Варя знала, что война должна кончиться не сегодня-завтра. Там, на западе, английские и американские войска уже прекратили боевые действия. Немецкие радисты, за которыми она следила в эфире, сегодня утром открытым текстом передали родным весть о конце войны: «Слава богу, война кончилась», — и выключили свои рации, как поняла Варя, навсегда.
С этой вестью она прибежала к начальнику штаба батальона, чтобы еще раз попроситься в полк родного брата: война кончается, и теперь ей нечего делать здесь. У начальника штаба в этот час был командир батальона и какой-то полковник из штаба армии. Ее сообщение о том, что на западе почти все немецкие радисты выключили рации, что там уже кончилась война, не произвели на них никакого впечатления. Они посмотрели на нее удивленными глазами, отчего у Вари похолодело на душе: «Значит, опять будет отказано в просьбе». Но когда она стала говорить, что ей надо быть в Берлине — там родной брат, Максим Корюков, с которым она не виделась с начала войны, полковник из штаба армии вдруг согласился с ней:
— С братом надо повидаться, обязательно повидаться.
Начальник штаба тут же написал приказ:
«Радистке Корюковой предоставить двухнедельный отпуск».
Как была рада Варя! Прибежав в лес, где стояла радиостанция, она крикнула подругам:
— Ой, девочки, я не могу ждать попутной машины!..
Девушки, провожая Варю, передали ей букет свежих цветов — для брата.
У регулировочного пункта Варя нашла попутчиков. Путь до Темпельгофа был тревожный и грустный. Букет цветов Варя положила на свежую могилу советского воина. Вскоре встретилась еще одна могила, потом еще одна и еще. Возле больших и малых дорог, ведущих от Одера к Берлину, Варя перевидела за эти дни столько могил, что если бы она перед Зееловскими высотами захватила с собой большую охапку цветов и на каждой могиле оставляла бы по одному цветку, а потом по одному лепестку, то все равно перед Берлином у нее не осталось бы ни одного цветка, ни одного лепесточка… «Как же так: там, на западе, война уже кончилась, а здесь еще прибавляются свежие могилы?»
Безмерно тяжело было ей смотреть на свежие холмики земли. Сколько раз она чувствовала, как падает ее сердце, когда, вглядываясь в таблички над могилами, она вдруг замечала, что фамилия погибшего начинается с буквы «П» или «К». Лишь подойдя ближе, Варя с облегчением убеждалась: нет, это не Прудников и не Корюков.
В сумерках она переправилась через канал и простилась с попутчиками. Одни пошли вправо, другие — влево, а Варе надо было, как указала регулировщица, прямо. И она пошла прямо, ориентируясь по верхушкам трех заводских труб.
Темнота заморгала, земля под ногами закачалась…
Пальба длилась минут двадцать. Потом снова взвилась ракета, и орудия умолкли.
Невдалеке послышался звон стреляных гильз и людской разговор. Варя сначала остановилась, прислушалась, а потом смело пошла на голоса, надеясь узнать дорогу на аэродром.
И вдруг окрик:
— Стой! Кто идет?
— Это я…
— Пароль?
Варя не знала, что ответить.
Звякнув затвором, часовой угрожающе предупредил:
— Стой! Стреляй будем!..
Варя выпустила из рук чемоданчик; падая, он громко загремел.
— Ложись! — закричал часовой и выстрелил.
Варе показалось, что пуля каким-то чудом не задела ее головы. Всхлипнув, Варя присела.
— Не двигайся! — предупредил часовой и, звякнув затвором, дал еще один выстрел.
На выстрел прибежал разводящий.
— В чем дело, Иманкулов?
— Нападай хотел, моя команду давал, потом верх стрелял, — ответил часовой, явно преувеличивая происшедшее.
— Ну и что?
— Лежит.
— Где?
— Там, — часовой ткнул штыком в темноту, — иди забирай его, товарищ разводящий.
Разводящий включил карманный фонарик, и луч света ослепил сидящую возле чемоданчика Варю.
— Я командовал лежать, почему сидим? У-у-у, шайтан! — возмутился Иманкулов и снова направил дуло винтовки на Варю.
— Тихо, — остановил его разводящий. Подойдя к Варе, спросил: — Что вы тут делаете?
— Мне надо на аэродром Темпельгоф, в полк Корюкова.
— А кто вы такая?
— Я Корюкова, из резерва…
— Вставайте, следуйте за мной.
Пройдя мимо часового, Варя услышала упрек:
— Какой хорош девушка, как нехорошо ходим.
