Вот еще кто-то орет. Ага, мы нарушили светомаскировку — «свет — это твоя смерть». Знаем мы такой их лозунг — уже на всех заборах читали.
Опять знакомый голос. Властный, грозный… И внезапно узнаю — это же Андрей, это говорит Андрей!
Услышав властный окрик, гитлеровцы забормотали что-то: решили, что говорят с начальством.
Опять Андрей. Грозит, ругается, чуть ли не Гиммлеру обещает жаловаться. Вот что значит «шпрехен зи дойч»! Это уже не старушка в черной накидке, это сама смерть разговаривает с ним, а он отвечает на ее языке и не вздрогнет, не запнется.
Кажется, что железный скрежет откинутой крышки капота разносится из конца в конец деревни. Завадский копается в моторе на ощупь. Наверно, он уже отчаялся найти повреждение.
— Может, вдарить, товарищ майор? — спрашивает он, наклонившись над капотом и вставляя запал в гранату.
— Посмотри еще, — говорю я так, словно Завадский может хоть что-нибудь увидеть.
И он послушно нагибается вновь над мотором. Внезапно Андрей шепчет мне на ухо:
— Врезались, Юра. Зарывай документы, прикрою.
Еле различаю во тьме бледное пятно склоненного ко мне лица Андрея. Едва заметна кисть его руки и пистолет в ней. Размышлять некогда, да и не о чем, все ясно, зарыть планшет, биться до последнего вздоха, побольше фашистов прихватить с собой в могилу.
Машину потерял из виду, прежде чем отбежал от нее на десяток шагов, — такая кругом темень. Надо двигаться бесшумно, но оттаявшая земля гулко чавкает под ногами. Несколько минут, наверно, ушло на то, чтобы одолеть восемьдесят-сто метров. А мыслям, рваным клочкам мыслей достаточно доли секунды. О чем только не успел я подумать! Соображения, выводы, догадки, решения беспорядочно теснились в мозгу, но главное, главное пробивалось сквозь все: пусть мы погибнем, но врагу не достанутся документы, пусть они сгинут вместе с нами!
Наткнулся на каменную стену. Дом? Вот и край стены. А другой угол? Двигаюсь на ощупь. Вот и вся стена. Метра два с половиной. Может быть, трансформаторная пучка? Сотни таких будок под маленькими черепичными крышами, похожих издали на грибы подосиновики, видел я сегодня вблизи дорог, по которым мы мчались… Ну, конечно, трансформаторная будка. Вот металлическая дверь, вот петли на заклепках, замок…
Так, значит, это не безвестный дом, а трансформаторная будка на двести восемьдесят втором километре. Повезло, ей-богу, повезло! Знаю хотя бы точный адрес.
«А вдруг отобьемся? — смутный проблеск надежды. — Тогда найду зарытый планшет!»
В этот момент мне страстно захотелось выжить. Не для того, чтобы вообще жить на белом свете после войны, а для того, чтобы не утратить возможности искать и найти эту драгоценную сумку.
Судорожно разгребаю полужидкую, вязкую грязь у стенки, справа от металлической двери будки и так же судорожно думаю, думаю, думаю… Будок таких в Германии тысячи. И все-таки есть надежный ориентир для будущих поисков. Ведь это шоссе ведет на юго-восток от Одера. Не охраняют же фашисты каждый километровый столб! А столбы приведут меня сюда откуда угодно. Это для местных жителей все столбы одинаковы. Никто не знает, что с одним из этих отныне связана вся моя жизнь.
…Податливая вначале земля уплотняется, но ямка уже достаточно глубока.
Спокойно светят звезды. При их свете я смотрю напоследок на планшет и зарываю его. Такое ощущение, словно кто-то другой, враждебный и жестокий, закапывает меня самого. Я не смею не остаться в живых и не доставить документов.
«282», — снова вспыхивает в памяти. Еще раз оглядываюсь, ищу хоть какие-нибудь приметы места, и, хотя ничего не вижу, перед моими глазами отчетливо желтеет указка с цифрой «282», прибитая к столбу.
Плотно утрамбовываю землю ногами.
А на шоссе в это время бухнул карабин, еще раз, еще, еще… Застучали автоматы, послышались крики, взрывы.
Что есть силы бегу обратно. Почему-то мне кажется: только явлюсь на место стычки — обязательно отобьемся и вырвемся отсюда. «Успеть бы, успеть, пока живы!»
И вдруг все стихло. Ни выстрела, ни стона, ни крика. Останавливаюсь, словно с разгона налетев на забор. При этом сразу увяз в грязи выше колен. Болью в сердце отдается: не успел! Погибли ребята! Погибли… погибли… из-за того погибли, что я не успел добежать!
Весь обращаюсь в слух — не донесется ли что-нибудь оттуда, где только что кипела схватка у машины?
И донеслось. То ли стон, то ли тихий вскрик: — Юра!
