24. Моральные ценности младшего сержанта
Дедовщина — дедовщиной и Гена — урод, конечно, редкий, но такие ночные прогулки крепко сплачивают пацанов одного призыва. Ни Женек, ни Тихон не обязаны были идти со мной взламывать продсклад. Они могли спокойно спать и на мою просьбу о помощи послать меня подальше: за тушенкой-то погнали не их, а меня. Но в таком бы случае, когда пришел их черед исполнять прихоти подвыпившего дедушки, я бы в свою очередь послал их. И чтобы из этого получилось? Разброд и шатание в призыве. Духсостав, лишенный права «идти в отмашку», единственное, что может противопоставить давлению двух старших призывов — это монолитную сплоченность и взаимовыручку. Такую сплоченность и такое единодушие, когда духи не считают друг за другом: кто сколько сделал и кто сильнее устал. На всех работы хватит и устали — все! Потому, что эта бодяга — служба в армии — не смена в пионерском лагере, а ежедневные труды и хлопоты из месяца в месяц. У нас уже восемь месяцев духовенства за плечами и через сто дней — баста! Мы станем черпаками и вот тогда, духи, пришедшие нам на смену за все получат сполна…
Да просто потому, что не они ходили сегодня ночью вместе с нами бомбить склад. Не они среди ночи совещались вместе с нами на военном совете возле четвертой роты. И оттого еще, что совсем недавно эти духи ходили по улицам тихих городов, в которых не стреляют и не взрывают, пили водку, тискали девчонок и нам — завидно. А если не пили и не тискали — то они сами дураки: кто им мешал? Уж мы бы на их месте не растерялись! Нас только в город запусти… Мы лишены нормальной жизни почти год и почти год мы живем в каком-то заколдованном царстве под названием Советская Армия, в котором не работают законы обычной жизни и где надо знать множество тайных магических заклинаний, чтобы тебя не съел дракон-проверяющий или людоед-замполит. И не просто — в заколдованном царстве, а в самом глухом и страшном его углу — Ограниченном контингенте советских войск в Афганистане.
У нас есть преимущество, которого нет у наших будущих духов: месяцы духовенства, месяцы ежедневной тяжелой работы, разделенной на всех, сцементировали нас в единый прочный монолит. Ни у кого из нас нет своей головы — мы думаем и исполняем всем призывом и отвечаем за другого, как за себя самого. Если Нурик идет за углем, то с другой стороны ящик без всякой просьбы хватает ближайший к нему дух. Если я иду на заготовку, то никого не прошу, но возле столовой меня будет ждать мой однопризывник. И порядок по утрам мы наводим вместе, и спальное белье всего взвода носим стирать на прачку — тоже вместе. И нет тут ни Сёмина, ни Куликова, ни Назарбаева, а есть — один призыв.
Который через девяносто девять дней надует грудь и щеки и пойдет дальше по жизни гордо и смело.
А всего через два месяца придет новый призыв, тот самый, который только-только принял присягу и который сейчас бегает по полигонам Ашхабада, Иолотани, Теджена и Маров. Придут «наши» духи, на которых мы выместим обиды за все наши недосыпы, за лучшие куски в столовой, которые мы отдавали старшему призыву. За парк, за каптерку, за палатку, за уголь, за солярку. За обворованный нами продсклад. За сигареты, которые мы подносим дедам по первому требованию. За непроходящие цыпки у нас на руках. За то, что нам самим осталось служить еще больше года.
О, эти духи нам за все ответят!
Пусть мы пока не знаем их, а они никогда не видели нас, но они уже виноваты перед нами и они уже за все нам должны!
Результатом наших ночных хлопот стали пять ящиков консервов. Даже если разделить их на два взвода, то и тогда на каждого выходит прилично. Только зачем их делить? До Приказа еще девяносто девять дней и мало ли что среди ночи может придти в голову дедам? Какая еще причуда их посетит? А так — у нас есть и тушенка и сгущенка, аккуратно и глубоко спрятанные в «таблетке» Тихона. «Духовская затарка», из которой всегда можно достать баночку в случае острой необходимости.
Как ни странно, но меня совсем не мучила совесть за то, что в составе организованной группы я совершил хищение социалистической собственности. С детства мне внушали, что красть — нехорошо, брать чужое — недопустимо. И я, действительно, не крал и не брал.
На «гражданке». До призыва в армию.
А вот в армии…
Дембеля-весенники Туркестанского военного округа, увольняясь в запас, непременно желали прихватить панаму на память о службе, а если удастся, то и хэбэ прямого покроя. Почему? Да потому, что из шестнадцати военных округов Советского Союза, четырех флотов и четырех групп войск за рубежом только три округа в качестве формы одежды имели панамы. Все остальные войска летом надевали пилотки. А хэбэ прямого покроя, с разрезом на груди, с воротником, лежавшим на погонах, с модными брюками-бананами вообще носили только в КТуркВО и в Афганистане. Но дембелям был не положен пятый комплект одежды. Когда в апреле все остальные призывы переодевались в летнее, дембеля оставались в зимнем и старом. В мае они одевали парадки, строились возле штаба и отправлялись на вокзал: до дому, до хаты. А вожделенные панамы они добывали очень просто — снимая их с молодых.
Понятно, что если двести дембелей уволилось, увозя в своих чемоданах новенькие панамы, то ровно двести молодых остались без головных уборов. А если уволилось триста, то и молодых с непокрытыми головами осталось тоже триста. Образовавшийся дефицит восполнить нечем: старшина не разорвется на куски, чтобы на каждую незадачливую голову найти новую панаму. А в строй без панамы вставать нельзя — нарушение формы одежды! Тем более нельзя вставать в строй в одних трусах. То, что у тебя украли форму — не оправдание: «рожай» новую. «Роди» и носи.
Вот и «рожали» курсанты, воруя все, что не было приколочено. А то, что было приколочено, сначала отрывали, а потом уносили.
По летнему времени ночью окна спального помещения казармы были открыты. Двести молодых парней просто задохнулись бы в душной казарме, нагретой за день. В проходах между кроватями лежа ровными рядами на табуретах красовались хэбэшки и панамы — бери любую. Дежурный и два дневальных просто не могли уследить за сохранностью всех двухсот с лишним панам. Дневальные до глубокой ночи наводили порядок, а дежурный, стоя «на тумбочке» возле входа в казарму, лишь время от времени бросал взгляд в сторону спального помещения. В это время злоумышленники из автобата, учебной саперной роты или соседи-пехотинцы, закинув в открытое окно удочку, без шума и пыли «уводили» пару панам, а то и целое хэбэ вместе с брюками.
На утро два-три человека из второй учебной роты связи вставали в строй без панамы или ремня. Старшина Ахметзянов не допускал, чтобы святость строя попиралась отсутствием головного убора на очередной «бестолковой тыкве» и вместо панамы выдавал обворованному каску из оружейки. Мало того, что днем жара переваливала за сорок и голова в стальной каске чувствовала себя как индейка в духовке, так бедолага еще и выделялся из строя. На него смотрели и смеялись его незадачливости.
«Прохлопать» фляжку было еще хуже, чем потерять панаму. Чтобы с курсантом не случился тепловой удар или он, не дай Бог не умер от обезвоживания организма, старшина вешал ему за спину двенадцатилитровый железный термос, до половины заполненный отваром верблюжьей колючки.
Так и маршировали эти курсанты целый день до самого отбоя: кто в каске, кто с термосом за плечами. А через час после отбоя, ограбленные минувшей ночью курсанты вместе с одновзводниками отправлялись на охоту: в автобат, к саперам или к соседям-пехотинцам. В Первом городке Ашхабада пехоты стоял целый полк — три казармы. Воруй — не хочу. Навещай их по очереди и уноси с собой все необходимое.
На следующем утреннем осмотре Ахметзянов удовлетворенно подмечал, что вся рота в панамах и с ремнями и вел нас на завтрак.
Несколько раз воровали и у меня. Но мне не хотелось таскать раскаленную каску целый день и я научился воровать панамы средь бела дня — по ходу пьесы. Со временем я напрактиковался в этом деле и достиг таких высот совершенства, что воровал их уже просто так, из любви к искусству. А в тайнике под полом в учебном классе нашего пятого взвода всегда был некий запас панам, ремней и фляжек, который пополнялся по мере надобности.
Через два месяца службы в учебке в условиях тотального, невообразимого воровства предметов формы, я овладел этим высоким искусством. Если ночью тайком пробираться в окошко чужой казармы, то все время существует риск быть застигнутым и побитым. Кроме того, этот способ тайного похищения имущества имеет тот недостаток, что ты его совершаешь в то золотое время, которое Распорядок отпускает тебя для сна. Времени для сна и так никогда не хватает и курсанты задремывают даже во время занятий, а тут ты сам у себя урезаешь время. Следовательно, воровать нужно днем и, желательно, у всех на виду: чтоб легче было затеряться в толпе.
