сопротивление — уничтожить! Выступление через полчаса. Вопросы по задаче? Не
имеете? Тогда все. Действуйте по обстановке, капитан Цындрин! Вдруг к столу шагнул
лейтенант Тараненко, командир второй батареи.
— Разрешите обратиться, товарищ полковник?
— Пожалуйста, коротко и по существу.
— Что будет с матчастыо и огневыми взводами, которые остались на зимних
квартирах?
Лицо Григорьева исказила мгновенная судорога.
— Еще неизвестно, что будет вообще! Еду к начальнику артиллерии корпуса,
чтобы выяснить обстановку, — резко ответил он и, осмотрев Тараненко с головы до ног,
спросил: — Зачем это вы в парадную форму вырядились?
— Вчера рассчитывал, что нынче выходной...
В этот момент, словно проваливаясь, у нас под ногами дрогнула земля. Замигала,
угасая, электролампочка. Мы скопом поспешили к выходу.
Лес, наши автомашины под деревьями, серое рассветное небо — все вокруг
окрашивалось в багровый цвет. Издалека, усиливаясь, накатывался гул, становился
мощнее и громче.
Вместе с политруком батареи Еруслановым я поспешил в свое подразделение.
Неожиданно перед нами возник старшина Максунов. Попросил Степана Михайловича
отойти в сторону, доверительно о чем-то сказал ему. Ерусланов оживился, заговорил
громко: «Утаил, значит? Не расстраивайся. Думаю, полковник тебя не осудит, исходя из
сложившейся ситуации. Видишь, как оно полыхает? Это теперь — и наш прокурор, и
наш трибунал! Времени в обрез. Идем за твоими гранатами!»
У автомашин, где старшины и помощники командиров взводов получали патроны,
слышались недовольные реплики: «Мало боеприпасов!», «Еще стреляные гильзы
заставят подбирать, как на учебном стрельбище!».
Максунов открыл брезент, под которым находились три ящика. Ерусланов сразу
позвал помкомвзвода: «Козлихин! Давай сюда с ребятами!» И к Максунову: «Расписки
не надо, старшина? Ну и ладно. Потом, браток, расцелую при всем честном люде.
Спасибо!»
По дороге помкомвзвода Козлихин, он же парторг батареи, спросил Ерусланова:
«Откуда у Максунова [27] гранаты взялись?» — «Знаешь, — усмехнулся политрук, —
на данном этапе не будем вдаваться в подробности. Главное, дополнительное
вооружение у нас под руками. Как в той песне: «И десять гранат — не пустяк!» Ты,
Козлихин, тащи один ящик к себе в батарею, а два других немедля отправь капитану
Цындрину».
Едва я появился в расположении, как меня вызвал командир батареи лейтенант
Григорьев. Спросил сердито: «Где, лейтенант Сонин, запропали? Да, с боеприпасами
получилось... И не только с ними. — Комбат заговорил вдруг по-товарищески
доверительно: — Отец, вижу, страшно переживает. Полк разделен на две части! Прошу
понять правильно, но я еду с ним. Подразделением командуйте вы. Степан Михайлович
поможет. Желаю удачи».
По дороге в расположение сводного отряда встретил Пожогина. Тот легко
подбросил карабин сильной рукой: «Воевать, так не с одним револьвером!» Пошли
рядом. Мне невольно подумалось: «Поистине попали, как из бани на пожар, — не
одевшись!»
Нас догнал Ерусланов, тронул за плечо: «Идем, командир, за получением
задачи...»
У головной полуторки, опершись на ручной пулемет, нас ожидал командир
сводного подвижного отряда капитан Цындрин.
— Выдвигайтесь в головную походную заставу! — приказал он и, передавая
нашему политруку ручной пулемет, полушутливо сказал: — Из запасов нашего
дивизиона, с заряженным диском в придачу. А за гранаты, политрук, спасибо.
Двигайтесь, братцы!
— Пулемет пусть будет при мне, — произнес Ерусланов. — Я эти «дегтяги» сам
когда-то на заводе делал, изготавливал и опробовал. А Цындрин —
предусмотрительный командир. Смотри, как знал, куда едем. Прихватил «ручники» у
своих огневиков, — говорил он, пока в голову колонны выдвигались наши автомашины.