Андрей! Это Андрей! Зовет на помощь. Что ж я стою?!
С трудом выдираюсь из грязи, рвусь к шоссе. В это время над полем снова слышен громкий крик Андрея:
— Юра, быстрей! В машину!
Вслед за этим ожил мотор. Молодчина Завадский! Первое чувство — радость: отбились, живы! Я уже совсем близко. И тут же охватывает отчаяние. Документы! Зарытые документы! Их нельзя оставить. Без них мне незачем возвращаться в штаб. Все это я объясняю самому себе на ходу, моментально повернув обратно.
Андрей на шоссе волнуется, кричит, а я мечусь в кромешной тьме среди грязи — потерял трансформаторную будку. Может, я и совсем рядом! Тьма! Ничего не видать, даже кисть вытянутой вперед руки растворяется в чернильной мгле.
Бросился наземь и гляжу снизу вверх — помогите, звезды! Помогли. Совсем рядом, закрывая половину Млечного Пути, чернеет трансформаторная будка. Вот она, металлическая дверь на заклепках! Правее, еще правее. По локоть погружаю руки в жидкую грязь — сумки нет.
— Юра, где ты? Юра, отзовись! Юра! Юра!.. — звенит в ночи взволнованный голос невидимого Андрея.
Но… на полпути между Андреем и мною из проклятой темноты кто-то кричит по-немецки. Вот тут и отзовись!
Между тем со стороны деревни уже гремят выстрелы и все гуще летят светлячки трассирующих пуль.
Гитлеровцы все ближе — это видно по вспышкам. Мне, пожалуй, не уйти. Хоть Андрей бы уехал!
Я слышу, как Андрей приказывает включить фары. «Что он делает? Сумасшедший! — ужасаюсь я шепотом. — Ведь это верная гибель!»
Таился я не зря: мимо меня протопал еще один немец. Он уже дважды выстрелил в сторону машины. Хорошо еще, что он сейчас не сзади меня, а то бы мог увидеть. А самая большая беда — не могу откликнуться на зов Андрея!
Тьму разорвали два ослепительных луча. Чуть заметной тусклой рябью засветились лужи на шоссе и кое-где в поле.
— Выходи на свет! — зовет Андрей.
Он понимает, как легко сбиться с пути в этой чертовой тьме.
— Эх, Андрей, друг… брат мой! Себя же только погубишь, — шепчу я, все еще разрывая руками землю. — Разве б я без света не вышел к машине, если бы только мог?
Совершенно ясно сознаю: если сейчас же не брошусь к своим, ждать меня не смогут. Гитлеровцы стреляют по фарам. Одна уже со звоном разбилась. Словно магнитом, стянуло пулевые трассы к машине, все они теперь перекрещиваются возле нее.
Хорошо бы умчаться вместе с ребятами подальше от этого проклятого места!.. Но я не могу бросить документы.
Откликнуться нельзя и потому, что друзья услышат и не поверят, что невредим. Подумают — ранен, бросятся вытаскивать… Немцы тем временем захватят машину. Погибнем все… И штаб ничего не узнает о судьбе наших, вырвавшихся к Одеру… Молчу. Пусть Андрей думает, что я убит, пусть один прорывается к штабу, не теряет из-за меня последней возможности выбраться отсюда!
А выстрелы все ближе.
Тронулась одноглазая машина.
Хочется закричать, а я молча продолжаю рыться в грязи. Еще смутно видна полоска света перед машиной, еще не так одиноко. Потом свет гаснет…
Долго еще кричат и топчутся немцы на шоссе. Кто-то опять проходит мимо меня. И только когда все успокаивается, я продолжаю поиски.
Надо же! Всего метра три-четыре в сторону! Наконец-то! Документы у меня в руках.
Один в тылу врага. «Ну и что же? — одергиваю себя. — Разве я не с сорок первого воюю? Не взять меня фашистам, не дамся!..» Прежде всего надо скрыться отсюда: встревоженные гитлеровцы долго еще будут прислушиваться к каждому шороху. А их тут много, это было видно по вспышкам выстрелов, когда они гнались за машиной. Надо отойти от дороги, пройти вдоль деревни назад, миновать окоп с пулеметами и вернуться на эту же дорогу — она приведет меня обратно в штаб Воробина. Двигаться буду осторожно и только ночью, днем буду отлеживаться где-нибудь в чаще. Только бы не сбиться с пути.
Но зачем же возвращаться туда, а не продолжать путь? Конечно, это значительно легче, но для чего? А вдруг Андрей не сможет пробиться? Документы, Андрей, я — все мы нужны в штабе. А у Одера мы сегодня ни к чему. Если не доберется Андрей, должен, обязан дойти я. И я дойду до нашего штаба, будь хоть он в три раза дальше!
…Приняв решение, ухожу вправо от дороги. Чтобы держаться правильного направления, не отрываю взгляда от яркой голубой звезды.
