— Это как раз то, что мне сейчас и нужно. Говорите, я записываю…
— Что говорить?
— На ваш выбор, что вздумается…
Действительно, что же сказать? Особенно с учетом того, что запись может остаться у Хейниша…
Вилли вытянулся, щелкнул каблуками и будто на экзамене продекламировал «фюрер — принцин», воплощенный в уставе и практической деятельности всех организаций СС:
— Нация, империя, фюрер! Фюрер действует! Фюрер творит! Фюрер думает за всех нас! Авторитет и власть фюрера безграничны! Мы обожествляем фюрера!
— Хайль Гитлер! — воскликнул Хейниш и только после этого нажал на клавиш остановки. — Сейчас перемотаем пленку на начало, — палец утопил другой клавиш. — Теперь послушаем. Включаю!
Магнитофонные диски вращались сначала бесшумно. Но вот прозвучало: «Говорите, я записываю…» — «Что говорить?» — «На ваш выбор, что вздумается…» И так далее.
— Ну, что скажете? — спросил Хейниш, когда они прослушали запись.
— О чем?
— О записи!
— Чистая. Хороший звук.
— Я не об этом, — нетерпеливо заметил Хейниш. — Я спрашиваю о голосах. Вы их узнали?
— Ваш — узнал, мой — как чужой. Если бы не запись, проведенная в моем присутствии, мне бы и в голову не пришло…
— То‑то и оно! — удовлетворенно резюмировал Хейниш. — Представляете: никто не узнает собственного голоса. Почему?
— Как сказать…
— Объяснение простое: человек слышит свой голос изнутри. Он не слышит себя извне. Голос кажется другим по тембру.
— Понимаю. Но какое все это имеет практическое значение?
— К этому мы и подходим.
Хейниш выключил магнитофон, закрыл футляр.
— Обергруппенфюрер Кальтенбруниер предложил мне работать в группе «Цеппелин».
— Сердечно поздравляю вас с высоким назначением, господин оберштурмбанфюрер!
— Благодарю! Я считаю, что мы хорошо сработались с вами, Вилли…
— О! Рад это слышать.
— И поэтому не забыл о вас. Вы едете со мной в Берлин!
— Не знаю, как и благодарить…
— С благодарностью — потом! — махнул рукой Хейниш, — Дело в том, что на «Цеппелин» мы с вами начинаем работать уже сейчас. Поэтому я не во всем могу доверяться своим, а по сути, уже бывшим подчиненным.
— Начинаю понимать…
— У меня есть несколько агентов, которых я оставляю для работы в тылу врага. Все они из местных унтерменшей. Я имею намерение провести с ними беседы и записать разговор на пленку. Незаметно. Ваше задание: вмонтировать магнитофон у себя в номере. Микрофон замаскировать у меня.
— На какое время?
— Беседы состоятся послезавтра, ночью. С каждым агентом я буду разговаривать отдельно. Запись — прекрасный крючок!
— Разве письменное обязательство сотрудничать менее надежно?
— Вы, Майер, оперируете категориями европейского Цивилизованного человека и поэтому порой забываете, что мы имеем дело с дикарями. На них запись на магнитофоне производит ошеломляющее психологическое воздействие! Особенно сильно впечатляет звук собственного голоса, который звучит как чужой. Добавьте к этому еще и соответствующее содержание… Уяснили?
— Так точно!
— Действуйте!
Но Вилли но вышел, как обычно, а как‑то неуверенно, что на него было не похоже, проговорил:
— Разрешите обратиться, господин оберштурмбанфюрер?
— Вам что‑то неясно?
— Я не по этому поводу. В связи с отъездом в Берлин…
— Говорите!
— Мне кажется, — сказал Майер, и в его голосе звучала настойчивость, — было бы нехорошо с моей стороны бросить на произвол судьбы ребенка фронтового товарища.
— О чем вы? — Хейниш от удивления воззрился на Вилли. — Что за ребенок? Чей?
— Адольфа Шеера!
— Что?!
— Вы разве не заметили?
— Чего?
— Фрейлейн Бергер в положении…
Хейниш успокоился:
— Понимаю… Так вот почему в последнее время она похорошела! Прямо светится, как мадонна Рафаэля… Но внешне, на фигуре еще не отразилось.
— Да, пока незаметно, если не знаешь…
— Но уверены ли вы?
— Я ие уверен — я точно знаю. Она ноент ребенка Адольфа Шеера, который погиб на боевом посту.
— Странно, она не обмолвилась об этом ни словом в разговоре со мной. Даже не намекнула.
— Вы ее очень смущаете.
— Глупенькая!
— Девичья стыдливость, знаете ли… Да и брак не зарегистрирован. А вас она буквально боготворит!
— К чему вы клоните, Вилли? — смягчился Хейниш.
— Фрейлейн — сирота. Родных у нее — никого. Единственная надежда — это мать Адольфа, Патриция Шеер. Но примет ли она молодую невестку с внебрачным ребенком? Чем доказать, что ребенок — Адольфа? Фамильное сходство появляется со временем, да и то не всегда. Ведь ребенок не обязательно похож на отца: мать тоже имеет свою долю.
— Да, трудноватый вопрос! — хмыкнул Хейниш, но его лукавый взгляд противоречил этому утверждению. И действительно, он тут же добавил: — Кажется, я знаю, как уладить это дело.
— Правда? — обрадовался Майер.
— Я слов на ветер не бросаю.
— О, господин оберштурмбанфюрер…
— Позовите фрейлейн Бергер и зайдите ко мне вместе с ней.
— Слушаюсь.
Глава восемнадцатая.
«БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ»
Через минуту вытянувшаяся шарфюрер Бергер отрапортовала:
— Явилась по вашему вызову, господин оберштурмбанфюрер!
— По приглашению, — любезно поправил ее Хейниш, давая понять, что разговор не будет иметь официального характера, — На этот раз тема разговора будет далекой от служебных дел.
— Слушаю вас!
Хейниш спросил напрямую, сразу переходя к делу:
— Почему вы не сообщили мне, что готовитесь стать матерью?
— Я не думала, что это может вас интересовать.
Хейниш поучительно поднял палец:
— В службе безопасности, фрейлейн, работают люди, среди которых чувство товарищества считается одной из главных положительных черт характера. Более того, об этом даже есть соответствующая графа в личных анкетах. СД — одна большая, крепко спаянная семья, отцом которой является наш любимый фюрер! Таким образом, ваше положение для нас, рыцарей империи, в значительной мере является делом служебным, а не ограниченным кругом ваших личных забот. Как вы считаете, Майер? — обратился он к Вилли, стараясь растянуть служебно — эмоциональный эффект.
— Полностью разделяю ваши мудрые соображения, господин оберштурмбанфюрер! Нет такой сферы общественной жизни, к которой не была бы причастна СД. Конечно, фрейлейн Бергер в силу обстоятельств, которые сложились в ее жизни, может и не знать этого.
— Именно! Ясное дело, Советы не вели разъяснительной работы среди фольксдойче. Наши принципы простые и понятные. Между прочим, мы имеем приказ всем женщинам рейха об обязательном деторождении. И знаете ли вы, фрейлейн, кто его подписал?
— Я об этом впервые слышу, — ответила Кристина.
— Шеф СД, обергруппенфюрер Кальтенбруннер. Теперь вы поняли, какую большую ошибку сделали, скрыв вашу беременность? Если бы я был злопамятным человеком, я мог бы квалифицировать ваше молчание как служебное нарушение, как тайное намерение пре небречь приказом обергруппенфюрера. А вы — на службе, в звании шарфюрера! В какой‑то степени вас оправдывает то, что вы еще до сих пор не знакомы с некоторыми аспектами бытовой жизни рейха. А все они сводятся к одному: каждый живет для фюрера, для рейха, для окончательной победы. И в этом смысле деторождение приобретает стратегическое значение, то есть является элементом военной дисциплины на службе высшим интересам нордической расы.
Хейниш прямо‑таки расцвел в менторском порыве.
— Наступит время, и мы с помощью наших высокопатриотических женщин превратим наш рейх в глобальный питомник высокопородных арийцев! Уже сейчас преданные фюреру женщины обеспечивают будущее величие рейха отборными солдатами, отбросив устарелые патриархальные представления о браке и моральные догмы прогнившего прошлого. Немка — самка, и поэтому она выше формальных ограничений, порожденных религией евреев и питаемых лицемерной моралью плутократов.
— Я не знала об этом, — чуть ли не шепотом проговорила Кристина, ошеломленная этим служебным призывом к размножению.
Она и в самом деле ничего подобного не слыхивала. И никто не предупредил ее. А между тем нацисты последовательно проводили политику в брачно — семейных отношениях, руководствуясь установкой фюрера о срочной потребности «прежде всего преобразовать брак из длительного расового позора в институт высокой святости, призванного продолжить образ и подобие божье, а не отвратительных человеческих ублюдков».
Ничего не знала она и о том, что в Германии уже существовали своего рода случные пункты, где отобранные из «породистых» эсэсовцы, обеспеченные высококалорийными спецпайками, спали с молодыми женщинами, которым эти принудительные встречи были преподнесены как «священный долг» перед рейхом. Шеф службы безопасности Кальтенбруннер, на приказ которого ссылался Хейниш, черным по белому написал: «Для обеспечения немецкой нации господствующего положения и одновременно увеличения германского населения необходимо обязать всех незамужних и состоящих в браке немок, у которых пока еще нет четырех детей, родить до 35 лет четыре ребенка от чистокровных и здоровых немцев. Никакого значения не имеет то обстоятельство, женат ли мужчина или нет. Каждая семья с четырьмя детьми может отдать своего мужчину для выполнения этой задачи». А вот и теоретическое обоснование министра земледелия Дарре: «Так же, как возродили ганноверского коня, подбирая породистых жеребцов и кобыл, мы путем отбора возродим чистый тип нордического арийца». И изголодавшиеся по женщинам эсэсовские молодчики, отбывая в отпуск в фатерлянд, получали документальные «привилегии» на тыловых патриоток, каких лишь пожелают. А тем за каждый высокопатриотический акт вручался по смете одноразовый «подарок фюрера» по стойкой таксе: буханка хлеба, полкило конской колбасы, пакет маргарина, три свертка сахара, бутылка вина. Ну а остальное — от щедрот самого отпускника…