Дежурный по части, подтянутый артиллерист с щегольскими бакенбардами, долго разглядывал Варю с головы до ног и, отложив ее документы в сторону, принялся перебирать вещи в чемодане. С какой-то напускной серьезностью он вынимал из чемодана юбки, кофточки, трусишки, будто в них и в самом деле могла храниться какая-то сверхъестественная бомба.
— Зачем вы это делаете? — сгорая от стыда, спросила Варя.
— Вы задержаны на огневых позициях. Следует осмотреть, с чем вы пришли сюда, и составить акт…
— Зачем?
— Надо, — ответил дежурный.
— Глупо.
— Это не вам судить.
И, помолчав, дежурный снисходительно предложил:
— Садитесь на диван и спокойно ждите утра.
— Вы не имеете права задерживать меня.
— Я действую согласно уставу. Утром доложу о вас командиру части, и там будет видно.
— Почему бы вам сейчас не доложить командиру части?
— Командир части отдыхает.
Прошло несколько минут. Дежурный присел на диван рядом с Варей и будто нечаянно положил руку на ее колено.
— Займите свое место согласно уставу, — резко сказала Варя.
— Вы о чем?
— О том: если вы еще раз прикоснетесь ко мне своими длинными руками, то утром придется докладывать не вам обо мне, а мне о вас.
— Не понимаю.
— Вероятно, потому, что ум у вас короче рук, — отрезала Варя и, отшвырнув его руку с колена, встала.
В комнату дежурного вошел пожилой полковник.
— Кто вы такая? — спросил он.
Варя подала полковнику свои документы.
— Корюкова? А Максима Корюкова вы знаете? — взглянув на документы, спросил полковник.
— Мой родной брат, — ответила Варя. — Иду к нему, тороплюсь, но вот…
Полковник строго посмотрел на растерявшегося дежурного, который глазами умолял девушку пощадить его. И Варя пощадила — ни слова больше не сказала о нем.
— Артюхов, проводите девушку до штаба дивизии, — приказал полковник солдату, вошедшему на его оклик в комнату дежурного.
— Слушаюсь, — солдат козырнул, щелкнув каблуками.
Варя поблагодарила полковника и, мельком взглянув на дежурного, сказала:
— Счастливо оставаться.
Ночь стала еще темнее. Кругом развалины, ямы, воронки, нагромождение железных конструкций, баррикады. Солдат посоветовал Варе взяться за телефонный провод и двигаться вперед, не выпуская его из руки.
Воронки, разрушенные дома, кучи кирпичей остались позади. Перед глазами — чистое поле. Присмотревшись, Варя поняла, что это аэродром.
Здесь по южной кромке аэродрома в несколько рядов выстроились орудия. Они напоминали стебли спелого мака с надрезанными головками. Будто легкий ветер склонил их в одну сторону — на Берлин.
— Чьи это? — спросила Варя.
— Наши. А вот там, на той стороне аэродрома, — солдат протянул руку в сторону искрящейся в темноте полосы, — были его, сейчас ничьи.
— До штаба еще далеко?
— Нет, рядом.
Простившись с солдатом, Варя подошла к зданию, в котором разместился штаб дивизии. Ей казалось, что через полчаса, ну, самое большое, через час она увидит Леню. Она несла ему свою любовь, и думалось ей, что нет на свете ничего важнее и серьезнее того, что она делает.
3
Часов в семь утра в штаб дивизии поступило тревожное донесение из стрелковых полков, сначала от одного, затем от другого: у старого Берлина наши встретили жестокое сопротивление; узкий прорыв, через который ночью ушли вперед штурмовые отряды Корюкова, закрыт сильным огнем фланкирующих пулеметов.
Сначала в штабе дивизии отнеслись к этому донесению спокойно — не в первый раз Корюков вырывается вперед. Но после повторной атаки стрелковых полков, усиленных танковыми батальонами, в штаб армии поступило новое донесение: части дивизии остановились перед оборонительным поясом старого Берлина. Оттуда последовал запрос: «Какова судьба штурмовых отрядов?» По ночной сводке в штабе армии уже знали, что полк Корюкова прорвался через оборонительный пояс. Что ответить? И все радиостанции дивизии переключились на обеспечение связи с Корюковым.
«Какова судьба отрядов? Где твой штаб? Почему не обеспечил фланги? Какой запас продуктов и боепитания?» И, наконец, категорический приказ: «Изыскивай пути соединения с главными силами».
На первые запросы Корюков ответил открытым текстом: видно, некогда ему было пользоваться кодом и шифровать почти каждое слово — штаб полка он оставил на прежнем месте. Но когда поступил приказ о соединении с главными силами (что означало отход назад), Корюков ответил, не скрывая возмущения:
