– Уходить, товарищ старший лейтенант!
– Куда я от них?..
Но Веретеницына, казалось, не слышала ее. Она потащила раненого лейтенанта к дверному проему. Тот, пытаясь помочь ей и себе, судорожно двигал ногами.
– Санки! Какие-нибудь санки есть?
Санки она увидела возле стены. Положила на них лейтенанта, укутала его шинелью, валявшейся возле порога, и впряглась в пеньковые лямки.
Я перетащу их всех в лес, лихорадочно думала она. В лес. Игнатьева просто испугалась. Растерялась и не знает, что делать. Никто из тыла сюда уже больше не вернется. И поэтому надо действовать самим. Пока есть время. А старший лейтенант просто растерялась.
Лишь только она успела затащить сани в ельник, на проселке захрустел снег под ногами десятка бегущих людей. Веретеницына протащила сани еще метров пятнадцать и присела на корточки. Надо было отдохнуть и осмотреться. Направление движения она не потеряла, шла правильно. Там, впереди, овраг, где ждут ее Колобаев и раненые. Она привстала и увидела мелькающие за ельником немецкие каски. Послышалась отрывистая команда на немецком языке. Она схватила пеньковую веревку и потащила сани в глубину леса.
Кирдяй снова поджидал ее у дороги. Будто знал, когда Зинаида будет возвращаться с коровника домой. Издали махнул белой бумажкой. То, что это было не письмо, Зинаида поняла сразу. Извещение! Сердце ее сдавило так, что она охнула и опустилась на корточки. Потом взяла себя в руки и пошла навстречу почтальону.
Кирдяй улыбался, что-то балагурил. Она выхватила из его руки казенную бумагу с синим штемпелем, и от души отлегло.
Это было извещение из районного отдела НКВД за подписью тов. Флягина: гр-ке такой-то, явиться туда-то, такого-то числа во столько часов.
Никому она не показала извещение.
Через два дня запрягла Гнедого и поехала в райцентр.
Флягин сидел на стуле с высокой спинкой, обитой черным дерматином. Ей подвинул табуретку, стоявшую в углу. Обошел сзади и потянул воздух. В кабинете пахло неприятно. Черт возьми, подумал он, неужели уборщица, эта деревенская дура, снова закрыла в его кабинете кота? Но пахло не кошиным пометом, а чем-то более отвратительным. И вдруг он понял, что пахнет от нее, от той, которой он любовался и которую ждал, рисуя в воображении самые соблазнительные и смелые картины.
Флягин мгновенно все понял. Вначале появилось чувство неловкости. Потом захлестнула обида. Потом злость. Все это перемешалось подобно запаху, исходившему от девушки, которая с невинным видом сидела на табуретке в его кабинете и ждала своей участи. Он сунул стопку чистых листов приготовленной бумаги в стол. Спросил, усмехнувшись:
– Так вы спасались от немцев?
– Так мы спасались от немцев, – ответила Зинаида.
– Ладно. Поговорим в другой раз. Свободна.
Она шла по узкому коридору, чувствуя, как страх разжимает свои железные когти и ей свободнее становится дышать и думать. Когда подала отмеченный Флягиным пропуск дежурному милиционеру у входа, поняла, что густая краска заливает ее лицо и шею. Милиционер взял пропуск и напряженно посмотрел ей вслед.
Она ликовала.
Воронцов лежал в снегу на краю болота, короткими очередями вел огонь по мелькающим среди берез фигуркам немецких пехотинцев.
Немцы разрезали роту на две части. Основной удар пришелся на второй взвод, и взвод был раздавлен, уничтожен почти целиком в первые же минуты боя.
Рядом, настроив шептало на одиночный огонь, стрелял пулеметчик Темников.
– Что, ротный, прижали нас к болоту! – крикнул Темников.
Пожилой пулеметчик ждал не просто его ответа, а решения. Его, командира роты, немедленного решения, которое избавит их, оттесненных к болоту во время прорыва танков и теперь оказавшихся в безнадежной ситуации. Все понимали, что патронов хватит еще на несколько минут.
– Всем переместиться на левый фланг! – крикнул он и привстал на локте. И в это время пуля содрала с березки кору и скользнула под его шинель. Удара он не почувствовал. Значит, прошла мимо. Он пошевелился. Нет, ни боли, ни немощи он не ощущал.
Солдаты закопошились, начали переползать поближе к нему и к Темникову.
– Видать, пора переодеваться в чистое, – невеселым нервным смешком засмеялся помкомвзвода Радченко.
– Пора, – сказал Воронцов и достал из полевой сумки трофейный «парабеллум».
