На поле остались Кошкин и Ягудин.
— Ложись! — крикнул ординарец и пополз вперед. Правая нога у него сильно болела — конь, падая, придавил ее, но ординарец ни стоном, ни гримасой не выдавал себя. Только через полчаса они благополучно доползли до деревни.
Белые перенесли огонь на Ирныкши. Запылали крестьянские дома. В деревне стояли в беспорядке обозы Южноуральского отряда. После первых же выстрелов все бросились к телегам, сбивая друг друга. Лошади, обезумев, понеслись по Архангельской дороге.
На окраине Ирныкшей нес боевое охранение интернациональный батальон. Теперь им командовал тот самый чех, который перешел у села Петровского на сторону красных. Его звали Зденек Нашек. Увидя обозников, он поторопил их и, когда скрылась последняя телега, приказал бойцам залечь. К Нашеку приполз боец.
— Томин приказал не отступать, — сказал он. — На подмогу идет кавалерийский полк Стеньки.
Про такого командира Нашек услышал впервые. Он знал, что один из полков носит имя Разина, который много лет назад пошел с оружием в руках против русского царя Алексея, но был схвачен и казнен. Впрочем, ему было все равно: Стенька так Стенька. Вот Томина он видел в бою, и ему казалось, что таким был некогда и Разин. Павлищев ему тоже нравился: всегда спокойный и умно командует.
И только боец уполз, как Нашек увидел белых, приближавшихся к деревне под прикрытием перелеска.
— Připravite se![5] — подал он команду на своем родном языке, и все поняли, чего хочет Зденек.
Белые подошли на триста шагов. Меткий огонь интернационального батальона сразил первые ряды противника. Несколько раз он пытался прорваться к деревне, но бесполезно. А потом рванулся кавалерийский полк имени Разина и довершил разгром белых.
Вечером Русяев доложил о трофеях. Главком радовался, прикидывая в уме, какому полку дать патроны.
— Вот так, сынок, и будем воевать, — сказал он. — Теперь у нас боеприпасов еще дня на два, а то и на три.
После революции пятого года Дамберга выслали в Оренбургскую губернию на вечное поселение. Родился он в Виндаве на Балтийском море, где осенью дули свирепые ветры, а летом носились запахи соленой воды и разогретой солнцем хвои. Ранним утром, в жару и ливень, латышские рыбаки сталкивали с песка в море старенькие весельные лайбы и уходили на промысел. Свой скудный улов они коптили в баньках. Жил Дамберг с отцом и матерью в маленькой хибарке, насквозь продуваемой ветрами. Мальчишкой он помогал отцу чинить сети и, сидя на закате у моря, верил, что если доплыть на лайбе до горизонта, за которым скрывалось солнце, то можно увидеть необычайную страну с попугаями и жирафами. Попугаев и жирафа он действительно увидел, но уже взрослым в Рижском зоологическом саду, когда бежал от жандармов, спасаясь от ареста. Его поймали, судили и выслали из Прибалтики.
На Южном Урале он не смирился с положением ссыльного и развернул подпольную работу среди забитых нуждой рабочих. Революции он радовался, как радуются светлому празднику, надеясь, что и на его родине придет конец остзейским баронам. Он писал письма оставшейся в Виндаве жене и друзьям, но ответа не получал. Однажды ему принесли письмо от незнакомого. Оно было короткое и доброжелательное:
«Не ищите Марту, она поступила гадко, уехав в Латгалию с другим человеком. Будьте мужественным».
Дамберг тяжело переживал измену женщины, которой он безгранично верил. Когда же потребовалось организовать отряд для защиты Архангельского завода от белоказаков, то он отдался всей душой этому делу, и это помогло ему позабыть Марту.
Однажды ночью на Дамберга напали. Он не растерялся, выхватил из-за пояса кинжал и нанес смертельный удар одному из противников. Другой бежал.
— Neredzēt tev vairs Daugavu![6] — донеслась до Дамберга угроза.
Дамберг узнал по голосу латышского кулака Залите и решил арестовать его на другой день, но тот бежал в Уфу.
А в Уфе паника. В город должны приехать на совещание члены Учредительного собрания, которое разогнали большевики. Говорят о петроградских гостях Брешко-Брешковской и Чернове: не случится ли с ними что-либо в пути?
Дамберг не знал ни Чернова, ни Брешко-Брешковскую, а если бы и знал, то не погнался бы за ними. Подумаешь, велика ли корысть от полоумной старухи! Куда важнее донесение разведчиков о том, что к Зилиму идет армия Блюхера. К главкому он отнесся с излишней предосторожностью, приняв его за остзейского немца — врага латышей.
— Вы намерены перейти с отрядом в армию, которой я командую? — спросил у него Блюхер.
