечной, яркие облачка казались такими белыми, лёгкими, безразличными ко всему на свете…
Ей вдруг вспомнились Женя и Новиков, показалось, что они живут такой же размеренной, спокойной и бесстрастной жизнью, чуждые её горечи и смятению. Это чувство раздражения против Жени и Новикова не оставляло её до вечера. Она пришла домой и даже обрадовалась, увидев Женю и полковника. Вот они-то ей и нужны. Они сидели за столом, видимо, полковник недавно пришёл — он держал в руке фуражку.
Вера поглядела в упор на оживлённое лицо Евгении Николаевны. Пусть знает, что есть любовь, презирающая рассудок, расчёт, выгоды.
Она стала рассказывать какую-то довоенную историю, слышанную ею ночью от Зины, про молодую женщину-инженера, влюбившуюся в актёра, участника концертной бригады; она уехала с этим актёром, оставив мужа, уехала, несмотря на то, что ей вскоре предстояло защитить диссертацию и стать кандидатом технических наук, несмотря на то, что пришлось пережить много тяжёлого, так как муж был в отчаянии и со службы её не хотели отпускать.
Евгения Николаевна, выслушав эту историю, стала смеяться и сказала:
— Пошловато!
— Не пошловато, а настоящая любовь! — запальчиво сказала Вера.
Женя, внезапно рассердившись, ударила ложечкой по краю стакана, и звенящий звук стекла передал её волнение.
— Бульварщина! Мелкая страстишка, а ты называешь это любовью. Чушь!
Она видела глаза Веры, упрямо и угрюмо глядевшие на неё, Верин по-ребячьи удивлённо раскрытый рот, какой бывает у совсем маленьких девочек.
— Не кори меня, тётенька. Тебе всё это не понять,— сказала Вера.
— Не болтай вздор,— проговорила Женя холодно.
Вера молча вышла из комнаты.
Оставшись вдвоём, Женя и Новиков молчали. Потом Женя сказала:
— Вера думает, что я рассердилась только на неё, а в действительности я отчитала не только её, а и себя… Помните тот наш разговор на набережной?
Новиков примирительно сказал:
— Зря, Евгения Николаевна, вы на неё рассердились — дитя ведь, по существу.— И вдруг не к месту добавил: — Знаете, должен доложить вам: убываю в Москву, в Главное управление кадров Красной Армии. Внезапно командирован.
— Когда вы едете?
— Самолётом, в ближайшие дни.
— Что ж это вы вдруг доложили мне об убытии?
— Робел, помня тот наш разговор. А после вашей проработки Веры решил сказать вам.
— Странно,— сказала она,— а у меня, наоборот, поездка в Куйбышев откладывается. Сейчас нет смысла ехать.
— Знаете, Евгения Николаевна, обстановка на фронте такая, что разумней и вам и всей вашей семье уехать отсюда…— сказал он, ловя её взгляд.— Вы знаете, если я, вернувшись, застану вас, то обрадуюсь. И всё же уезжайте, уезжайте! Брат Иван пишет — получил квартиру; поезжайте к нему, он с радостью примет вас. Он хороший человек — шахтёр. И жена у него славная, простая. Ей-богу, езжайте!
