Жора понапрасну слова не обронит. Если говорит, то обдумав, если берется за дело — доводит до конца. Доверять ему можно во всем.
Познакомились они в школе, где Александр преподавал химию. Ему понравился широколобый, кряжистый, ладно скроенный крепыш с энергичным лицом и холодными серыми глазами. С виду Жора казался суров, что делало его старше своих девятнадцати лет. Но стоило ему улыбнуться, и от напускной суровости не оставалось следа. В действительности это был жизнерадостный, остроумный парень, комсомолец, до войны студент последнего курса кораблестроительного техникума. Александр часто вместе с ним возвращался из школы на катере в город, заходил домой. Чем ближе они узнавали друг друга, тем больше проникались взаимным доверием, тем откровенней становились их беседы. От Жоры Александр узнал о разгроме фашистских войск под Сталинградом, об освобождении Ростова, Мариуполя и части Донбасса. Как-то Жора дал ему почитать записанную карандашом сводку Совинформбюро и показал листовку, которую снял со стены Исторического бульвара.
— Знать бы, кто выпускает эти листовки, я бы дал им записи сводок. Ты посмотри, — в голосе Жоры прозвучала досада, — в листовке нет вестей с фронта. Представляешь, как севастопольцы воспрянут духом, узнав, как наши врага бьют.
Уголки губ Ревякина дрогнули, когда он взглянул на листок: он сразу узнал почерк Лиды, которая переписывала эту третью по счету листовку, выпущенную им еще в конце января 1943 года. Две из них Петька тогда перебросил через колючую проволоку в концлагерь, а остальные расклеил на южных слободках и бутовых стенах Исторического бульвара.
Ревякин был уверен, что листовки не только рассеют ложь немцев о падении Москвы, но и помогут объединить патриотов. И он не ошибся. Жора первый пришел в подполье. Он оказался энергичным парнем, который охотно брался за все и всюду поспевал. Он добывал оружие, подложные документы. Доставал бумагу, писал и распространял листовки, а теперь задался целью раздобыть пишущую машинку и типографский шрифт.
Но Гузов принес с собой в подполье еще и обширные знакомства, связи. Всюду у него были друзья — по школе, по техникуму, по работе, и в порту, и на пристани, и на железной дороге. Нашлись знакомые даже в городской управе, рыбконторе и на бирже труда. Ревякин, конечно, не замедлил этим воспользоваться. Прежде всего он установил связь с инженером Павлом Сильниковым. Жора хорошо знал его по студенческой практике в порту. Сильников был организатором боевой группы патриотов, которая готовила диверсии в мастерских и на ремонте судов. Участник этой группы электромонтер Григорий Яковлевич Максюк со своим сыном Андреем собрал небольшой радиоприемник, по ночам записывал сообщения Москвы и передавал Сильникову. Инженер, в свою очередь, давал читать их Гузову. В двух последних подпольных листовках уже появились краткие обзоры положения на фронтах. Павел Сильников вскоре познакомил Александра с Машей Гаврильченко, регистраторшей биржи труда, которая устраивала теперь на работу всех, кого он посылал к ней. У Жоры нашелся верный друг и на железной дороге — Миша Шанько, невысокий белокурый паренек, который вместе с табельщицей Милой Осиповой создал на станции молодежную группу подпольщиков.
Так через Гузова ширились связи. На предприятиях возникали новые группы патриотов, организация росла, разветвлялась, крепла. Теперь Александр и Жора имели точные сведения обо всем, что творилось в городе. Они знали, что делается в мастерских на пристанях порта, с какими грузами приходят неприятельские морские транспорты, сколько и куда эшелонов с солдатами, вооружением и боеприпасами отправлено, где и какие возводятся оборонительные сооружения. Изо дня в день Александр накапливал эти сведения, надеясь наконец найти способ переправить свои донесения советскому командованию или партизанам.
Слияние с группой Сильникова, связи, установленные с подпольными группами с концлагерях, сразу придали размах патриотическому движению. Александр отчетливо сознавал, что вся сила подполья в связях с коренными местными жителями. И не случайно они — Гузов, Сильников, Максюк, семья Михеевых, семья Лопачук, связные Костя, Саня, Коля, Петька, Шанько, Мила Осипова и многие другие — составляют теперь костяк организации. Они выросли на этих каменистых севастопольских холмах, знают каждый спуск и тропку, каждый дом, закоулок и тысячами невидимых нитей связаны между собой и с сотнями других людей. Что для него недосягаемо — для них доступно. Жора и ребята-связные уверяют, что найдут и типографский шрифт, и бумагу, и радиоприемник с пишущей машинкой, и даже рацию. И они найдут!