Дамберг не ответил. Главком говорил на хорошем русском языке, без акцента, и это поразило латыша.
— Чего ты с ним церемонишься? — удивился Томин, скосив глаза на Дамберга. — Пусть сам с беляками воюет.
В это время к главкому подъехал Газизов. Увидев Дамберга, он обрадованно крикнул:
— Якши, что пришел!
— От ворот поворот, — усмехнулся иронически Томин. — Нам такой вояка не нужен.
— Якши человек, — взволнованно удивился Газизов, — золотой человек. Зачем гнать?
Дамберг молча переводил взгляд с Блюхера на Томина, с Томина на Газизова и снова на Блюхера, пытаясь прочесть в их глазах ответ на свой безмолвный вопрос. Наконец он не выдержал и спросил, обращаясь к Блюхеру:
— Скажи правду, ты немец?
— А хучь бы так, — ответил за него Томин. — Тебе какое дело?
— Дамберг, мне верь, — вмешался Газизов. — Блюхер русска!
На лице Дамберга появилась легкая улыбка. Он еще колебался с минуту, потом решительно приблизился к Блюхеру. Главком, чтобы рассеять его сомнения, мгновенно спешился и пожал протянутую ему руку.
— Давно бы так. Рассказывай!
Дамберг не заставил себя упрашивать.
— В Уфе паника, — сказал он. — Сиятельное общество: епископ Андрей, князь Ухтомский, чешский генерал Войцеховский, дутовские холуи. Мой отряд в трехречье. Здесь сливаются Белая, Зилим и Сим.
— Вот через Сим нам нужно переправиться, — перебил Блюхер.
— Очень трудно, мостов нет.
— А в мешке оставаться нельзя. — Повременив, Блюхер спросил: — У тебя латышей много?
— Много, — ответил Дамберг.
— Вот и хорошо! Говорили мне, что латыши смелые и отчаянные. Твой отряд будет именоваться с сегодняшнего дня Архангельским полком и поступит в распоряжение Ивана Каширина. Форсируйте вдвоем Инзер и выйдите к Симу против Бердиной Поляны. Там ищите переправу.
Река Сим так же глубока и стремительна, как и коварна. Бежит она с гор на запад, и чем ближе к Белой, тем капризнее. Редкий смельчак бросится вплавь.
Оставив полки в укрытии, Иван Каширин с Дамбергом незаметно подъехали в сумерках к реке и в отчаянии взглянули друг на друга — на правом берегу дымились костры.
— Ну! — неопределенно произнес Каширин, но Дамберг по тону понял: дескать, что делать?
— Надо перебираться на тот берег.
— Сам ведь говорил главкому, что трудно.
— Легко в подкидные играть, — серьезно сказал Дамберг, — а воевать всегда трудно.
— Как тебя зовут? — неожиданно спросил Каширин.
— Айвар.
— Ну так как, Айвар, будем форсировать?
— Будем, но не все.
Каширин измерил Дамберга строгим взглядом и подумал про себя: «Со мной шутки плохи». А спокойный Айвар, не придавая значения каширинскому взгляду, добавил:
— Одна моя полусотня переплывет выше Бердиной Поляны, а другая ниже. Я буду с ними, а ты по сигналу — три моих выстрела — бросайся отсюда со всеми конниками вплавь и завяжи бой.
Ивана Каширина нельзя было упрекнуть в недостатке лихости, но план Дамберга показался ему чересчур дерзким.
— Ладно! — махнул он рукой, и в этом жесте Дамберг увидел какое-то безразличие.
— Если вовремя не успеешь — большой разговор будет, — предупредил Дамберг.
Другого Каширин просто обругал бы, но перед латышом он оробел.
На рассвете другого дня обе полусотни в разных местах скрытно переплыли Сим. Очутившись на правом берегу, они тотчас приняли боевой порядок. Три выстрела возвестили Каширину, что пора и ему с конниками плыть через Сим. Чей-то конь, споткнувшись, ушел под воду, увлекая за собой всадника. Конник, испугавшись, вскрикнул, но вспомнил наказ Каширина: «Кто слово молвит — убью» — и, ухватившись за хвост другого коня, поплыл, держа свободной рукой карабин над водой. С правого берега раздались выстрелы. То в одном месте, то в другом скрывались под водой кони и люди. Каширин плыл позади, подбадривая конников. И вдруг пронзительный свист и незнакомое слово «Uz priekšu!»[7] прорезали тишину пробуждающегося утра. То полусотни Дамберга вихрем ворвались в стан белых. Тем временем каширинские конники достигли берега и бросились им на помощь. Ошеломленные беляки, оставив на поле боя немало трупов, отступили в лес.