Крепкий, подвижный, с живым взглядом своих умных глаз, Ерусланов выглядел
энергичным и сильным.
* * *
В кровавых сполохах занималось утро 22 июня 1941 года.
Пройдут годы. Десятилетие за десятилетием будут наслаивать пласты времени.
Но, вглядываясь в дали уходящего, [28] историки каждый раз будут возвращаться в тот
черный день, залитый болью и бедами. В сущности, еще не зная, что их ожидает,
бойцы, оказавшиеся на огненной пограничной черте, действовали, подчиняясь законам
мужества и дерзости. Выполняя свой святой долг перед Отечеством, они опирались на
крепость духа и недюжинные силы, которые до сих пор берегли и накапливали в своих
тревожных предчувствиях...
2
Волынь, Волынь! Каким неповторимым сходством роднишься ты с моей милой
Рязанщиной? Может, удивительной красотой голубоглазых озер и говорливыми
плесами рек и речушек, в которых вода чиста как слеза? Или раздольем ржаных нив,
зеленью лесов и перелесков, куда в летний зной так заманчиво тянет прохлада?..
Всего полтора дня назад я любовался мирными, убранными словно к празднику
деревеньками, вслушивался в певучие голоса веселых, радушных людей, и было так
отрадно и легко душе, будто она оказалась вновь в далеком отсюда отчем краю. Разве
мог я знать, что уже уготована мне такая долгая с ним разлука?
И вот оно, лихолетье, пришло на Волынь. Что ж с тобой они сделали, злые
пришельцы? Гляжу, и глазам не верю, как занялась окрест земля заревами пожарищ, как
рев самолетов-стервятников заглушает голоса птиц, шелест трав, звон ручьев... Что же
будет с тобой, Волынь?..
* * *
...Из-за кустарника, на повороте дороги вынырнул мотоцикл с двумя седоками в
запыленных плащ-палатках и командирских фуражках. Идем с Еруслановым к ним
навстречу. Не сходя с машины, они кричат:
— К нам на выручку, хлопцы?
— Еле держимся, надо спешить!
Развернули свой мотоцикл и понеслись назад. За ним, петляя по узкой полевой
дороге, устремились наши полуторки. Едкая пыль запорошила глаза. Вихрем мчимся к
лесу, откуда раздавалась частая стрельба.
У опушки затормозили. Красноармейцы стали выпрыгивать из кузовов. Кричу:
— Козлихин! Разведчиков — в цепь и вперед! [29]
— Я пойду с ними, — сказал Пожогин, беря карабин на изготовку.
— Валяй. Только будь поосторожней. Мы — за вами.
От задней машины спешит политрук батареи Ерусланов.
— Слушай! А где эти... наши проводники?
Он оглядывается по сторонам. Улеглась пыль вокруг, но нигде ни мотоцикла, ни
мотоциклистов!..
— Отстать они не могли. Впереди ехали.
— Странно...
Из леса тем временем возвращаются наши разведчики. Хмурые, злые.
— Товарищи командиры! — зовет нас Козлихин. — Можете подойти сюда?
Через некоторое время мы вышли на небольшую поляну, где сизым огнем догорал
наш «ишачок» — истребитель И-16. Пламя пожирало разбитую хвостовую часть, и в
огне, непрерывно стреляя, рвались патроны.
— Вот так номер! — растерянно произнес кто-то из бойцов.
— Опростоволосились как в паршивой цирульне! — отозвался связист Еременко и
предположил: — Ти мотоциклисты, конечно, чужаки. Мабуть, нимци. Я ще тоди
подумав, колы той, другий, що в колыске, не по-нашему казав: «Клопцы».
— Почему же не поднял тревоги?
— Так из-под плащ-палатки у того чужака майорские «шпалы» с петлиц
выглядали...
— Прекратить разговоры, товарищи! — строго произнес Ерусланов. — По
машинам!
Мне тихо сказал:
— Надо быстрей исправлять ошибку. Ну, Семен, — повернулся он к шоферу, —
как у вас в Одессе говорят: реви, мотор, на весь простор! Вперед!..
Наше счастье — в правильных, расчетливых действиях капитана Цындрина. Он не
заметил или, может, не посчитался с нашим отклонением от маршрута и на большой
скорости вел отряд к цели.
К объекту наши главные силы прибыли вовремя. Несмотря на свою