Они знают, где что искать, и неутомимо рыщут по развалинам, на пристанях и складах, в вагонах и пакгаузах и даже в квартирах, где проживают фашистские офицеры. Вчера связные Костя и Петька говорили, что уже присмотрели на станции у коменданта машинку и радиоприемник и решили экспроприировать их для нужд подполья.
Александр закурил и, рассеянно глядя на отчаливший катер от Графской пристани, думал: «Где хранить комплекты листовок, клятвы товарищей, оружие и, наконец, ту же машинку или приемник? У себя на Лабораторной? Или у Жоры, как он предлагает? При повальных обысках, какие устраивают жандармы, это верный провал. Значит, надо по-солдатски глубоко зарыться, оборудовать подземелье, в котором можно будет укрывать и подпольщиков, и беглецов из концлагеря в случае обысков и облав».
Лодка подошла к причалу. Пассажиры высыпали на берег и по разбитым снарядами ступеням пристани выходили на площадь. Ревякин и Гузов хотели было идти кратчайшим путем по улице Ленина, но там дорогу перекрыли жандармы.
— Опять облава, — сказал Александр. — Пойдем горой, через Мичманский бульвар.
— И облава, и обыски! — уточнил Жора. — Прочесывают подряд и квартиры, и подвалы, и погреба. Вчера на горе, а нынче тут.
— А как же Максюк? Ведь он здесь живет? — встревожился Александр.
— Об этом-то я и хотел сказать.
Друзья поднялись по лестнице к памятнику Казарскому. На Мичманском было пусто, голо. Все вокруг изрыто воронками. Лишь кое-где уцелели старые акации. Посреди аллеи, где раньше стояла круглая часовенка, теперь лежала груда кирпичей и щебня. Не бульвар, а пустырь. Шли по тропе, петлявшей между глинистыми воронками. Пахло разогретой землей, крапивой, а с моря веяло соленым ветерком.
— За Максюка ты не бойся, — успокоил Жора. — Приемник он разобрал и вместе с сыном перенес в цех. Сильников сказал, что приемник спрятан у него в рабочей комнате.
— Вот досада! Только-только начали печатать передачи Москвы, и на тебе… — Александр снял кепку, отбросил волосы назад. — Надо этот приемник забрать к себе.
— А где ты будешь хранить? И как работать? Электричества у тебя нет, батарей тоже.
— Уйдем под землю. Пока мы ехали, я все время думал об этом и решил, не откладывая, копать подземелье под кухней. Ты поможешь?
— Конечно! И Костя с Колей тоже.
— Тогда сегодня же и начнем. Будем делать основательно, с запасными ходами. Все покажу на месте. А о батареях не печалься. Добудем.
Жора обещал прийти на Лабораторную после обеда.
Размножение листовок вырастало в проблему. Тормозила переписка. Как ни торопились, а больше одной листовки в двадцати экземплярах в неделю не выходило. Но жизнь подгоняла. На очереди были воззвание к населению, обращения к военнопленным, к молодежи; листовка, адресованная немецким и румынским солдатам.
Однажды Жоре в развалинах своего техникума посчастливилось отыскать обгоревшую пишущую машинку с поломанными рычагами, без букв. В тот же день Коля Михеев отнес ее к своему двоюродному брату Лёне Стеценко, и тот обещал починить. Все, что можно сделать, было сделано. Но в машинке все же не хватало нескольких букв, и к тому же обгоревшие рычаги часто ломались. Заполнение пропущенных букв отнимало много времени, и размножение листовок почти не ускорилось.
Заботили и радиосводки. Раньше свежие вести Москвы быстро попадали в листовку и облетали город. Они рассеивали фашистскую ложь и, сообщая о победах Красной Армии, поддерживали бодрость у населения, веру в скорое освобождение. Но после того как приемник перенесли в цех, дело разладилось. К Сильникову часто заходили рабочие и немцы мастера. Редко удавалось записать радиопередачи. Сводки с фронта стали поступать с большими перебоями. И это, конечно, волновало и Жору и Александра.
Несколько раз они напоминали Косте Белоконю о комендантской машинке и радиоприемнике и советовали, хорошенько все обдумав, немедленно действовать.
Мысль о том, чтобы днем проникнуть в квартиру военного коменданта майора Филле, Костя сразу отбросил. Домик, в котором жил комендант, стоял за глинобитным забором, у самого переезда, на территории железной дороги. Проскочить днем в пролом забора — заметят прохожие, жители привокзальных слободок. Зайти со стороны станции — увидят железнодорожники, жандармы.