В диске автомата оставалось всего несколько патронов, на одну хорошую очередь. Воронцов берег их на тот случай, если немцы, тоже залегшие за березняком, вздумают подняться. А может, и хорошо, что они поднимутся? Тогда станет видно, куда надо прорываться. Да и встречный огонь будет не таким прицельным и сосредоточенным. Танки и основная часть пехоты ушли в сторону Дебриков. А тут немцы оставили тех, кто должен их добить или принудить к сдаче.
– Слушай мою команду! – Воронцов встал на колени, перекинул через голову ремень ППШ, сдвинул его за спину и достал из кобуры второй пистолет. – Сейчас пойдем на прорыв! Прорываемся по тому же маршруту, по которому двигались сюда! Группироваться вокруг меня и Радченко! Раненых не бросать! Приготовить гранаты!
Он выбрасывал в серое пространство отрывистые фразы и видел, как напряженно, с надеждой слушают его бойцы. И, оглядываясь на эти осунувшиеся от усталости лица, на мгновение вспомнил прорыв под Жарами, два года назад, когда он со своим взводом выходил с остатками 33-й армии к Юхнову. Все было точно так же. Но тогда их окружили со всех сторон. Теперь же за спиной дымилось гнилым туманом незамерзших озер болото. Когда танки смяли второй взвод, несколько человек бросились выламывать шесты и ринулись в болото. Вскоре, один за другим, они исчезли в дымящейся топи. По поверхности гнилого озера плавали одни шесты, и их уже покрывал снег.
– Туда! Пройди по следу и подай знак, если там кто есть! – И «Кайзер» качнул стволом винтовки в сторону молодого ельника, куда уходил свежий санный след.
Бальк взял на изготовку, пригнулся и нырнул в ельник. Он бежал по снегу, как куница, догоняющая белку. Где-то там, за деревьями, спасалась бегством его добыча. Он чувствовал, что вот-вот настигнет ее, и это прибавляло сил, азарта и осторожности. Когда след поворачивал, он останавливался, отводил штыком еловую лапку и выглядывал за поворот. Наконец впереди, совсем рядом, послышались шаги. Бальк придавил приклад к плечу. Огляделся. «Кайзер» остался где-то далеко позади, на дороге. Несколько раз он окликал Балька, но Бальк молчал, чтобы не обнаружить себя.
– Стоять! – выкрикнул он по-русски, выступив из-за белой колонны ели.
Штык его «маузера» качнулся на уровне головы сидевшего в снегу ивана. Палец лежал на спусковом крючке. Можно было стрелять. Тем более что в плен брать раненых…
Один из иванов, тот, который сидел в снегу, был не ранен, более того, это оказалась женщина. Бальк это понял уже в следующее мгновение. Толстая коса темно-русых волос вывалилась из-под сбившейся на затылок шапки из белого каракуля и лежала на снегу, когда русская наклонилась к раненому, лежавшему на санках. Раненый, похоже, был без сознания, а возможно, уже мертв. Но Бальк лишь скользнул по нему взглядом, его интересовала женщина. Он узнал ее.
– Оленуха! – сказал он.
В следующее мгновение Оленуха выхватила из-за отворота полушубка небольшой офицерский «вальтер» и направила его в Балька. Бальк опустил винтовку и сделал Оленухе знак, чтобы она сделала то же. Рука ее задрожала, но «вальтер» она не опустила.
– Не стреляй, не стреляй, не надо, – заговорил он по-русски.
Раненый на санках шевельнулся, открыл глаза. Этот иван, укутанный в плотный кокон бинтов, смотрел на Балька с ненавистью. Его правая рука лихорадочно ощупывала ближнее пространство, и Бальк понял эти движения.
– Не стреляй. Не надо, Fraulein.
Стрельба в стороне сторожки редела и скоро затихла. Это означало, что с иванами там покончили. Снова послышался окрик «Кайзера». Бальк оглянулся, приложил палец к губам и начал пятиться за белую пирамиду ели. По лицу Оленухи Бальк понял, что она не выстрелит. Тот миг, когда она могла нажать на спуск, миновал.
Нелюбин видел, как немецкие танки прорывались на участке Восьмой роты. Видел, как последнее орудие противотанковой батареи через головы первого взвода часто било во фланг. Но немцы уже прорвались, вслед за танками через окопы хлынула пехота и начала растекаться по флангам. Он понял, что, выйдя во фланг, немцы тут же примутся «свертывать» оборону батальона дальше. Воронцову уже не помочь, и он приказал взводу лейтенанта Мороза развернуться фронтом к прорыву и медленно откатываться к окопам взвода лейтенанта Гудилина.
Первый взвод отошел вовремя. Спустя несколько минут участок прорыва был накрыт мощным залпом реактивных минометов. Нелюбин опустил бинокль и почувствовал, что руки его млеют. Теперь стало очевидным, что там, на участке обороны Восьмой, не уцелел никто.
