Энрике Листер день и ночь был на ногах. Его видели в самых опасных местах. Он появлялся в критические моменты боя и своим примером воодушевлял солдат. И главное — он не ждал, когда его подчиненные приобретут боевой опыт, а делал все, чтобы как можно скорее научить их военному искусству. И строго взыскивал с тех, кто ленился учиться.
Помню такой случай. Во время короткой передышки мы сразу организовали учебу. Листер строго следил за тем, чтобы все офицеры посещали занятия. И однажды на тактические учения из пятидесяти двух офицеров на занятия приехало двадцать.
— Отменять? — спросил дежурный офицер.
— Будем проводить занятия, — громко сказал Листер, чтобы все слышали. — Мы с начальником штаба тоже будем учиться. — И он прилежно стал выполнять все указания.
По условиям предстояло форсировать быструю и глубокую реку. По команде все бросились сколачивать из подручных средств плотики. В ход пошли бочки, доски от старого дома. Офицеры переправлялись на другой берег и там штурмовали «неприятельские» позиции. А одна группа кое-как сколотила хилый, невзрачный плотик, надеясь, что в воду лезть не придется. Ожидания их не оправдались: им, как и всем, приказали. На середине реки, там, где течение особенно быстрое и часто встречаются водовороты, плотик стал расползаться под незадачливыми офицерами. Через несколько секунд бревна стремительно неслись по течению, а оказавшиеся в воде стали кричать:
— Спасите, помогите!..
Я уже собрался было кинуться к ним, но Листер остановил:
— Пусть выбираются сами. Это для них урок.
Те едва не утонули, с огромным трудом им удалось добраться до берега.
Разбор проведенных занятий делал сам Листер.
— «Тяжело в ученье — легко в бою», говорил великий полководец Суворов, — напомнил он своим подчиненным.
На следующий день всех офицеров, которые не явились на занятия, Листер отчислил в резерв. Попросту — выгнал.
— Кто воспитал этих болтунов, тот пусть с ними и воюет, — объяснил он свой приказ.
Положение на участке бригады вскоре снова осложнилось. Я направился в пулеметное подразделение, которое держало оборону в Университетском городке, у моста на реке Мансанарес. Много раз фашисты пытались штурмом взять его, но пулеметчики стойко оборонялись. Особенно мужественно действовал расчет моего приятеля Мигеля. Мигель сильно переживал трагедию своей Испании. Он верил в победу республиканцев, но одно его постоянно тревожило.
— Как ты думаешь, Павлито? — обратился он ко мне. — Ведь плохо, что силы республики распылены? Анархисты, радикалы, социалисты — у всех своя платформа. Конечно, мы считаемся единым фронтом, но не действуем еще по-настоящему едино. Вот взять хотя бы анархистов. Конечно, есть у них части, которые воюют просто здорово, командир Дурутти настоящий патриот, жизни не пожалеет за Испанию. Что правда, то правда. Но их идеология… Посмотри: Франческа на что уж была убежденная анархистка, а что мне пишет…
Мигель показал письмо. Франческа с горечью писала о мародерстве анархистов в освобожденной ими деревне: «Они дискредитируют своими действиями мечту простых тружеников о социализме… По теории выходит — так и надо… Что-то не все правильно у наших теоретиков… Надо будет в этом еще разобраться…»
— Я уверен, что она в этом скоро разберется, — грустно улыбнулся Мигель. — Это будет мой самый счастливый день.
Нашу беседу прервала команда: «К бою!» Мигель бросился к пулемету. Я — на наблюдательный пункт, достал бинокль. Перед нами цепью наступала марокканская пехота мятежников. Высокие шапки, белые шаровары с широким поясом, огромные кинжалы, дикие крики — все производило удручающее впечатление. Подвыпившие, они скачками приближались к мосту. Семьсот, пятьсот, триста метров — Мигель открыл огонь.
Он стрелял короткими очередями по первой шеренге, потом по последней. Десятки трупов легли на дороге к мосту. На мгновение марокканцы растерялись и залегли. Но сбоку по нашим ударил тяжелый крупнокалиберный пулемет врага. Помощник Мигеля уткнулся головой в землю. Потом со стороны противника стала бить пушка, и третий снаряд разорвался рядом с пулеметом. Ранило Мигеля. Он пытался приподняться, но потерял сознание. Пулемет молчал. Подбежавший к нему испанец никак не мог исправить «максим», и марокканцы снова поднялись в атаку.
