Каширину хотелось сказать добрые слова Дамбергу, но гордость не позволяла. С тех пор как брат его Николай сдал командование Блюхеру, он сильно изменился, но порой в нем оживала анархистская душа, и он готов был полезть на рожон. Сейчас он восторгался смелостью Айвара и думал: «Я этих латышей сроду не знал, а ведь они смелее моих казаков».
— Прикажи своим занять круговою оборону, — предложил Дамберг, подъехав к Каширину. — Надо строить мост для всей армии.
Слова эти сразили Ивана. Еще два дня назад Дамберг подозрительно и молча смотрел на Блюхера, пытаясь узнать, не из остзейских ли он баронов, зато, убедившись, что главком руссак, загорелся, как сухая лучина. Только Сим удачно переплыли, только отогнали врага, а Айвар уже думает о переправе всей блюхеровской армии, хотя главком ему не поручал.
К Симу спешил Павлищев со своим полком, к Симу спешил сам Блюхер.
— Навести мост! — приказал главком.
— Голыми руками не сотворишь.
Блюхеру не понравился ответ Павлищева. Он готов был сказать резкость, но помешал Ягудин.
— Прикажи моя, — ткнул он себя кулаком в грудь, — достану топоры и пилы.
Блюхер поднес к глазам бинокль и улыбнулся: на правом берегу конники несли к воде спиленные деревья. Значит, Каширин с Дамбергом сами догадались.
— Делай! — бросил он Ягудину и ускакал, а через минуту ускакал и ординарец.
Ягудин скакал к обозу с приказанием главкома сносить пилы и топоры.
— Ксюша, ты куда пилу понесла? — кричала женщина в цветном платке на голове.
— Топор отдашь, а телегу починить нечем будет, — жаловался один старик другому.
На помощь Ягудину примчался Томин.
— Кто не даст топора и пилы — поворачивай домой, с нами тому не по пути! — грозно выкрикивал он.
К полудню четыре тысячи человек были заняты постройкой моста. Из спиленных сосен сколачивали козлы, расставляя их поперек реки. Козлы были высокие и корявые, к ним крепили веревками и ремнями неотесанные балки — гвоздей нигде не сыскали. Казалось: подуй сильный ветер — все опрокинется и уплывет по течению.
К вечеру мост был готов. Павлищев первым перешел его и вернулся. Построив свой полк цепочкой, он двинул его на правый берег Сима.
— Идите с полком! — приказал Блюхер. — Я сам займусь переправой орудий.
— Слушаюсь! — покорно ответил Павлищев и пошел.
Сперва были переправлены лошади, потом орудия. Их тащили люди. Потянулся нескончаемой лентой обоз. Уже стемнело, когда на правый берег последним прошел сам главком.
— Сжечь мост! — приказал он и с болью в душе подумал о затраченном труде.
В эту ночь лагерь, охраняемый полком Дамберга, спал тяжелым сном.
До станции Иглино, лежащей на Самаро-Златоустовской железной дороге, оставалось тридцать верст. Небольшое расстояние, но дорога круто идет в гору, а на горе — белые. В авангарде был поставлен полк Дамберга, оберегаемый с флангов конниками Томина.
— Много ли патронов осталось у каждого бойца? — спросил главком у Дамберга.
— По сорок на человека.
— Стрелять только в крайнем случае, вперед выставить тех, у кого штыки.
Дамберг быстро перегруппировал полк. Ему предстояло занять деревню Родники, а Павлищеву — Слутку.
— Нам бы на Уфу сейчас, Василий Константинович, — предложил Иван Каширин. — Рукой подать до города, а там боеприпасы и хлеб. Народ-то изголодался, — гляди, ноги все протянут.
— Повторить ошибку с Извозом? Благодарствую, но этому не бывать, — прямо и внушительно ответил Блюхер. — Я ем не больше, чем ты и все наши конники. Довел весь народ до чугунки, доведу и до наших. Посланные вперед разведчики доложили, что из Уфы вдоль железной дороги двигаются войска противника, а по самой железной дороге курсируют поезда.
Газизов по поручению Блюхера подготовил отряд со специальным заданием: после захвата Иглина разобрать полотно железной дороги, спилить телеграфные столбы, унести провода.
В полдень Дамберг с батальоном латышей начал наступление. У всех винтовки со штыками. Первые выстрелы со стороны белых никого не смутили. Пройдя триста шагов, батальон залег.
— Вперед! — скомандовал Дамберг после передышки.
Психическая атака привела белых в замешательство. Они выскочили из окопов, чтобы сподручнее было стрелять, но пулеметный огонь с флангов, а потом налетевшие казаки Томина заставили их побежать к Родникам.