До моста им оставалось совсем немного. Республиканский солдат, отчаявшись наладить пулемет, взялся за винтовку. Вот уже первый вражеский пехотинец показался в створе моста. Я бросился с наблюдательного пункта нашей группы к пулемету. Ленту заело, перекос. Я с силой ударил ладонью по рукоятке — и лента встала на место. В прорезь прицела увидел набегавших марокканцев, они что-то воинственно кричали. Нажал на пуговку — один марокканец ткнулся в настил моста. Еще одна короткая очередь!.. Это вам за Мигеля. «Максим» работал безотказно. На мосту образовалась свалка: первые ряды марокканцев отпрянули и столкнулись с задними. Некоторые, спасаясь, стали без раздумий прыгать в реку.
Ко мне подполз раненый Мигель. Левая рука висела, по щеке струилась кровь. С трудом опираясь, он стал снаряжать ленты, стараясь помочь мне.
— Полежи! — крикнул я ему.
— Ничего… Мы не должны отдать мост… Мансанарес наша… — процедил сквозь боль Мигель и продолжал готовить запасные ленты.
Марокканцы отступили, и мы получили короткую передышку. В отряд пришло пополнение. Молодые веселые бойцы, присланные Листером, деловито занимали боевые позиции, окапывались, устанавливали на флангах два дополнительных пулемета. Я достал из кармана бинт, перевязал Мигелю руку, обтер рану на щеке. Прибежал санитар — огромный испанец с большими руками.
— Собирайся, рыцарь, — поднял он Мигеля. — Подлечим тебя немножко в госпитале, а там снова можешь воевать.
Подоспел второй санитар — Мигеля положили на носилки: оказалось, что он ранен и в ногу.
— Поправляйся скорей, — успокаивал я друга. — До скорого свидания.
Мигеля унесли, и мы услышали стон на мосту. Три наших бойца поползли туда и быстро нашли раненого марокканца. Он лежал у перил и прижимал сумку. В ней оказались денежные знаки различных государств. Наемник! Он пришел в Испанию не ради какой-нибудь идеи, он не был движим высоким чувством. Когда санитары стали класть его на носилки, он беспокоился о сумке с деньгами больше, чем о своих перебитых ногах.
— Это все мое состояние. Если умру, пошлите домой, у меня жена и трое детей, — стонал он.
— Плохой ты выбрал способ заработать на жизнь, — проворчал санитар и положил сумку ему под голову.
Глубокой ночью ко мне подполз посыльный от Листера. Комбриг вызывал меня в штаб. Я оставил своих товарищей, продолжавших держать оборону, и отправился. Листер уже знал о бое у моста и приветствовал меня:
— Вива Русия!.. Молодец!. О твоей работе скажу Петровичу…
Позже я узнал, что за боевые действия у моста на реке Мансанарес меня наградили первым орденом — Красного Знамени. Родина чутко следила за своими добровольцами.
В штабе бригады Листер ознакомил меня с обстановкой на фронте, показал донесения из частей, приказы командования корпуса. Неделя этих боев была удачной для республиканских войск. На многих участках наступление франкистов удалось приостановить. А кое-где республиканцы решительным контрударом отбросили мятежников на несколько километров от предместий Мадрида.
Листер по секрету сообщил, что готовится крупная наступательная операция республиканских войск, подтягиваются резервы. Мы договорились, что разработаем детальный план подготовки к наступательным боям и начнем немедленно осуществлять его. Вскоре нашу бригаду перевели на другой участок фронта. Мы получили новое пополнение, вооружение.
Бесконечные напряженные бои под Мадридом. Частые передислокации. Неотложные дела…
Но однажды утром Энрике Листер вызвал меня и спросил:
— Хочешь поехать в Мадрид?
— Если надо… — начал было я.
— Надо, — коротко подтвердил Листер. — Поедем на митинг, который состоится в театре. А потом полдня в твоем распоряжении. У тебя же друг там, в госпитале.
— Но ведь время горячее.
— Знаю, знаю, дорогой Павлито! — Листер погрустнел. — И у меня тоже есть друзья, которых я еще не смог навестить. Словом, едем. Собирайся.
Час быстрой езды — и шофер Хосе Мартинес торжественно произнес:
— Вот он, наш красавец Мадрид.
Когда мы подъехали к зданию кинотеатра «Монументаль», шум и гам вокруг стоял невероятный. Сотни людей толкались возле подъезда, все что-то кричали, пытались приступом взять дверь.
— Как же мы пройдем? — изумился я.
Листер махнул рукой: мол, не беда, пошли.
Мы двинулись. И толпа, узнав Листера, приветливо расступилась, образовав живой коридор. Пройдя вестибюль, мы очутились в просторном зале театра. На трибуне кто-то выступал.