Оставалась последняя горка, чтобы ворваться в деревню, но неожиданно белые, получив подмогу, перешли в контратаку. Теперь дрогнул третий батальон Архангельского полка, сменивший латышей, и панически побежал обратно. Только у деревни Слутки Павлищев со своим полком продолжал удерживать занятые позиции.
Блюхер мгновенно оценил опасность. Полку Павлищева грозило остаться в тылу белых, да белые могли добежать и до обоза и опрокинуть его в Сим.
— Бросить в бой весь конный резерв! — приказал он.
Рассыпавшись, понеслась конная лава на противника. Мимо Блюхера проскакал Шарапов со своим эскадроном. Главком заметил незнакомого бородатого казака, который с трудом поспевал за Шараповым.
— Это отец Кашириных, — оказал Кошкин, — весь поход проделал с нами.
— Молодец! — одобрительно отозвался Блюхер.
Сверкали казацкие клинки в воздухе, фыркали кони, то в одном, то в другом месте раздавались свист, улюлюканье и ружейная трескотня. Шрапнели лопались, как гигантские хлопушки, разбрасывая вокруг звенящие осколки.
Ягудин, оставив главкома с Кошкиным, умчался вперед. Он видел на поле боя убитых и раненых, его доброе сердце хотело помочь каждому, но конь неудержимо несся вперед. И вдруг он осел на задние ноги, словно перед ним выросла стена. Ягудин едва удержался в седле, вцепившись руками в гриву коня. На земле лежал тот самый казак, который еще не так давно промчался вместе с Шараповым мимо главкома. Ягудин быстро спешился, с трудом поднял казака, посадил в седло и, поддерживая его, довез до главкома. Он передал его Кошкину, а сам снова умчался. Кошкин дотронулся до руки — пульса уже не было — и промолвил:
— Горевать будут Каширины.
Блюхер покачал головой, соглашаясь с порученцем, и сказал:
— Скачи на левый фланг к Ивану Каширину, скажи, что белые убили его отца. Пусть мстит за него — надо скорее брать Иглино.
«Хитрый мужик», — подумал про главкома Кошкин. Скрестив руки казака на груди, он поднялся, сел на коня и ускакал.
Прошло около получаса. Не дождавшись своих порученцев, Блюхер поехал один. Из горящей деревни взмыленный конь вымчал незнакомого всадника на волю. В правой руке всадника — клинок. Блюхер принял его за Ягудина и только в пятнадцати шагах увидел перекошенное от злости лицо. Мгновенье — и клинок опустится на голову главкома. И вдруг поднятая рука казака безжизненно повисла, а сам казак, упав на круп коня с задранными вверх ногами, свалился наземь. Перед глазами вырос Ягудин — он гнался за белым казаком и пустил ему пулю в затылок.
— Каширин захватил Иглино, перерезал железную дорогу, — выпалил Ягудин одним духом. — А Дамберг уже пилит столбы.
— Молодцы! — спокойно произнес Блюхер, делая вид, что он не догадывается об опасности, которая ему угрожала. — А теперь скачи к Николаю Каширину — пусть трогает весь обоз к Иглино. Да поскорей!
Когда первые возы достигли станции, солнце погасло в пыли и на землю сразу опустилась чугунная тьма.
Осунувшийся за последнюю неделю Блюхер объезжал ранним утром лагерь. Измученные многодневными переходами и боями, изголодавшиеся, спали бойцы, казаки, рабочие, женщины, дети. Сегодня им предстояло идти дальше, вдоль Уфимки, к железной дороге. В плетеной кошевке в неудобной позе лежал Николай Каширин. Пуля, засевшая в ноге, мешала ходить и сидеть в седле. Живое лицо казалось сейчас хмурым. Блюхер решил не тревожить его и проехать мимо, но конь неожиданно заржал, и Каширин, проснувшись, увидел главкома.
— Здравствуй, Василий Константинович! — поспешил он поздороваться.
— Здравствуй, Николай Дмитриевич! Как нога?
— Без доктора не обойдусь.
Каширина трудно было узнать. За время похода он оброс густой щетиной, обмяк, да и смерть отца сильно повлияла на него. Хотя он добровольно передал командование Блюхеру, отказавшись от своего намерения прорваться через Верхне-Уральск к Екатеринбургу, но ему казалось, что путь, избранный Блюхером, поглотил тоже немало жертв.
— Потерпи, скоро доберемся, — утешил его главком, словно речь шла о двух-трех днях.
— Мне-то что! Я все стерплю, а вот они, — он обвел рукой, показав на тысячи телег, на которых лежали беженцы, — мрут как мухи.
— Что ж, лучше было оставить их с белыми?
— И так плохо и этак худо.
— Ваня-то твой больше стал разбираться, а тебе, коммунисту, не к лицу такое говорить, — в сердцах бросил Блюхер и пришпорил коня.
